Полки продовольственных магазинов были совершенно пусты. Но там, где что-то всё же продавалось, деньги теряли свою главную функцию, блестяще описанную в "Капитале" Карла Маркса. Однажды Кармеле, отстоявшей длиннющую очередь, не продали ничего – ведь у нее не было визитной карточки покупателя [56] .
Девушку спасали только крайняя неприхотливость во всем да оптимистичный характер.
…Коля же действительно кое-что придумал, лежа между вахтами в каюте без сна и разглядывая причудливые разводы краски на переборках – фото Певицы он снял в первый же день. Смотреть на "Кармелу" в роскошном наряде, счастливую, лучезарную, сжимающую в кулачке микрофон, – было выше его сил…
Три недели размышлений дали результат: он утвердился в своем отказе от участия в ее жизни. У них нет будущего. Он не сможет измениться сам и изменить свою жизнь так, чтобы спасти эту женщину. Денег же на то, чтобы отправить ее на Родину, у него не было: продав видеодвойку, он мог лишь рассчитаться с долгами…
Он, конечно, сделает всё, что сможет, чтобы хоть как-то облегчить ее жизнь в Союзе, но быть рядом и видеть, как эта самая жизнь разрушает живущий в ней образ Певицы, как лицо ее изменяется, становясь похожим на лица женщин барака, как стираются черты, когда-то всколыхнувшие его сердце… Как она располнеет от углеводистой пищи, затем выучит русский, на четверть состоящий из матерных слов, как будет ходить по бараку непричесанная, в стоптанных тапочках; начнет курить и пристрастится к спиртному во время его долгих рейсов…
И как начнет ненавидеть в себе певицу.
Это было бы равноценно сидению у постели умирающего, и было выше его человеческих сил! Николай не был готов к этому… Выполнив свой последний долг перед нею, он уйдет, чтобы не возвращаться больше никогда…
Коля даже не замечал, что думает о Кармеле как о покойнице.
…Поднимаясь по скрипучей лестнице на второй этаж, он с удивлением отметил: с каждой пройденной им вверх ступенькой его ноги становятся всё тяжелее и тяжелее; к двери своей комнаты он подошел уже почти хромая – стопы буквально прилипали к полу! Дверь была не заперта.
…Увидев Кармелу, он замер… Перед ним была его Любовь, его Мечта, его "Певица", но… он уже принял свое решение – у них нет будущего, и он не хочет, да и не сможет изменить жизнь даже ради нее…
И Кармела словно окаменела… Этого человека она пыталась полюбить, да?! Да! Но жить с ним здесь невозможно – нет, нет и нет!!!
Коля молча вышел вон. Слов не требовалось.
Он шел по улице и, поравнявшись с каким-то автомобилем, услышал из открытого окна хит "звезды" – она была оч-чень популярна и в СССР! Коля остановился на секунду, прикусил губу, тяжело вздохнул…
Хотько уже не мог слышать ее песен и видеть Кармелу – животный ужас от сотворенного не проходил, а лишь усиливался: ведь несмотря ни на что Николай был порядочным человеком!
…Снова уйти в рейс, чтобы забыться, – единственное спасение, но… что делать с ней?! О том, чтобы выделять несчастной в дальнейшем хотя бы рублей по восемьдесят в месяц, а еще лучше быстренько отправить обратно на Родину, даже и речи не шло – у Колюни вообще не было на руках никаких денег; при воспоминании же о диких долгах его ноги подкашивались, а в теле возникал какой-то нервный озноб.
В такт шагам возникло и укрепилось твердое решение: забрать вещи и переехать в межрейсовое общежитие моряков, где в общем-то и останавливались все нормальные матросы торгового флота, ибо там существовали какой-никакой порядок, подобие бытовых условий, столовая, прачечная… Да и стоил номер недорого. Но одна проблема всё же имелась: туда нельзя было бесконтрольно водить девиц, устраивая шумные вечеринки на всю ночь – именно поэтому Мыкола и снимал комнату в бараке.
