Социальный состав населения был также весьма пестрым, однако преимущество составляли военнослужащие – от мичманов до контр-адмиралов. Немало было и гражданских лиц, работающих в частях.
А вот автомобилей встречалось немного: езда по скверным дорогам быстро выводила их из строя.
Но зато почти у каждого уважающего себя мужчины была лодка! Как минимум надувная, как максимум – катерок с эллингом. Весь город ловил рыбу – покупать ее в магазине считалось дурным тоном.
…Николай встретил свою "Певицу" в зале ожидания аэропорта, который ни единым гвоздем не напоминал ни роскошный аэропорт Бенито Хуарес в Мехико, ни простой гаванский Хосе Марти – настолько убого он выглядел даже на фоне кубинской аскетичности. Заметив Николая в толпе встречающих, Кармела из последних сил кинулась к нему с энергией и решительностью солдатки, увидевшей мужа, сходящего на перрон Белорусского вокзала в сорок пятом году. Она буквально налетела на него, едва не сбив с ног.
Спрятав лицо у него на груди, она хотела, чтобы муж заслонил ее от всего света, поскольку сейчас, после вымотавшего ее многочасового перелета через океан, весь свет казался ей враждебным.
Николай не знал, что полагается говорить в таких случаях. Он отстранился, пальцем приподнял ее подбородок, поцеловал в одну щеку, в другую…
– Бааж тилькы получим та додому поэдэм, – объяснил он, от волнения не сообразив, что она не понимает его. – Скоро отдохнешь…
Чемодан Коля нес, а не вез на колесиках. Кармела хотела подсказать ему, как выдвинуть длинную ручку, но он поморщился:
– Та ни… Вин леукий, як пустой.
Он действительно был не тяжел – несколько блузок и платьев, включая ее любимое черное, нижнее белье, косметика, пара туфель да фигурка Девы Марии Гваделупской. Фотографии, личные мелочи и документы. Никаких тяжелых теплых вещей там не было. О том, что мир состоит не только из жары, знают все; но что такое холод ни она, ни Хорхе с Лаурой толком не могли себе представить.
Глава 6 Время сказок прошло
На площади Николай повел себя странно. Вместо того чтобы разыскать на стоянке свою машину, он поймал такси, бросил в багажник чемодан и жестом пригласил Кармелу занять место на заднем сиденье. Автомобиль своим внешним видом и салоном больше напоминал ей грузовичок Серхио. Полотно дороги было отвратительным – ее подбрасывало на сиденье, как игрушку.
Машина долго петляла, остановившись наконец в каких-то трущобах перед длинным двухэтажным строением из непонятного материала. Вход в него был один, зато окон насчитывалось более десятка. Расплатившись с таксистом, Николай открыл багажник.
Тонкие каблучки туфелек Кармелы наполовину ушли в мягкий грунт. Резкий, сырой ветер забрался под одежду. Три девочки-подростка, одетые в простенькие пальто блеклых цветов, во все глаза рассматривали красивую женщину, приехавшую на такси с "дядь Колей-матросом из десятой комнаты", и ее не по погоде легкое платье из яркого разноцветного шелка…
Девочки толкали друг друга локтями, шушукались и хихикали.
– Ты че, дядь Коль, женисся? – спросила самая бойкая девчушка.
Николай повернул голову от чрева багажника и увидел, что в окнах замелькали лица.
Разминая затекшие ноги и чувствуя, что силы на исходе, Кармела тем не менее успела рассмотреть засыпанный грязным песком двор с огромной лужей, линялое белье на провисших веревках; крышу, утыканную антеннами невообразимой конструкции, и нетрезвого, неряшливо одетого мужчину, держащегося за свой видавший виды велосипед, как за опору. Мутным ускользающим взглядом он рассматривал Кармелу в упор.
– Здрово! – поприветствовал он Николая, энергично при этом кивнув. – Ж-жена?
– Жина, – подтвердил Коля. – Ишшо вопросы е?
– Н-никак нет!
