…К вечеру следующих суток весь личный состав вернулся в места постоянной дислокации. Борис тут же отправился в столовую. Подумать только – он не видел свою Кармелу уже почти два дня! Борис зашел за витрину, ожидая услышать либо окрик раздатчицы, либо добродушный смешок; предугадать ее настроение наперед было невозможно. Но около транспортера для грязной посуды находилась почему-то Тамара – лицо ее было заплаканным, а руки суетливо и бестолково перебирали тарелки. Лицо Натальи Петровны также было серым и скорбным. Взяв Борю за руку, она повела его в раздевалку – но даже сейчас он не испытывал и тени беспокойства! Петровна набрала воздуха в легкие и окунулась в омут с головой:
– Она погибла – под машину попала, Слава сказал… У нее никого нет, муж в рейсе… – Остановилась, посмотрев на Бориса.
Прижимистая тетка отдала бы сейчас, наверное, всю месячную зарплату – только бы не находиться в раздевалке.
Но на лице Бори не дрогнул ни один мускул.
"О ком это она? Кто погиб-то? И почему это говорят мне?" Почувствовав, что Борис не понял, она нечеловеческим усилием воли разжала челюсти:
– Кармела погибла… Он Наде сказал… Мы сами не знаем…
Борис смотрел на нее в замешательстве: "Что за бред вы несете?" – было написано у него на лице. "ЭТОГО ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!"
Он мог бы поверить во что угодно, поверить – и удивиться! Поверить – и разрыдаться! Он мог бы поверить, что умерли его мать или отец, что в результате взрыва бытового газа разрушился их дом; что, в конце концов, началась ядерная война – ведь если все говорят о мире, значит, дело идет к войне, не правда ли? Но в этот ужасный, нелепый бред он поверить никак не мог – ведь Кармела стала частью его тела, а у него все органы были на месте!
– Вы с ума сошли? – резко и неожиданно для раздатчицы поинтересовался он. – Где она, что случилось? Почему Тамара там, а где она?
На лице Бориса отразилось крайнее удивление, но не более того!
– Она погибла… – выдавила Петровна и покинула раздевалку.
Оставаться там было выше ее сил.
…Перед Борисом замелькали большие белые пятна, они превращались в шары, и их было несколько штук; откуда-то далеко слышалась речь, но он не понимал, о чем говорят, – может, по-испански? А потом он куда-то плыл, а до него зачем-то дотрагивались, хотя дотрагивались, вероятно, до тела – ибо душа его оставалась блаженной и спокойной.
Всё нарушил отвратительнейший запах. Боже, какая гадость, в жизни не нюхал ничего противнее! Борис открыл глаза. Он лежал на кушетке в раздевалке. Около него стояло пять белых халатов с пятнами вместо лиц и одно темное пятно с довольно-таки четко прорисованным лицом – он узнал мичмана Ершова.
– Ну как ты? Идти сможешь?
– Да, – неожиданно бодро отозвался Боря и попытался встать. – А что случилось?
– Н-нет… Отставить! – скомандовал вдруг мичман и для верности положил руку Борису на плечо, не давая вставать. – Сиди здесь, я врача вызову – ну тя на… Бледный, как поганка!
"Не дай Бог с ним что произойдет – ведь по комиссиям же затаскают, да и Разумовский приедет, уж как пить дать. Мало того, что надо будет приводить всё в порядок – документы, территорию… Да еще и вз…т как следует!"
Представьте себе, он думал только об этом!
Больше недели Борис провел в санчасти, накачанный транквилизаторами; все события этого самого страшного в его жизни дня казались ему теперь очень далекими и почти нереальными – он постоянно спал, а проснувшись, получал новый укол. …Ему снилась Кармела: ее глаза, руки, ее тело, но чаще – ее волосы. Он обнимал ее и утыкался носом в них. От волос пахло волосами. Не потом, не духами – пахло просто волосами, и запах этот был таким родным, что напоминал ему какой-то неопределенный, неосознанный запах детства…
После выписки его вызвали в территориальное управление КГБ. Выражение лица майора, сидящего под портретом Дзержинского, не сулило ничего хорошего.