Правда, сейчас ему было не до девиц… Он не знал, как поступить с Кармелой. Коля втайне надеялся, что ситуация разрешится как-то сама собою – ведь Кармела красива и экзотична! Она непременно влюбится в кого-нибудь… Или кто-нибудь в нее. Он и разыщет ее документы и… женится на ней. Или отправит ее домой. И они тихо-мирно разведутся.
А он? Он сделал всё, что мог. Теперь у нее есть жилье и деньги, одежда и продукты. На первое время, а там видно будет… Он искупил свою вину! Частично. Он больше никогда так делать не будет. Отныне никаких певиц. И вообще, он еще слишком молод, чтобы надевать на шею такой хомут! А потом… Потом он лучше женится на обычной, земной, русской. Или украинке. Пусть и не такой красивой. Зато своей и родной.
Коля успокоился и решил ждать.
Глава 8 Я закрываю глаза
В соседней комнате жила Тамара – маленькая, худенькая, симпатичная и очень юморная баба. Муж у нее спился и умер, про детей Коле ничего не было известно. Работала она посудомойщицей в столовой при штабе военно-морского флота, а точнее, "бери выше" – оператором посудомоечной машины. Никакой другой, еще более высокой должности она занимать в городе, увы, не могла, ибо лучшим своим другом почитала "зеленого змия". Из-за этого и "висела на волоске": авторучка заведующего уже была занесена над ее заявлением об увольнении, загодя даже ею написанным – оставалось лишь поставить дату. Чашу терпения начальства переполняли ее плоские шутки в адрес офицеров, вольная матерная речь да периодические запои. Заведующего останавливало лишь то, что на работу за восемьдесят рублей, да еще годами без премий и прогрессивок принять он мог точно такую же, не лучше…
Они встретились лицом к лицу на пороге барака. От Томы разило перегаром.
– Шо, Мыкола, б…, ты не весел, шо ты голову повесил – тя молодка очень ждет, вся постель под ней… (Тамара запнулась, пытаясь придумать что-то в рифму, – не губить же такую роскошную импровизацию!)…по-ёт! – наконец выдала она и захохотала.
Коля поморщился.
– Ты що… опять , чи що?
– А-а, б…, всё равно выгонят – пусть ищут другую посудомойку!
Николай уже собирался пройти мимо, но вдруг какая-то сила остановила его – авантюрный, изобретательный мозг бывалого фарцовщика включился в работу и выдал великолепнейший результат!
К вечеру они с Тамарой уже ходили парой, заговорщицки обсуждая план дальнейших действий и финансовый вопрос: Тома пьет, сидя дома за половину своей зарплаты, а Кармела работает за нее в столовой без официального оформления. Заведующего она "брала на себя", за Колей была Кармела.
Я не знаю, что сказала директору Тамара, но сцену разговора Николая с Кармелой попробую описать.
Терпеливо, мешая русские и украинские слова с английскими, а также рисуя на бумаге схемы, он пытался втолковать потрясенной девушке план ее дальнейшей жизни, но Кармела была в таком ужасе от всего, что ее окружало, что соображала плохо. Тогда он, отчаявшись объяснить словами, взял ее за руку и вывел в коридор, к кухонному отсеку. Взяв тарелку, Коля сделал вид, что моет ее, и указал пальцем на Кармелу. Девушка наконец поняла, и в глазах у нее потемнело – она едва не лишилась чувств…
…Она вновь должна будет мыть посуду. Судьба заманила ее красивыми обещаниями на борт самолета, который летел в прошлое!
Николай ушел, не в силах долго оставаться с Кармелой наедине, а она всю ночь не сомкнула глаз. Ей хотелось выйти на улицу и сесть на лавочку около барака, поджав ноги. Но, увы, скверная погода не позволяла сделать этого.