Мужичок по-военному выпрямился, резко расправил плечи и попытался посторониться, но икнул, потерял равновесие и, споткнувшись о велосипед, упал прямо Николаю под ноги. Кармела, хотя и была смущена, не могла скрыть улыбки. Хотько же досадливо сплюнул и с грохотом припечатал крышку багажника так, что с нее на бампер посыпались ржавые ошметки. Взяв Кармелу за руку, он быстро увлек ее за собой, пока не собрались все соседи.
– Borracho como una cuba, – сказала Кармела Николаю. – Hacer el paso, meter la pata [51] .
– Та его поганой метлой трэба, а ни лопатой, – морщась, проворчал тот, входя в подъезд.
Длинный коридор на втором этаже был заставлен разнокалиберными шкафами и накрытыми драными клеенками кухонными столами, завален тазами и ведрами. На табуретках стояли ящики с пустыми бутылками, а на стенах между часто расположенными одинаковыми дверями с одной стороны коридора и редкими маленькими окнами с другой висели громоздкие корыта, заношенная одежда, старые велосипеды…
В коридоре почти никого не было: лишь две женщины неопределенного возраста, варившие что-то резко пахнущее в больших кастрюлях, повернулись и, забыв о готовке, буквально пожирали Кармелу взглядами – спасибо, хоть руками не трогали! Ее поразило, что плиты располагались прямо в коридоре – вдоль стены с окнами их стояло подряд сразу шесть штук!
…Кармелу сильно смущало всё, что она видела вокруг. Но еще в Мехико она решила, что ничему не будет удивляться, что бы ни увидела! Правда, там нужно было сдерживаться, чтобы не захлебнуться в восхищении. Здесь же на девушку нахлынули впечатления совсем иного рода.
Николай, отперев одну из дверей, пропустил Кармелу вперед.
– Ну вот! – произнес он удовлетворенно. – Приихалы.
…Железная кровать, застеленная засаленным покрывалом; стол, покрытый выцветшей клеенкой; один стул. Облезлый шифоньер, утлый холодильник, огромный календарь с обнаженной женщиной… Окно с занавеской, свисающей с карниза в виде грязной тряпки. За окном – заросший редкими кустами пустырь, ряд открытых и переполненных мусорных баков да две собаки, вяло роющиеся в вывалившемся мусоре…
"Мы приехали сюда с Николаем зачем-то, значит, так надо. Вот комната, como barraca [52] : стол, гардероб, кровать… Здесь живут бедняки, ну что ж… я сама недавно была такой… Но хотелось бы, конечно, уже сесть в его автомобиль и поехать на его виллу, к морю. Интересно, на что она похожа? Вероятно, она неухоженная, ведь он так часто плавает, а его родственники живут далеко отсюда. Ну ничего, я быстро все приберу и наведу уют, я так соскучилась по такой работе!"
Ей даже хотелось, чтобы вилла была запущенной, а он, наскоро проведя ее по комнатам, ушел в море. Ненадолго, конечно, – а то она будет скучать; но, работая день и ночь, она сможет быстро привести всё в порядок! Зато когда он вернется… Его встретит празднично накрытый стол и его певица! "Он будет есть, а она станет ему петь, и он почувствует себя самым счастливым человеком на свете!"
Ох! Она уже пожалела, что оставила сценические костюмы на Родине…
…Николай перехватил взгляд Кармелы и замер, пораженный нахлынувшим на него ощущением. Волна животного ужаса захлестнула его; по плечам, спине и ногам побежали отвратительные мурашки. Коля понял, вернее – почувствовал, о чем хочет спросить его Кармела! И тут же его накрыло новое ощущение – ему стало тошно от самого себя, словно он только что совершил что-то ненужное, плохое, постыдное, скверное, и даже страшное…
Он понял, что натворил.
