ЧК располагалась в бывшем особняке князя Прокофьева. В парадном, вместо привычного осанистого швейцара, стоял молоденький красноармеец с винтовкой. Отца Владимира проводили на второй этаж и ввели в просторную комнату, где за столом, оставшимся от старого хозяина, сидел человек, лет сорока, в кожаной куртке.
– Присаживайтесь, – указал он на стул, и взглядом отпустил сопровождавшего. – Меня зовут Илья Спиридонович Качемцев, следователь по особо важным делам. – Манера держаться и говорить выдавала в нем человека образованного.
– Владимир Николаевич Ивлиев, протоиерей.
– Я пригласил вас побеседовать. Времена сейчас трудные, Владимир Николаевич, поэтому прошу понять меня правильно. Это не допрос, но нам хотелось бы получить ответы на некоторые вопросы.
– Да, конечно.
– У Вас ведь много родственников в городе?
– Да, у нас всегда были многодетные семьи. И я, и жена родились здесь.
– Часто встречаетесь?
– Не очень часто, но стараемся видеться регулярно.
– А как к советской власти относитесь?
– Всякая власть от Бога.
– А ваши родственники?
– Думаю, что также. Мы на эти темы почти не говорим.
– Почти?
– В стране такие события произошли, невозможно совсем не говорить.
– Это точно! Чаю?
– Благодарю, недавно пил.
– Скажите, а за границей родственники есть? Кто-то уехал, может быть?
– Пока все в России, вроде бы.
– А знакомые?
– Знакомых много уехало.
– Сами не собираетесь?
– Нет.
– Ну что ж, Владимир Николаевич, благодарю за беседу. Больше не задерживаю.
Когда он вернулся домой, то понял, что вся семья последние три часа ожидала его участи. В комнате пахло ладаном. Молились о нем. Лиза подбежала, огладила по привычке старенькую рясу. Долго смотрела в глаза, немного успокоилась. Отец и мать виду не подавали. Дети притихли, но, увидев отца живым и невредимым, продолжили свои занятия.
Хотя в храме всегда было немноголюдно, порой в него заходили и молодые, обласканные новой властью люди. Проблемы-то человеческие никуда не денешь. Как то раз, в канун праздника Святой Троицы, пришёл мужчина лет тридцати пяти, хорошо одетый. За руку он вёл мальчика лет семи. По всему было видно, что мальчуган сильно нездоров. Мужчина рассказал, что у мальчика обнаружили сердечное заболевание, но доктора разводят руками. А они обращались к самым лучшим.
– Крещён ли мальчик? – спросил отец Владимир.
– Да, мать крестила, – признался мужчина.
– Тогда надо причастить его, соборовать.
– Единственная просьба, – помялся мужчина, – я коммунист, хотелось бы без огласки.
Отец Владимир причащал мальчика около полугода, молился о нём, и болезнь отступила.
Прошло ещё пять лет. Наступил 1929 год. Умерли родители Владимира, у Елизаветы осталась только мать. Владимир сам их исповедал, причастил и отпел. Отец на прощанье сказал: "Вот видишь, сынок, мне довелось умирать на руках у сына-священника! Лучшего я и желать не мог! Ты выполнил тогда мою просьбу, продолжил наше дело. Не знаю, жалеешь ты или нет? А я всю жизнь был тебе за это благодарен. Верю, что Господь сохранит тебя, служи честно, это возможно во всякое время! Молись обо мне и матери!".
Старшие братья Владимира уехали за границу, прислали оттуда несколько писем, звали к себе. Но они не поехали. Совсем уж невмоготу будет – уедем, решила семья. Подросли старшие дети. Иван закончил техникум, и работал на заводе. Анна хотела поступать в медицинский институт, но её не приняли по причине происхождения. Взяли в медицинское училище. Уже год после его окончания она работала в городской больнице медсестрой, за ней ухаживал молодой доктор. Лиза большей частью находилась дома, следила за младшими детьми.
Всё меньше становилось в городе храмов. Их взрывали; снимали кресты и приспосабливали под клубы и склады; растаскивали по кирпичу на нужды молодой, растущей республики. "Не предсказанная ли это мерзость запустения, стоящая на святом месте? – размышлял Владимир, – не последние ли времена? Нет, нет, – говорил он себе. – Не надо прельщаться и унывать, времена и сроки только Богу известны. Служить надо!" И он шёл в свой храм, уже почти не посещаемый прихожанами. А на улице редко уже можно было встретить священника. И когда отец Владимир шёл по городу в рясе, то постоянно ловил любопытные, насмешливые, а часто и презрительные взгляды. И никто уже, конечно, не кланялся. Так прошло ещё восемь лет.