– Пресвятая Дева Мария, чем я прогневала тебя?! – Ее всю трясло. – У меня украли мой талисман, а потом я не уберегла (она впилась зубами в одеяло, чтобы не зарыдать) свою заступницу…
В этом и только в этом пораженная ужасом девушка находила причину всех своих бед.
– Я виновата, моя Святая Мария, – шептала Кармела. – Но я не сдамся! Я выдержу! И вернусь обратно. Стану петь. Или мыть посуду. Но – только дома!
Наутро Тамара повела ее в столовую… Они шли молча, и не только из-за языкового барьера. Кармела была раздавлена напрочь и шла, как на эшафот. И лишь крестьянская закалка, крепкая нервная система, присущая многим мексиканцам, да еще какой-то внутренний стержень не позволили ей окончательно пасть духом.
Несмотря на то что город N отличался от ее города, как сомбреро от ушанки, посудомойные комнаты оказались похожи, как, впрочем, и тарелки, которые предстояло мыть. Разница, однако, всё же имелась. Посудомоечная машина не только наличествовала, но и была исправна. Интендантская служба флота недавно выделила деньги на закупку импортной техники, и вскоре в штабной столовой тарелки мыл и сушил агрегат немецкого производства – той же самой фирмы, что и приобретенный Хорхе Эрнандесом.
Однако заведующий столовой, чей стаж на этом поприще намного превышал возраст Кармелы, не предполагал, что нового "оператора посудомоечной машины" можно использовать в каком-либо ином качестве. Проигрыш в конкурентной борьбе заведующего столовой в отличие от владельца мексиканской таверны нисколько не волновал, поскольку среди советских предприятий общественного питания никакой конкуренции не существовало. Не отягощенный проблемами улучшения качества блюд и обслуживания, а также привлечения клиентов, опытный "пищевик" направлял всю свою изобретательность на улучшение собственного материального положения. Поскольку столовая ежедневно работала по двенадцать часов – в точном соответствии с продолжительностью вахты у офицеров, матросов и вольнонаемных служащих в штабе, – по штату полагались две посудомойщицы. Но уже через неделю Вячеслав Романович одну уволил, оформив фиктивно вместо нее свою знакомую.
И Кармела стала работать с раннего утра и до позднего вечера. Без выходных. Впрочем, такой длительный рабочий день ей даже нравился – она не привыкла много отдыхать.
В посудомойной было тепло и влажно; толстая стена, облицованная кафелем, отделяла не только сырую и ветреную погоду – она, насколько могла, отделяла один мир от другого.
…Серые панели и транспортер такой знакомой посудомоечной машины "Winterhalter"; столы и чаны из нержавейки, сальный пол с деревянными решетками, на теле – халатик, а на ногах – ничего. Для полноты картины не хватало только бармена Хосе, неизменно появлявшегося поздно ночью в проеме двери с коктейлем и пирожными…
Если бы предложили, Кармела согласилась бы и ночевать здесь – пустая комната мрачного барака не вызывала у нее желания торопиться с работы "домой".
Отныне на жизнь ей полагалось сорок рублей в месяц; и это притом, что пятнадцать надо было отдавать за комнату. И лишь привычка не тратить на себя почти ничего выручала ее.
Правда, скопить денег для перевода в Мексику уже, разумеется, не получалось никак. Да и сам перевод был невозможен – рубль в СССР был внутренним делом этой страны и никого не интересовал за ее пределами. Он, как, впрочем, и мексиканский песо, не конвертировался ни во что – но откуда ей было знать это? Думы о том, что теперь ее семья, лишившись финансовой поддержки, начнет страдать, доводили Кармелу до исступления. Отчаянные мысли о том, чтобы вернуться, не выходили у нее из головы, но… несчастная певица-посудомойка просто не знала, с чего начать!