Она стояла посреди этой жути, одетая в красивый легкомысленный наряд, и удивленно поглядывала вокруг, не находя взглядом своего чемодана. Наверное, он остался в машине? Кармела смотрела на Николая счастливыми наивными глазами, и он понимал этот взгляд без всяких слов – русских или испанских. И ему захотелось исчезнуть, убежать, лишь бы не видеть этого светящегося взгляда, этой надежды, этой веры в него, этой наивной радости. Хотько понимал – сейчас ему предстоит взять "ружье" и "выстрелить" в это дитя, в это неземное существо, в свою мечту, в свою "Певицу ", словно спустившуюся с заоблачных высот прямо к нему, в эту "дыру"…
Он чувствовал себя убийцей!
"Я вся твоя, я принадлежу тебе, я буду делать то, что ты скажешь… – говорили ее глаза. – Я подарю тебе свою любовь и рожу для тебя чудесных малышей! Я буду петь только для тебя; я стану хорошей хозяйкой и образцовой матерью, но уж и ты постарайся.
Ты должен сделать мою жизнь спокойной и обеспеченной, хоть я и не привыкла к этому. Когда я выучу язык, то расскажу тебе, как я жила и чем занималась до того, как стать певицей… Но… я очень устала и уже ничего не соображаю; мой чемодан, мы, наверное, забыли в такси? Ты, пожалуйста, разыщи его – ведь там… там всё! А когда мы наконец поедем в твой дом? Мне нужно привыкнуть – здесь другие люди, другие дома, погода, здесь всё другое… Поедем к морю, я так люблю море, там мне будет легче, море поможет мне привыкнуть к твоей стране. Ведь ты живешь у моря, правда?"
Николай будто читал ее мысли. И тихо сходил с ума.
Избитое выражение "он хотел провалиться сквозь землю" звучало для этой ситуации слишком бледным и банальным. Хотько, конечно же, мог найти тысячу разных аргументов, оправдывающих его нынешнее положение. И что он не обещал ей шикарную жизнь, и что "с милым рай в шалаше", и что она сама виновата – не расспросив его ни о чем, кинулась очертя голову в омут, и что… Да, это всё было так, но…
Он смотрел на этого ангела и понимал, что не может даже мысли допустить о супружеской постели. Он не сможет объяснить ей ничего, ибо у него просто онемел язык; он не сможет даже разыскать ее чемодан – в этом городе он пропал безвозвратно! Он не сможет сделать для нее ничего , ибо находится в полной прострации оттого, что только сейчас понял, какой гнусный, нечеловеческий поступок он совершил, вырвав ее из привычной среды! И вот теперь она стоит, такая прелестная и растерянная, в этой паршивой комнате этого заплеванного барака и смотрит на него с надеждой и любовью, а он… О, Боже ж мой!
…Будь Коля родом из дворян, он мог бы застрелиться; будь он из блатных, прохиндеев и прочего отребья – мог бы просто послать ее подальше, выставив вон, а то и "пустить по рукам", запродав в какой-нибудь ресторан или подпольный бордель…
Но как поступить в этой ситуации простому советскому парню, он не знал!
…Конечно, он мог бы начать обнимать, целовать ее, и, глядишь, шок от этого события постепенно прошел бы – ведь любовь творит чудеса! Да и Кармеле было в общем-то не привыкать к бедности – ей нужно было привыкнуть лишь к климату. В его силах было утешить ее, а затем – легко сломать, заставив принять жизнь с ним такой, какая она есть…
Но он понимал, что, поступив так, сломает ее душу.
Девушка выживет, но "Певица", которую он в ней увидел, – погибнет! Певица, свободная и прекрасная, не сможет жить в ужасном щитовом бараке с полунищим советским моряком, подрабатывающим примитивной контрабандой.
Птица не может летать с подрезанными крыльями.
Певица не может жить с растоптанной душой.
Всё мелкое, блатное, туфтовое, залихватское вмиг слетело с него, обнажив душу. Ему надо было принимать решение.
Здесь и сейчас. Только он и она.