Как, впрочем, и лицо "железного Феликса" на портрете.
Майор уже открыл было рот, чтобы выдать заготовленную тираду: "Ты, сукин сын, чем занимался?! Тебе Родина доверила самое секретное оружие – связь, а ты что натворил?! Мало того что нес службу кое-как и не подготовил себе замену, так еще и б…вал!..Если б не ГАИ, мы бы не узнали об этом бардаке вовсе. Это ты, ты – общаясь с ней и узнав об этом, должен был сообщить в первую очередь нам! Ведь ты ж, засранец, расписывался за приказы, в которых четко, черным по белому написано: никаких контактов с иностранцами!!! О чем ты с ней говорил, а?! Ты мне всё сейчас расскажешь!"
Но Борис начал первым:
– Скажите, товарищ майор, – на его несчастной физиономии была написана надежда, – вы знаете, где она и что с ней? Ведь ваша организация – самая сильная в мире, узнайте, пожалуйста… Я… я вам, хотите, все телевизоры перечиню… да нет, пришлю из Москвы собственной сборки… Или деньги… Хотите?
Майор откинулся в кресле и шумно выпустил воздух через рот. Все обстоятельства этого дела ему, разумеется, уже были досконально известны – свидетели опрошены, виновные наказаны, подписки собраны… Папка была пухлой. Осталось лишь решить вопрос с главным действующим лицом. Борис был единственным (не считая Кармелы) иногородним жителем, и это обстоятельство не нравилось ему больше всего. Оперативник с большим стажем и опытный психолог, он пытался вычислить, насколько опасен теперь этот несчастный студент, и что с ним отныне следует делать… Но выражение лица Бориса не подходило ни под одно из описаний психологических типов личности.
– Сынок, ты фильмы про чекистов видел? – майор, ухмыляясь, разминал в руках сигарету.
Борис молчал, но майор и не ждал ответа.
– Тебе известна фраза: "Здесь вопросы задаем мы"?
Борис молчал.
– Ладно, расскажи мне всё подробно. – Он закурил и принял позу доцента вуза на экзамене по политэкономии.
Борис с жаром принялся за дело, и с его лица моментально исчезло потерянное и жалобное выражение – оно словно преобразилось! Он не рассказывал, он проживал эти полтора года заново. Он радовался, когда рассказывал о счастье, становился грустным, когда повествовал о ее несчастной жизни, и наконец… Майор уже пожалел, что не прервал его!
– Где она, что с ней?! Скажите, ведь вы всё знаете, да?
Кагэбэшнику ничего не оставалось, как выйти из-за стола и, став позади Бориса, положить свои руки ему на плечи, ибо того всего трясло.
– Значит… так… – тяжелые и веские слова майора резко контрастировали с быстрой и сбивчивой речью матроса. – Ты сейчас подпишешь бумагу о неразглашении гостайны. За это предусмотрена уголовная ответственность, вплоть до высшей меры. Всё, что произошло на службе, тебе надо забыть. И хорошее, и плохое. Фото и письма уничтожишь… Тогда я закрываю это дело, и ты едешь в свою Москву (Борису показалось, что слова "едешь в свою Москву" он произнес несколько раздраженно).
Не читая документа, Борис поставил корявую подпись; его руки тряслись – он едва не порвал бумагу, слишком сильно надавив на ручку. Поднял глаза на майора: во взгляде его сквозило удивление.
– А Кармела?! – Боря сказал это так, будто забыл в кабинете свою самую дорогую вещь. "Я не могу "ехать в свою Москву" без нее, я же подписал бумагу, теперь ваша очередь" – было написано у него на лице.
– Я ж тебе сказал – забудь, – раздражаясь, майор начал материться. – Всё! Нет ее, понятно?