Наступил 1937 год. Отца Владимира арестовали. Он давно ждал этого и воспринял достаточно спокойно. За ним пришли ночью, почти не дали времени на сборы. Обвиняли, не больше ни меньше, в участии в международной шпионской организации, руководимой из Лондона.
– Признаете ли Вы себя виновным? – спрашивал молодой следователь.
– Нет. Я никогда этим не занимался.
– Ваши родственники проживают в Лондоне?
– Да, старшие братья.
– Вы с ними переписываетесь?
– Да.
– Вам известно, что они работают на британскую разведку?
– Нет.
– Какие задания вы выполняли, как осуществляли связь с разведцентром?
– Не понимаю вас. Я священник, служу в церкви.
– Кого из прихожан привлекли в агентурную сеть? Какие задания давали им под видом религиозной деятельности? Удобное прикрытие, ничего не скажешь!
– Я принимаю исповедь, причащаю, исполняю требы. Вы что-то путаете, молодой человек!
– Недавно к вам заходил иностранец.
– В церковь вход всем открыт, приходите и вы!
– Я дам Вам время подумать, а пока прочитайте вот это, – и он передал ему листок, в котором рассказывалось, как он общается с сомнительными личностями и на проповедях говорит против власти. Текст был написан не очень грамотно, но пестрел новомодными политическими выражениями и классовыми оценками. Подписан был незнакомой отцу Владимиру фамилией.
– Говорили против власти? – вертел карандаш следователь.
– Нет. Божье Богу, кесарю кесарево.
– Что, что? – следователь высоко поднял брови, и даже придвинул ухо ближе к подследственному.
– По этому евангельскому принципу я должен подчиняться государственным законам, как гражданин, потому что живу в этом государстве. Как священник я пытаюсь помочь людям соблюдать закон Божий. А это уже духовная область, предмет веры. Это относится к сердцу человека, а не к его политическим убеждениям.
– Складно, складно. Я даю вам время подумать.
Отца Владимира подвергали ночным допросам, не разрешали садиться сутки и больше, запугивали. Правда, не били. Он был ещё крепким мужчиной и смог перенести эти испытания. Помог опыт церковных служб, ночных бдений, постов. Когда его заставляли стоять, он творил Иисусову молитву, и вспоминал, как трудно ему было одному проводить службы, потом исповедывать, а потом ещё и говорить с прихожанами, которые после отпуста подходили к батюшке и задавали вопросы. Как тяжелели тогда ноги, и казалось, что он упадёт от усталости. А представить себе, чтоб священник упал на Литургии, – это ж невозможно! Он усиленно молился, и Господь укреплял. Так и теперь. Теперь даже легче. Нет той ответственности. И порой ему даже было интересно наблюдать за происходящим. Через что проходит здесь человек? Как работает этот театр абсурда, который скоро обязательно закончится. Из общения с сокамерниками он заключил, что среди них действительно были и шпионы, и диверсанты. И даже среди священников были те, кто занимался какими-то политическими интригами. Но как много было тех, кого арестовали по обычным доносам, для отчетности, для перестраховки, заодно. Однажды, когда его вели на очередной допрос, в конвойном он узнал одного из своих бывших прихожан. Тот тоже узнал батюшку, очень смутился, хотел по привычке сложить руки для благословения, но испугался, убрал руки и отвёл взгляд. Отец Владимир благословил его про себя.
Отца Владимира осудили на восемь лет. Все говорили, что ему повезло. В такой ситуации, обычно, высшую меру дают. В лагере на севере он провёл четыре года. Его несколько раз пытались вербовать в агенты НКВД, склонять к тому, чтобы он в своих проповедях превозносил советскую власть и разоблачал царский режим. Но он всегда отвечал, что будет проповедывать только то, что написано в Евангелии. А о советской власти там ничего нет. Доставалось ему и от уголовников, хотя многие из них священника уважали. Несколько раз он был на гране смерти от истощения, "доходил" по-лагерному. Но Господь всегда его поддерживал. Священник-зэк сумел даже тайно отслужить в лагере несколько служб. Когда он смотрел на свои опухшие ноги, обутые в рваные сапоги, оценивал своё жалкое положение, то вспоминал годы почёта и довольства, сравнивал, понимал, что сейчас Господь его смиряет. Как бы говорит: "Ты же пастырь! Так будь со своей паствой, и когда тебе кланяются, и когда унижают! Ты же с душами работаешь, а души везде одинаковые. И в холодном грязном бараке, и в богато убранном храме!".
