До демобилизации Бориса оставалось чуть более месяца…
О чем думала она в эти дни? О своей семье, с которой давно, страшно давно не виделась? О Рауле и танцах на берегу? О Лауре, с материнской нежностью заботящейся о ней? О Хорхе, стараниями которого его странная идея воплотилась для нее в чудесное, сказочное время, пролетевшее в один миг, как и положено пролетать счастливым отрезкам жизни?.. О Николае, который увидел в ней лишь бездушную смазливую куклу, живое воплощение своей безумной мечты?
А Певица? Ее кумир, ее талисман, женщина, благодаря которой она стала той, какой стала… А, собственно говоря, кем она стала теперь?!
В "Лауре", обливаясь потом в маленькой комнатенке, пропитанной запахом объедков, она наперед знала, что будет делать завтра и послезавтра… А сейчас?
Что сделал с нею Хорхе… вернее – что сделал из нее Хорхе?! Ведь она теперь уже не сможет жить без сцены…
А Борис? Второй встретившийся ей русский и первый, кто полюбил ее саму , а не ее сходство с далекой "звездой"… Что думает о ней он? Чем она будет заниматься в его Москве? Воспитывать детей… а работа? Насколько он обеспечен и надо ли ей будет работать? Сможет ли она посылать деньги родителям? Конечно, он не такой, как Николай, но всё же… Виллы у него нет. И моря в том городе тоже…..Ей, наверное, опять придется выступать, чтобы помогать семье… Но Борис не владеет рестораном – так где же ей придется делать это и… кому подражать на этот раз?
Но Певица популярна во всем мире – значит, она опять будет петь ее песни? И поклонники Певицы опять будут преследовать ее?! Сможет ли Борис уберечь ее от них? И главное, от того одного, сумасшедшего – кто, безумно влюбившись в Певицу, возжелает ее , увидев на сцене свой любимый образ!
…А Борису она должна спеть. Именно спеть, выступить , а не напевать ему, положа руки на плечи, как делала до сих пор…
Он заслужил. Но съемная комнатушка для этого слишком мала – ведь она должна еще и танцевать! А еще она должна poner la mesa a a cenar [70] – так говорят у них в поселке…
Но справиться с этим в одиночку девушка была не в состоянии.
В результате, изрисовав с десяток листов перед коллективом кухни, Кармела получила-таки в свое распоряжение продукты, посуду, плиту и… деньги – для покупки длинного черного платья.
…Борис же, опьяненный любовью и ожиданием совсем уже близкой демобилизации, воспринимал все события исключительно в розовом свете. Уволят его не первым – ну и отлично! В любом случае демобилизуют, и он уедет в Москву вместе с Кармелой… Нужно сделать "дембельский аккорд" [71] ? Прекрасно, сделаем! Даже если нужно будет вручную бетонировать площадку для размещения стационарного дизель-генератора… Кармела приготовила сюрприз и приглашает его сегодня к ней домой – великолепно!!! Скоро они будут жить вместе и не расстанутся никогда!
…Он впервые перешагнул порог ее барака – в нос ударил запах сигаретных окурков, хозяйственного мыла, пота и еще какой-то неистребимой затхлости.
"Какая жуткая дыра!" – ужаснулся он.
Представляющий человеческое жилье только в рамках благоустроенной московской квартиры его родителей, Борис с любопытством рассматривал барачную экзотику, стараясь запомнить наиболее колоритные "картины" этой мерзости. Он уже представил себя и Кармелу пожилыми в собственном доме под Москвой – вот он обнимает ее, сидящую у телевизора (интересно, на что будет похож телевизор через пятьдесят лет?), и говорит:
– Милая, а помнишь, как ты жила в бараке?!
И она, повернув голову, посмотрит на него своими большими, обрамленными морщинками, но всё такими же прелестными глазами:
– Святая Мария, как давно это было!
Глава 5 Песня уходит в небо
Улыбающаяся Кармела усадила Бориса за стол, на котором стояла почему-то лишь одна тарелка, жестом велела ему есть и, не дожидаясь возражений, вышла из комнаты. Но едва Борис собрался вонзить вилку в незнакомое блюдо, как дверь отворилась…
Перед ним возникла девушка-певица провинциального кабака. Распущенные волосы, отсутствие макияжа и украшений… Простое длинное черное платье с широким подолом, каскадами спускающимся почти до самых… босых ног. Но это было не самое удивительное.