– Так она не умерла?! А повариха сказала…
Майор увидел, что Боря ничего не понял. Раздражение его достигло предела, за которым оно обычно переходило в спокойную злость, помогавшую ему "колоть" на допросах самых "несгибаемых", а по молодости – и ломать лицевые кости одним крепким ударом. Но на этот раз злость была какой-то другой – майор понял, что злится на самого себя. Он с раздражением вспомнил, как зеленым девятнадцатилетним юнцом быстро-быстро затащил в постель смазливенькую веснушчатую девчонку, а потом она быстро-быстро превратилась в стерву, против которой не действует ни опыт оперативника, ни специальная психологическая подготовка…
Он вдруг пожалел себя и разозлился еще больше.
– Для тебя она умерла!!! – заорал он, упершись кулаками в крышу стола. – Понятно?! Тебе – понятно? Твое счастье, что это дело веду я, а не то бы… Срок ты можешь получить за это, бестолочь! Ясно тебе?! Всё! Сво-бо-ден!!!
Майор упал на стул:
– Пшел вон!
…Он долго и как-то бережно доставал сигарету; пальцы слегка дрожали. "Старый стал… – Майор затянулся. – А паренек ничего себе… Хм… Непуганый. А с нас и аэроплана [73] хватит… Да? – Он словно общался с Васильченко, хитрым и матерым чекистом, возглавлявшим область и умеющим самым непостижимым образом выйти победителем из любой, даже суперпровальной операции. Астральный контакт состоялся: – С этим делом не столько заслужишь звездочек, сколько потеряешь …" Мысли главного передались майору.
В коридоре Бориса уже заждался сопровождающий мичман. Из управления они поехали прямо в часть, где матроса Мурашова попытались оперативно демобилизовать вне очереди. Но тот внезапно воспротивился.
Этот уникальный случай вошел в историю части и, обрастая несуществующими подробностями, не один год передавался из уст в уста, из призыва в призыв. Возможно, еще и сейчас пожилой старшина-мичман рассказывает на ночь эту историю старослужащим в баталерке [74] , в то время как молодые матросы драят палубу и гальюны…
"Я должен найти ее", – повторял Борис сам себе и теми же словами отвечал на любой обращенный к нему вопрос:
– Я должен ее найти – живую или мертвую…
Слова чекиста не произвели, похоже, на Бориску должного впечатления – он просто не воспринял их всерьез. Но, приехав в барак, убедился, что, несмотря на всеобщую демократизацию, гласность и "развенчание символов", – органы, сохранив советскую закалку, сработали весьма оперативно: опрос соседей ничего не дал. Одни делали вид, что почти не знают ни Кармелу, ни Николая; другие, стараясь не смотреть ему в глаза, несли нечто, не идущее к делу. Ее комната была опечатана, а Тамару разыскать не удалось – ее не было ни дома, ни на работе…
В ГАИ Борис также не получил толком никакой информации – ему лишь сообщили, что 31 октября произошло ДТП на улице Артиллерийской. Пострадавшую в нем женщину отправили на "скорой" в бессознательном состоянии; она была похожа на иностранку, а посему сообщили "куда следует" – в полном соответствии со служебной инструкцией. На вопрос Бориса, почему гаишники решили, что женщина похожа на иностранку, если она была в бессознательном состоянии и говорить не могла, дежурный инспектор сослался на срочные дела и ушел, оставив вопрос без ответа…
Но на станции "скорой помощи" записи о вызове не обнаружилось. Борис побывал во всех больницах города – и ни в одну из них женщина с именем Кармела не поступала. В морге же с ним вообще отказались разговаривать: "Официального запроса нет – ну и иди подобру-поздорову; ты вообще – кто такой?!"
Две недели поисков не дали абсолютно никакого результата.
Борис повзрослел за это время лет на пять – на вокзале стоял почти взрослый мужчина, которому жизнь назначила испытание, и он погрузился в него с головой, не в силах вынырнуть на поверхность…
Глава 6 Небеса могут подождать
Он вернулся домой неожиданно, никому и ничего не сообщив. Мать последний месяц попросту не находила себе места, по двадцатому разу наводя лоск в квартире: хоть Борис и не писал ничего конкретного, ее сердце чуяло – он приедет не один! Это было очевидно. Слишком хорошо знала она своего сына, и слишком толстая пачка писем хранилась в шкафу. Родня, как могла, успокаивала ее: Мексика это… наверное, не так страшно, в конце концов, это не бедная российская глубинка и не республики Средней Азии – по крайней мере, ее многочисленная родня не будет буквально оккупировать их жилище, стремясь вывезти из столицы максимум продуктов и промтоваров.