И он принял его! Оно было половинчатым, не до конца продуманным, но это было решение, за которое ему не было бы стыдно ни перед своим отцом, ни перед Отцом Всевышним… Невероятным, нечеловеческим усилием воли он смог-таки набросить христианскую узду на свои животные инстинкты! Коля не был верующим, но если бы туда принимали по конкурсу, он, несомненно, сдал бы этот экзамен.
Неловким жестом он предложил ей "располагаться".
– Мэни, – он суетливо тыкал пальцем в себя, переходя на украинский, – зараз потрібно у рейс, у морі, – он рукой изобразил плывущий по волнам корабль. – Я, – он не давал ей опомниться, – напишу тобі лыст, по-іспанськи! Зрозуміла? Лыст – тобі! [53]
Он взял ее, словно куклу, и усадил на кровать. А сам пулей вылетел из барака и побежал к шоссе, голосуя на ходу – кто-нибудь да затормозит!
Ехать пришлось к цеховикам, барыгам – в этом городе у него не было других знакомых. Взяв у них взаймы пятьсот рублей в счет следующей партии товара, Хотько закупил на триста продуктов и одежды. Что это была за одежда и что за продукты, понять смогут лишь те, кто жил в это странное время; а как ему удалось потратить в пустых магазинах три сотни, да еще и оперативно, знали лишь двое: моряк и таксист, которому Хотько положил пятьдесят рублей…
Но следующая задача была куда сложнее – ему требовалось сыскать переводчицу на испанский!
Они объездили несколько школ, прежде чем Николай понял, что советские школьники изучают лишь английский и немецкий языки; кое-где французский, но нигде – испанский! Его направили на факультет лингвистики местного института, где Коля разыскал пожилую преподавательницу, согласившуюся ему помочь.
Прямо в коридоре у двери аудитории он быстро набросал текст письма, не задумываясь ни над одним словом. Через полчаса женщина вынесла ему перевод. В ее глазах стояли слезы. Она оттолкнула руку Николая с двадцатью пятью рублями и отвернулась, чтобы не смотреть ему в глаза.
…Дорога до барака показалась вечностью. Вдобавок они угодили в "пробку". Боже, как он хотел выскочить из машины и побежать! Он не мог даже представить себе, что его жена сейчас делает в его комнате… А вдруг?.. В животе стало пусто и холодно. Он толкнул шофера в плечо: "Дауай по тротуару!"
Перегруженный поклажей, Коля возник в проеме двери.
…Но Кармела по-прежнему сидела на кровати в той же позе: похоже, и до нее медленно, но верно стало доходить, что сказка не состоится, как и на той площади в Веракрусе, – что-то явно пошло не так, неправильно. Кто-то невидимый жестоко вмешался в ее судьбу, а может… это была расплата за те долгие месяцы безмятежности и счастья?!
Николай вложил лист в холодные ладони Кармелы, присел перед ней на корточки и посмотрел прямо в глаза – на это хватило смелости…
Его взгляд рассказал ей всё – лучше любого письма. В ответном взгляде метались страх, обида, боль, разочарование… Коля не выдержал и опустил глаза.
Они поняли друг друга.
Затем он вернулся на судно. Экипаж не узнал моториста. Он не отвечал на шутки и расспросы, не смеялся, почти не разговаривал, а главное – он перестал смотреть записи своей любимой певицы. Команда недоумевала, старпом чертыхался – как работник старший матрос перестал представлять из себя хоть что-то. Капитан задумчиво чесал затылок, узнав, что Хотько попросился в рейс, хотя не отгулял еще и десятой части отпуска. Парторг Захаров цедил сквозь зубы: "Я предупреждал, что из этой затеи ничего хорошего не выйдет".
Опытный, повидавший на своем веку немало и морей, и людских судеб, капитан понял – этот отныне зрелый мужчина с потухшим взглядом будет ходить в море из рейса в рейс…
…Кармела прочла письмо. Испанские слова, от каждого из которых словно повеяло родным, домашним теплом, складывались во фразы, обдающие ее сырым осенним холодом.