Более всего застывшего от неожиданности с вилкой в руке Бориса поразили ее глаза.
Это были не жалобные глаза посудомойки, полные отчаяния и безнадежности, – это были глаза певицы . Певицы – молодой и прекрасной, простой и свободной, готовой петь даже ради одного-единственного слушателя так же самозабвенно, как и для полного зала… Она взяла в руку журнал и свернула его в трубочку.
…Борис мог воспринимать только ее голос, но она так грациозно двигалась в такт несуществующему аккомпанементу, звучащему в ее голове, что он тоже будто слышал музыку! Кармела словно играла на удивительном, невиданном музыкальном инструменте, извлекая прекрасные звуки из своего тела, голоса, своих повлажневших от переполняющих ее чувств глаз…
Певица исполняла только самые яркие, самые проникновенные и чувственные композиции из репертуара своей Богини…
Борис должен был есть – ведь Кармела приготовила ужин специально для него и могла обидеться. Но он так и сидел с вилкой в руке не в силах принимать пищу во время этого чудесного действа!
Персональный концерт продолжался больше часа. И когда певица, отдав всё, что она могла отдать в этот вечер, вышла в коридор, чтобы умыться, то наткнулась на неожиданных слушателей, собравшихся около двери ее комнаты. Кармела никогда прежде не видела такой доброты и грусти в глазах этих людей.
– Ну… девка! – решила высказаться за всех стоявшая впереди Тамара, но небольшой словарный запас не позволил ей более широко выразить всю гамму восторженных чувств. – Как же ты его любишь!
…Всю ночь Борис наслаждался Кармелой – в русском языке, пожалуй, не найдется другого слова, способного более точно передать его чувства.
Он целовал ее устало прикрытые глаза, губы, раскрывающиеся навстречу его губам; шрам на ключице – когда он коснулся его губами, Кармела, не открывая глаз, обняла и крепко прижалась к его телу. Округлые крепкие груди, соски которых становились твердыми и удивительно сладкими на кончике его языка. Он исследовал подвижные складки ее кожи, ощупывал языком гладкие лепестки, впитывая в себя ее эссенцию, целовал каждый сантиметр своего родного тела, начиная от макушки и заканчивая мизинцами ног…
От влажных и жарких прикосновений, у нее перехватило дыхание. По мышцам ее плоского живота (в котором когда-нибудь она выносит его ребенка!) пробежал огонь наслаждения, а по пальцам – иголочки тока.
Но при этом она сама не проявляла активности; ведь она отдала ему в этот вечер всё, что могла, и теперь – принимала благодарности. Она полностью расслабилась, раскрылась навстречу ему.
Растворилась в нём.
Прижав его к себе, подарила ему влажное тепло своего лона. Волны невероятного, нестерпимого блаженства подхватили и понесли… А она – предпочитала беззаботно покачиваться на них, чувствуя, что в волнах этого моря, в отличие от настоящего, утонуть невозможно.
Утром они вышли из барака вместе. Борис испытывал странное чувство: отныне ему казалось, что тело Кармелы – это его тело; еще одни его ноги шагают в такт с его же ногами, а еще одна его рука держит его руку. Он полюбил ее так же, как самого себя, можно даже сказать – он любил в ней себя, и это было их главным отличием от большинства влюбленных пар.
* * *
…Большое слово "любовь" затаскано до предела – смысл его стерся, раздробился на тысячи маленьких смыслов. "Я люблю Васю, но Вася любит выпить", – скажет иная женщина и употребит одно и то же слово, чтобы назвать совершенно разные понятия. Да и сама любовь может быть настолько разной, что и тысячами синонимов не передашь все ее нюансы и оттенки…
Часто любовь мужчины к женщине, женщины к мужчине, фаната к эстрадной "звезде" – это любовь к ласкающему взгляд прекрасному объекту. И пока он в отличном, активном, "сверкающем" состоянии, любовь к нему так же активна: на взлете она разгорается, теряя границы и здравый смысл…
Но стоит объекту любви измениться в худшую сторону, как все чувства к нему испаряются без остатка! Приятно любить молодую красотку, а каково – располневшую жену в бигудях и байковом халате, в которую она может со временем превратиться? Молодого, элегантного мужчину при деньгах любить легко, а кто полюбит его же лет через тридцать – лысого, с животиком, а возможно, и пьющего?! "Звезда" эстрады сводит с ума миллионы поклонников, но стоит ей "выйти в тираж", как забвение гарантировано!