В один из ненастных ноябрьских дней раздался звонок. Мать взглянула в глазок и…
"О, Гос-споди! Вот поросенок! Почему, ну почему он не сообщил заранее?!" Она заметалась было по квартире, но потом внезапно успокоилась – ведь он привез девушку из бедной многодетной семьи, она видела и не такое… В конце концов, это не дочь профессора из "сталинского" дома – теперь будь что будет!
Она отворила дверь.
Перед ней… стоял не ее сын – а какой-то серьезный, строгий мужчина с потухшим взглядом, одетый не в дембельский наряд, а в обычный и даже поношенный бушлат; в руках он держал брезентовый мешок. Рядом с ним никого не было.
Ей стало страшно. Мать почувствовала, поняла, что…
Всё то, что она планировала, о чем говорила своей родне и подругам, то, чего боялась, о чем мечтала и чему радовалась, к чему готовилась и чего ждала – всё это в одночасье рухнуло безвозвратно!
Теперь всё будет по-другому – с сыном что-то случилось, и что-то настолько серьезное, что… даже и учиться, похоже, ее Боря больше не будет – восстанавливаться на третьем курсе института не станет…
"Они поссорились, расстались? А может… он сам принял решение не продолжать более с ней отношений?" – Мысли матери путались, пока она пропускала сына в дом.
Несколько дней ей не удавалось услышать эту ужасную историю целиком: едва рассказ приближался к тому злополучному дню, когда он вернулся с учений и отправился к Кармеле в столовую, голос его начинал дрожать, а глаза закрывались против воли; его сотрясали рыдания, и ничего членораздельного он выговорить уже не мог, а только мычал от тупой, сковывающей грудь боли и прятал лицо у матери в коленях. Взрослый мужчина превращался в ребенка. Мать, замирая от страданий, гладила его по голове и тихо покачивала, успокаивая, как в детстве…
– Покажи мне ее фото, – внезапно попросила она. – Я хочу увидеть, какой она была.
– Что? – Борис удивился, пытаясь этим вопросом заполнить свой мозг. – У меня нет… фото …
Господи, сколько сил понадобилось ему, чтобы произнести это последнее слово!
"У меня нет, нет, нет ее фото!!!" – каждый удар сердца повторял эту ужасную мысль, загоняя ее в сознание Бориса словно гвоздь: "У меня нет, нет, нет ее фото! Нет! Нет! Нет!" Несмотря на лошадиные дозы валокордина, нервная система взбунтовалась, и истерика вспыхнула с новой силой: Борис грыз подушку и рыдал.
– Почему, ну почему ж мы не сфоткались с нею?! – Борис поднял измученные слезами глаза на мать, словно это она должна была ответить на его вопрос. – Почему я не расспросил, откуда она?! Теперь я ничего не скажу ее родне… Она пропала, умерла, я не знаю… И что, ну что теперь делать?! Я должен был жениться на ней!!! Во время отпуска… Ну почему-у-у-у-у…, почему-у-у-у-у…
…Поколение Бориса не знало Бога. И при этом оно не было атеистическим – на Пасху все красили яйца. Но Борис ел яйца и кулич как обычные продукты. Бабушкины рассказы не входили в его мозг, а задерживались в ушных раковинах, как, впрочем, и трескотня о "развитом социализме". Его поколение не верило ни в Бога, ни в черта, ни в коммунизм.
Оно не верило ни во что.
А Бог молчал… Борис еще не был готов, чтобы обратиться к Нему за помощью… Но Бог был терпелив.
Небеса могут подождать, они умеют ждать.
…Ему хотелось отмотать время назад – он еще не верил, что это произошло, ему хотелось сказать: "Чур меня! Я так не играю!" …Отмотать назад… на сколько? К тому времени, когда он в последний раз виделся с Кармелой? Или когда он еще не знал ни ее, ни Певицы?