Когда началась Великая Отечественная война, и страна оказалась под угрозой полного порабощения немцами, Сталин, по-видимому, осознал глубинные причины поражения. Понял бывший семинарист, что как ни велика его власть, но она ничто по сравнению с Божьей. И открыл храмы, отпустил некоторых зэков священников. Отца Владимира освободили и направили не в ссылку, а в родной город, в храм, где он и служил до ареста. Многие священники считали его за это "стукачом". Но отец Владимир знал причину своего завидного положения. Это помог тот человек, которому он отмолил сына. Оказалось, что он занимал высокий пост в НКВД, и так отблагодарил батюшку.
Их с Елизаветой дети, Иван, Николай и Катерина, ушли на фронт добровольцами. Елизавета работала медсестрой в эвакогоспитале, расположенном в здании школы. А отец Владимир снова служил. Храм понемногу наполнялся матерями, молящимися за своих сыновей, или оплакивающими их; ранеными, лечившимися в госпиталях; медсестрами. Отец Владимир наблюдал, что сейчас у людей возобладали нормальные чувства и желания – защитить семью, дом, Родину. Мнимые, надуманные идеалы уступили место извечным. Во многом, ушёл страх сказать что-то не то. Несмотря на лишения и смерть, жизнь стала оздоровляться.
Закончилась война. Дети отца Владимира вернулись с фронта, создали семьи. Подросли и младшие, ушли из родительского гнезда. Остались они с Елизаветой одни, как тогда, в начале службы в Подольском. Только они уже постарели. У них был небольшой деревянный домик, напоминающий деревенский, на одной из отдаленных от центра тихих улиц города. Елизавета, по деревенской привычке, под окнами развела небольшой садик.
В начале шестидесятых приехали из Лондона братья, погостили несколько недель. Они вместе объехали городские улицы, села, где проходило их детство, где служили многочисленные священники рода Ивлиевых.
– Володя, – помялся Игорь, – мы ведь знаем, что ты тогда отца уважил, когда в священники идти согласился. Тяжко, наверное, пришлось?! За нас ведь отдувался, мы то традицию нарушили.
– Я полюбил своё служение, нашёл в нём смысл. Хотя, конечно, поначалу сомнения и сожаления были. А потом, чем дальше жил, тем больше радовался, что послушался отца.
– И когда в лагере сидел?
– И когда сидел. Там я многое переосмыслил. Но не сладко, конечно, было.
– Ну, хорошо, ты выдержал лагерь. Но и сейчас ваша жизнь так не похожа на ту, к которой мы привыкли, которую считаем нормальной. Это государство безбожное, нет частной собственности, нет элементарных понятий о правах человека. Зачем тебе всё это? Можно же было уехать? Коммунисты отпускали.
– Зачем? – отец Владимир огладил бороду, его лицо стало задумчивым, а потом вдруг взгляд стал совсем молодым, радостным. – Так затем, чтобы Богослужение в России не прекращалось, чтоб Бескровную жертву приносить, как Господь завещал! Чтоб люди могли в храм прийти. Кто ж служить то бы стал?!
– Значит, преемственность поколений?
– Значит, преемственность.
– А как же разрушенные, и до сих пор не восстановленные храмы, которые мы видели?
– Есть же и действующие! А те восстановят, не сомневайся.
– А мы вот всё больше путешествуем. – Сменил тему Семён. – Денег заработали, можно и для себя пожить, мир посмотреть!
– Если хочешь, присылай к нам внуков учиться, оплатим, – предложил Игорь. – Так как захотят, неволить не буду, – ответил Владимир.
– Ты как, Лиза? – спросила Мадлен, жена Игоря.
– Что ж, если захотят.
– Хотим, хотим, – обрадовались Ксения и Лариса, старшие внучки, им как раз пора пришла получать высшее образование.
– А я, как дед, священником буду, в семинарию пойду, – сказал Андрей. – Теперь же можно там учиться?
– Можно внучек, можно, я благословляю!
Так и случилось. Андрей закончил семинарию и готовился принять назначение в свой первый храм.