Гораздо реже встречается любовь другого рода. Слова "он любит ее, как самого себя" – чаще всего штамп, пустой звук – но иногда всё же встречаются люди, про которых можно сказать так. Ведь себя же мы любим бесконечно, безусловно, не правда ли? Со своим телом, руками или ногами мы не сможем поссориться, развестись. Даже покрытую ужасными язвами руку мы никогда не позволим ампутировать – ведь это наша рука, и мы будем лечить ее до последнего, не считаясь ни с чем, ведь мы так любим ее!
…У мужчины в жизни много ролей: он рождается сыном, ребенком; вырастает в самца, завоевателя и продолжателя рода; а к концу жизни иные становятся мудрецами, старейшинами… Каждый из мужчин играет свою роль по-разному: порой не нужно побеждать враждебные армии и захватывать чужие территории, чтобы стать "завоевателем". Так же точно и "отцом" можно стать, никого не родив, а всего лишь повстречавшись с женщиной, которая и станет его "ребенком"…
Борис полюбил Кармелу именно так. Может, потому, что он был по натуре более мужчина-отец, чем мужчина-самец? Он частенько представлял ее в старости – ему хотелось ухаживать за ней, если она заболеет, и кормить с ложечки… То, что он может состариться и заболеть раньше нее, почему-то не приходило ему в голову. Поэтому Боря совсем не стремился дарить ей дорогие подарки (хотя Кармеле этого и не требовалось). Он слишком рано посчитал ее своей, слишком быстро "включил" в свою жизнь, и период ухаживания закончился, едва начавшись!
Они разошлись – каждый на свой пост. Борис проводил Кармелу до столовой и отправился в штаб, получать задание на день от дежурного офицера.
…Кармела поднималась по лестнице, не видя перед собою ступенек. Действие любого наркотика рано или поздно заканчивается. Любовная эйфория без остатка исчезла хмурым, свинцовым утром. Мрачные грязно-серые стены, тускло отсвечивающие металлические столы, стук посуды, запах комбижира и моющего раствора…
Немного не дойдя до посудомоечной, Кармела повернула обратно и пошла прочь, не разбирая дороги, не слыша и не видя ничего – ни криков Натальи Петровны ей вслед, ни редких утренних прохожих, ни сигналов объезжающих ее автомобилей, ни кружащихся в холодном осеннем воздухе крупных снежинок, которые ложились на ее волосы легкими белыми бабочками и не таяли…
…Миновав КПП штаба, Борис увидел во внутреннем дворе несколько грузовиков; матросы-связисты его батальона с противогазами через плечо грузили в кузова большие темно-зеленые ящики. Боря не верил своим глазам: ведь учения с перебазированием на ЗКП прошли всего две недели назад! И до его "дембеля" ничего подобного случиться уже не должно – снаряд дважды в одну воронку не…
– Мурашов, ну не вз…ть же ж твою душу мать! Где ты, б…, лазаешь?! – Такого искаженного злобой и ужасом лица комбата он никогда ранее не видел. Боря попросту застыл в оцепенении. А ведь еще с месяц назад он сидел у него дома: супруга выкладывала перед ним на стол разные деликатесы, а Александр Анатольевич, поглаживая усы, травил ему морские байки…
К Борису подбежал дежурный мичман и, торопливо ощупывая Борю, словно желая убедиться, что перед ним именно он, а не восковая фигура из музея мадам Тюссо, запричитал:
– Ой, б…, залет так залет! Никто не знал, с Москвы директива, Разум [72] и тот не знал! Ну, Борька, п…ц, тебе! Последний раз ты в увале!
Но Борис лишь пожал плечами: через месяц примерно его и так уволят, и он поедет в Москву со своей Кармелой, а месяц можно и потерпеть, обойтись без ночных визитов. Он на секунду закрыл глаза, проживая заново момент полного погружения в счастливейшие часы этой незабываемой ночи…
– Товарищ мичман… а это… часом, не война началась? – Боря шмыгнул носом, наблюдая, как из штаба выходят генералы с озабоченными лицами и опечатанными портфелями в руках.
– Убью, б…!!! – взвился тот. – Лезь в кузов, шутник, мать твою за ногу!
* * *
Наутро Тамара едва смогла продрать глаза: все события прошедшего вечера и половина ночи казались ей теперь какими-то далекими и даже нереальными. Но на столе стояли пустые бутылки, тарелки с остатками засохших макарон и… пустая же пепельница – окурки были почему-то разбросаны по полу… Мутный взгляд обвел комнату, упершись в календарик.