А Коля написал правду. Про себя и про Херсон. Про море и про Певицу. Про любовь и про честность… Он не просил у нее прощения униженно, как просят его у супруги подзагулявшие мужья – он обращался к ней как… к человеку много старше его! Старше и мудрее.
И просил простить.
Простить, как нашкодившего подростка, не отдающего отчета своим действиям!
Этим письмом он расписывался в своем бессилии что-либо сделать для нее сейчас; в дальнейшем он обещал "что-нибудь придумать".
Кармела довольно спокойно дочитала письмо до конца, потом открыла створку гардероба и посмотрела на себя в зеркало. Она хотела спросить о чем-то свое сильно изменившееся отражение, но вопрос всё никак не формулировался. Когда она последний раз видела себя в зеркале? Наверное, в аэропорту, когда причесывалась в туалетной комнате, меньше суток назад… О, Пресвятая Дева, как давно это было и… не с ней! Глаза стали какими-то другими. Но Кармела не хотела всматриваться в свои глаза, боясь увидеть в них что-то, с чем она не смогла бы справиться…
Стараясь не впускать ужас глубоко в душу, она определила продукты в холодильник, одежду – в шифоньер, а деньги – под подушку; переоделась в обновки и вышла на улицу. Теперь, в мешковатом пальто производства областного швейного комбината, в сапогах и рейтузах, она стала немного походить на местных жителей.
Кармела долго и бесцельно бродила по трущобам, стараясь не потерять из виду барак; шок не давал ей почувствовать ни голода, ни усталости. Наконец она вернулась.
На столе лежало письмо.
И тут внезапно, судорожно, с сокрушительной силой, как протяжный, бессмысленный, звериный вой, прорвались давно сдерживаемые рыдания!
Взрослая и мудрая женщина простила его.
Глава 7 Не плачь
Но нужно было как-то жить дальше. Как-то выучить язык.
Как-то попасть на Родину, как-то развестись… Развестись?! Ее воспитание и вера не позволяли отнестись к этому легко.
Мексиканцы в массе своей довольно рьяные католики, и развод представляет для них куда более трудную задачу, чем брак, ибо вызывает глубочайшие нравственные страдания и поголовное осуждение земляков, особенно в провинции.
Но иного выхода она не видела. Кармела рассуждала сейчас так, словно развод с Николаем Хотько был для нее единственной проблемой – словно она не находилась в тысячах миль от Мексики, без денег, документов, без возможности общаться на родном языке! Ей трудно было увидеть дно той пропасти, в которую она угодила.
Первое время Кармела не могла ни есть, ни спать; она целыми днями сидела на кровати, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, и представляла себя на палубе идущего в Мексику океанского лайнера. Вместе с ней в Веракрус плыли какие-то неизвестные люди, но она не была уверена даже, что это вообще люди – они могли оказаться существами с других планет… Девушка пыталась понять, как они попали на корабль, что им нужно в Веракрусе, и… засыпала сидя.
Уж лучше бы ее посадили в тюрьму. Но на Родине.
В дальнейшем она старалась вести себя так, будто находится на неизвестной планете, на которой живут непонятные существа и, возможно, смертельно опасные микробы. Но Кармела-то была хоть и несчастным, но вполне нормальным человеком – а стало быть, и все ее представления о жизни также были нормальными!
Жизнь устроена очень просто и понятно.
Продуктов и товаров в магазине не может не быть – может лишь не быть денег для их покупки. Кварталы любого города делятся на бедные и богатые, а внешний вид дома и прилегающей территории определяет состоятельность владельца. Если встать около дороги и поднять руку – непременно подъедет и остановится такси; если у тебя много денег, ты можешь жить suntuosamente [54] . Если денег совсем мало – можешь только estar a pan y agua [55] . И так далее.
В советском же городе N в конце восьмидесятых всё было с точностью до наоборот! Бедных и богатых кварталов не наблюдалось – все строения находились в состоянии "люди снимают жильё в доходном доме, хозяин которого давно перестал за ним следить и лишь извлекает прибыль".