Молодая мексиканка жила как в вакууме: соседи по бараку разговаривали так, что понять их было трудновато даже тому, кто родился в СССР – ибо их речь состояла преимущественно из вычурных матерных слов, описывающих почти любое событие и даже вещи. Кармеле их разговоры казались чаще всего бессмысленным набором звуков, словно дребезжание консервной банки по асфальту.
Но она очень, очень хотела выучить русский хоть как-то! Приходилось прислушиваться.
– Это что еще за х…ня?! Ну и х…ня-а-а… – вопрошал вечно пьяный Томкин сожитель, тыча пальцем в ее линялую кофту невообразимой расцветки.
Кармела запомнила: "х…ня" – означает пиджачок, кофточку.
…Поутру она вошла в варцех в своей кофте вместо халата. Улыбаясь, показала на нее: "Хуйнйа?" И вопросительно посмотрела на повариху. От неожиданности та попятилась к плите и едва не села на нее. Конечно, столовую тут же облетел слух: "обезьянка" научилась материться!
Женщины вообще первое время изумлялись до крайности: неужели эта "экзотическая обезьянка" будет мыть у них посуду вместо Томки? Да еще и в две смены?!
Но молчали.
…В коллективах небольших советских заведений, будь то магазин, столовая, парикмахерская, ателье или химчистка, издавна существовала жесткая централизация и система "круговой поруки". Послушным многое прощалось. Строптивые же, чересчур принципиальные, да и просто "вынесшие сор из избы" немедленно изгонялись; и горе было этим людям, живущим в маленьких городках – весть об их дурном поступке тотчас же распространялась среди всех руководителей подобных организаций…
Впрочем, долго оставаться в полной неизвестности относительно этой симпатичной, экзотичной, но совершенно невразумительной девчушки для женского коллектива было выше сил. По инициативе раздатчицы Натальи Петровны перед сменой новую посудомойщицу пригласили в пустой еще зал и стали с пристрастием расспрашивать, невзирая на незнание ею русского, а ими – испанского языка.
Кармела с помощью жестов и рисунков охотно объясняла, кто она и откуда… Эмоциональная речь, живая мимика, экспрессивные жесты и выразительные картинки сделали свое дело: по итогам рассказа "обезьянки" был вынесен следующий вердикт, состоящий из трех пунктов:
– все мужики – сволочи вне зависимости от национальности, возраста и профессии;
– отныне она будет питаться "до отвала" здесь, и даже, если захочет, сможет ночевать тут же, в раздевалке;
– "обезьянкой" ее больше не звать – это обидно и унизительно, она хоть и не понимает, зато мы понимаем; будем звать Кармелой – как отец с матерью назвали.
Теперь с утра "Кармелу" всегда ждала глубокая тарелка овсянки и шматы хлеба с маслом; а на обед – такая же тарелка щей до краев и макароны по-флотски. Обед, больше подходящий для вернувшегося с пахоты тракториста, чем для хрупкой девушки. Поварихи жалели худощавую бедняжку и буквально запихивали в нее грубоватую мужицкую еду с тройным усердием.
Это приводило Кармелу в ужас. Сами же "девушки" за день поглощали пищи больше, чем она могла съесть за неделю, не допуская, похоже, и мысли, что можно обходиться меньшим количеством еды. За Кармелой следили как за неразумным ребенком, не разрешая ей делать глупости.
Едва она, давясь, осиливала тарелку борща и поворачивалась, чтобы запустить машину после обеда, как за ее спиной на край стола из нержавейки уже заботливо ставили… полную тарелку макарон! Убедившись, что поблизости никого нет, однажды она таки вывалила ее в бачок. У Кармелы, хорошо знавшей, что такое голод, сердце при этом сжалось, но макароны она видеть больше не могла – организм попросту отказывался принимать их внутрь! Но тут, как из воздуха, материализовалось туловище Натальи Петровны. Без лишних слов та поднесла к ее лицу большой, пахнущий солеными огурцами кулак. По ее мнению, это был международно-понятный знак.