Есть все-таки, есть Бог на свете! Сегодня был день зарплаты.
Ощущение праздника прибавило сил. Она привела себя в относительный порядок и, даже не став ликвидировать последствия грандиозной пьянки, а, подхватив судки и авоську, заторопилась в столовую.
Свежий ветер прочистил голову – жизнь казалась такой уж паскудной!
Впрочем, поварихи не разделили ее оптимизма – вид помятой, неопрятной и на глазах опускающейся женщины подействовал на них угнетающе. Особенно на фоне аккуратной и работящей девушки, такой красивой и такой несчастной, физиономия этой тунеядки, олицетворяющей, казалось, все пороки мира, виделась им еще противней!
– Явилась… – Раиса поджала губы.
– Здравствуй, милая, – Тамара улыбнулась, обнажив золотые зубы. – Зарплата!
– Зарплата треть-е-го! – Повариха посмотрела на нее с брезгливым удивлением.
– Как-х?! – Тому будто пригвоздили к полу.
– Дай сюда посуду! – Рая чуть ли не выхватила судки из ее рук и стала быстро наполнять их, попеременно подходя то к одному котлу, то к другому. В авоську сунула две буханки.
– Всё! Иди… Некогда мне с тобой… Глаза бы не глядели!
Но Тамара продолжала стоять сама не своя – как, ну как же она могла так просчитаться!
– Раи-чка, ру-ублик дай, – заискивающе заглядывая в глаза, проскулила, принимая судки.
– Еще чего!!! – повариху точно взорвало изнутри. – Пусть тебя твой алкаш похмеляет!
– Кармела куда-то убежала. – Наталья Петровна вошла в варцех, растерянно тиская в руках полотенце. – Я ей кричала, да куда там! – Женщина говорила эмоционально и быстро, не обращая никакого внимания на Тамару, будто той и вовсе не было. Тома вздохнула и развернулась к выходу.
Первая мысль – конечно же, Таня. Добрая и отзывчивая к чужой беде, ее давняя подруга непременно выручит! Ну в самом деле, не давиться же ей еще два дня макаронами "насухую"! Благо, и живет от столовой недалеко. Но Татьяны дома не оказалось. Тома, еще не веря этому, давила и давила на звонок – Таня работала продавщицей посменно и сегодня вроде бы у нее выходной… или?
Нет, ну определенно мир поворачивался к ней задом – это был явно не ее день!
Сквернословя, Тома поплелась на остановку, сгибаясь под тяжестью поклажи – судки вдруг стали такими тяжелыми, будто Раиса затолкала в них всё содержимое огромного котла! Но дорогу к павильону преградила небольшая толпа, окружающая милицейский "Москвич" и медицинский "РАФ". Тамара решительно и бесцеремонно направилась прямо сквозь нее, даже не пытаясь обойти: ноша уже оттянула руки, да и организм требовал "привычного" всё сильнее и сильнее!
Внезапно она очутилась перед носилками.
…Знакомое темно-красное клетчатое пальто с воротником из дешевого искусственного меха. Залитое кровью, безжизненно запрокинутое бледное лицо и растрепанные волосы. Черные. Разлетевшиеся по белой подушке… Тома разжала руки; посуда с грохотом полетела на мостовую, и гречневая каша вперемешку с макаронами вывалилась на обувь фельдшера и лейтенанта ГАИ.
– Кармела!!!
– Вы знаете ее? – Госавтоинспектор удовлетворенно взял Тому под локоть и отвел в сторону.
…Домой Тамара попала лишь под вечер. И, несмотря на то что на ближайшие два дня у нее не имелось теперь ни денег, ни продуктов, ее сердце переполняло два противоположных чувства. Ужас и боль, которые почему-то даже не хотелось заливать спиртным, но вместе с тем и некоторая удовлетворенность. От хорошо проделанной работы. В отделении ее внимательно выслушали, называя при этом на "вы" и по имени-отчеству. Затем предложили проехать в другое, "более подобающее ее персоне" место. Там с ней были еще вежливее и обходительнее. Тома рассказала им всё, что знала, и даже то, о чем лишь догадывалась. Ее угостили сигаретами и пообещали всестороннюю помощь. Поблагодарили и пожали на прощанье руку. И главное – отвезли до самого дома на черной "Волге"!