Такое часто бывает во время войны. Вот бежит солдат с автоматом наперевес, а вокруг него падают и падают его товарищи… Но он продолжает бежать и стрелять. Он на службе. Или на работе – если наемник. Надо сделать дело – взять очередную высоту. Или выбить врага из ущелья. Это сейчас самое главное. А потом отдых, письмо домой. Или даже телефонный звонок: "У меня всё хорошо. Целую!"
Так и должно быть – ведь он бессмертен, он даже и не думает об этом. То есть о смерти. Он очень молод, и весь мир существует только для него. Умрет он – умрет и мир… Но такого просто не может быть! То есть не сейчас. Потом, лет эдак через… А может, он и вовсе никогда не умрет! К тому времени ученые придумают эликсир бессмертия. А сейчас надо сделать дело…
Но что это? Внезапный и тупой удар в живот. Почти не больно.
Вот неделю назад зуб болел – так это да!
Во рту привкус железа, ноги ослабели. " Меня зацепило?! Я ранен??? Но этого не может быть!!! Нет, нет, это неправда – надо это вытащить из живота как-нибудь. Этому там не место, я так не играю, мне надоела эта игра! Я хочу встать! И делать то, что я делал до этого…" И в этот короткий миг между жизнью и смертью его душа бунтует, а угасающее сознание всё никак не может дать оценку произошедшему…
Да и как давать оценку тому, чего не может быть?!
Впрочем, не у всех солдат есть время даже подумать об этом – иногда пуля убивает мгновенно. Или не пуля, а груженый "Камаз", вылетевший на встречную полосу…
Но Борис не умер физически – мало того, он был совершенно здоров! Господь оставил его на этой земле жить.
Стало быть, ему так было угодно.
До крайности измученная этой ужасной неделей, мать вызвала "скорую". Получив укол, Боря заснул. Женщина и сама уже была близка к обмороку: "Что делать?! Как сделать так, чтобы мой ребенок… нет, не забыл ее (об этом она и мечтать не смела), а… хотя бы хоть как-то начал жить?" Мать чувствовала: еще несколько дней, и сын так глубоко уйдет в свое страдание, что не сможет вернуться…
Наступило хмурое утро следующего дня. Мать не спала всю ночь, да и Борис проснулся совершенно разбитым – действие зелья закончилось. Они сели на кровати и обнялись. Несколько минут стояла тишина.
– Послушай, – начала мать, стараясь говорить спокойно, чтобы не спровоцировать новый приступ истерики, – она чьи же песни-то пела? Ты говорил, не свои…
Борис молчал.
– Ну не свои же, так?
– Да, – наконец вымолвил он, – она подражала одной знаменитой певице… она была похожа на нее… и что?
– Но ведь она-то жива, значит…
– Что значит? – вместо мозгов у Бориса уже было желе.
– Значит, хоть ее фотографии ты сможешь найти? Я ведь тоже хочу…
Борис медленно повернулся к матери и посмотрел на нее так, что у той мурашки пошли по коже, а недосказанная фраза застряла в горле.
– Мамка-а!!! – воскликнул он внезапно не своим голосом и стиснул в объятиях так, будто непременно хотел переломать ей все ребра.
Борис встал с кровати. Выражение его лица изменилось: оно стало серьезным и сосредоточенным – в нем не было и следа неадекватности! Он принял ванну, побрился. Натянул новые джинсы – мать не узнавала его! Достал сберкнижку – мать не спрашивала ни о чем!
Уже через час он стоял перед "комком" на Садово-Кудринской [75] , впервые не обращая внимания на мчащиеся по Садовому кольцу автомобили и не думая постоянно о том, что вот точно такие же "Жигули" или "Волга" могли сбить Кармелу… Там была куплена магнитола "SHARP-5454"; на легендарную (даже сегодня ее не найти дешевле, чем за триста долларов) "777" денег не хватило. И три блока самых лучших кассет. В сумме вышло чуть меньше тысячи рублей.
Бросив магнитолу дома, Борис помчался с кассетами в студию звукозаписи.
– Запишите мне все ее концерты! И фотографии… У вас есть ее фотографии?!