Впоследствии этот "знак" возникал перед ее лицом всякий раз, когда Кармела начинала "чудить": не желала принимать пищу шесть раз в день, участвовать в их посиделках, а также… носить в посудомойной хоть какую-либо обувь.
Пришлось смириться. На время.
Бабоньки же поняли это по-своему. На организованном в раздевалке импровизированном собрании решили: бедняжке не хватает витаминов. Ну в самом деле, сколько можно есть одну кашу?!
…Советский человек в то время в массе своей не ведал существенных различий между зарубежными странами – таков был результат официальной пропаганды. В его понимании существовали Америка и страны Запада, настроенные к СССР враждебно. Горячий Ближний Восток; Индия, известная по фильму "Зита и Гита", да экзотическая Африка… Мексика в этот стройный ряд не вписывалась никак.
Еще было известно, что из жарких стран поставлялись апельсины и бананы, а до середины семидесятых годов – даже ананасы! Впрочем, лишь до тех пор, пока страна-поставщик следовала в фарватере советского курса…
…Местные поварихи, как и большинство советских людей, плохо представляли себе, какие фрукты растут в Мексике и чем питаются мексиканцы. Ясно было одно: Мексика – страна жаркая, значит, кроме кактусов, там должно расти то, что обычно растет на юге – апельсины, бананы и ананасы.
Однако разыскать ананасы в этом городе было едва ли проще, чем знаменитую янтарную комнату в Калининграде или библиотеку Ивана Грозного в Москве. Апельсины "выбрасывали" только к Новому году. Оставались бананы.
Жутко довольные собой и собственным планом, поварихи решили сделать мексиканочке сюрприз.
И он удался им сполна.
Наутро Кармела, пройдя через варцех, подошла с тряпкой к ленте транспортера, стараясь не смотреть на стол, где на углу уже должна была стоять ненавистная каша. Но боковым зрением она углядела зеленоватое пятно – вместо каши на нем горкой лежали… бананы в количестве не менее трех кило! Небольшие, сильно крючковатые, они были зеленовато-бурого цвета; похоже, что этот сорт даже среди кормовых не был самым лучшим.
Кармела интуитивно поняла замысел своих товарок; догадалась она также, что даже это им пришлось доставать с большим трудом! Но как объяснить им, что это – zapolote [57] и его не едят даже бедняки, а едят только platano? [58] А такими у них кормят свиней; да и то лишь после того как плоды перезреют – незрелыми даже они их не едят…
Ее размышления прервала делегация – женщины просто светились от счастья! И Кармеле ничего не оставалось, как попытаться изо всех сил изобразить удивление и бурный восторг. С большим трудом ей это удалось, но она молила Деву Марию лишь о том, чтобы ее не заставили немедленно попробовать их подарок… В дальнейшем она собиралась унести бананы домой и выбросить под покровом ночи.
Но у Девы Марии в тот момент, видимо, были дела поважнее – Наталья Петровна сама, отделив от грозди плод и моментально очистив его, поднесла ко рту Кармелы. Отступать было некуда. "О, Святая Дева, ну кто их продал им еще и незрелыми?! – недоумевала девушка, с отвращением пережевывая вяжущую рот, кисловатую массу. – Еще чего доброго случится расстройство желудка". Тем не менее она через силу заулыбалась и закивала головой:
– Muchas gracias! Es muy de rechupete! [59] – при этом с ужасом думая: а что за "подарок" ее будет ждать на следующее утро?!
Но на следующее утро на столе наличествовала лишь овсянка…
Однако именно бананы, а не овсянка "добили" ее окончательно.
"Пресвятая Мария, кто бы мог подумать – я докатилась до употребления в пищу desechos … [60] Тяжелые, черные мысли буквально давили и пригибали ее к земле, а на роскошные, лучистые глаза наворачивались слезы… – Ни семья, ни Хорхе никогда не узнают этого – когда я вернусь, то не расскажу им ничего!"
С того дня она решила покинуть эту страну как можно скорее.