Настал конец земного пути протоиерея Владимира Ивлиева. Он готовился умирать, уже исповедался, причастился Святых Христовых Тайн, попрощался со своей семьёй. Они все сейчас находились в комнате рядом с ним. Лиза сидела рядом с мужем и держала его за руку.
– Я помню тебя совсем молодой, и сейчас ты перед моими глазами такая! Я люблю тебя, Лиза!
– И я люблю тебя, Володя! И всегда счастлива была, что вышла за тебя! Всю жизнь.
– Я всю жизнь служил, молился в храме, взывал ко Господу! А твоя тихая молитва хранила меня, помогала, поддерживала! Я, может быть, только сейчас это понял.
– Что ж удивительного? Ты ведь батюшка, а я твоя матушка! – улыбнулась она, промокнув слезу, – Я ещё внуков немного понянчу и к тебе приду! Ведь смерти нет у Бога, ты сам мне говорил.
– Смерти нет у Бога, – Владимир почувствовал близкий исход.
– Андрюша, внучек, подойди. – Позвал он.
Андрей, с дымящимся кадилом, в недавно сшитом священническом облачении, по-юношески угловатый, вышел из-за спин присутствовавших, подошёл к деду. Владимир поправил на нём чуть сбившуюся на бок фелонь, посмотрел, как будто вспоминая что-то, сказал с любовью:
– Ну вот, теперь порядок. Начинай служить!
Март – июнь 2007 г.
Дорога к храму
– В старом парке храм построили, – разливая чай, сказала Полина.
– Это где поклонный крест стоял? – уточнил у супруги Алексей.
– Наверное! Тебе виднее. Это ведь ты у нас последнее время по храмам зачастил!
– Что-то не так? – улыбнулся Алексей.
– Всё нормально, сходи. Говорят, там батюшка хороший!
– А что такое храм? – десятилетняя Ксения добавила в чашку холодной воды и усадила рядом с собой плюшевого котёнка.
– Храм – это такое здание, где люди Богу молятся, – ответил дочери Алексей, а сам подумал, что какое то неполное он дал определение.
Но Ксения его уже не слушала, а усердно пыталась напоить котёнка с ложечки.
Жили Алексей и Полина Плетнёвы с дочкой Ксенией в одном из центральных районов города в двухкомнатной квартире. Супругам было по тридцать лет. Полина преподавала английский в той же школе, где училась десятилетняя Ксения. А Алексей был научным работником. Последнее время он действительно стал чаще заходить в православные храмы. Стоял на службе то пять минут, то пол часа. Причиной этому было то, что уже давно он пытался ответить себе на вопрос в чём смысл жизни. Алексей пытался найти этот ответ в книгах, искал встреч с философами, астрологами, даже экстрасенсами. Пробовал различные школы самосовершенствования. Но всё это, изначально увлекая, к ответу на поставленный вопрос не приближало и, в конце концов, разочаровывало. В один из выходных, когда они всей семьей совершали поход по магазинам, его внимание привлёк киоск с иконами, книгами и другой церковной утварью. Церковная лавка размещалась прямо посреди супермаркета, рядом с продуктовыми и промтоварными прилавками и киосками с видеокассетами и газетами. Алексей заинтересовался, долго рассматривал незнакомые предметы, а потом взял и купил икону. Вернувшись домой, он повесил её на стену. На иконе были изображены незнакомые ему лики то ли людей, то ли ангелов. Название иконы он не спросил. Рассматривая икону, Алексей вспомнил, что он крещён. Плетнёв сходил в церковь и купил себе нательный крестик. В церкви он был совсем немного, но что-то показалось ему там таким родным, что он решил обязательно сходить в храм ещё раз.
С тех пор Алексей стал время от времени заходить в церковные лавки. Он купил Библию, стал покупать книги, рассказывающие о мировых религиях, творения святых отцов православной церкви, иконы. Православие заинтересовало его.
Памятуя о словах жены, он решил сходить, посмотреть, что это за новая церковь. Алексей дал себе обещание в этот раз отстоять службу полностью, как полагается. Он пригласил с собой и Полину, но она сказала, что может быть, как-нибудь и сходит, но не сейчас. В воскресенье в семь тридцать утра, выйдя из дома, он пошел по прохладным аллеям парка. "Что-то будет после того, как я отстою службу?" – Думал он. – "Что почувствую? Наверняка что-то необычное!". Ему было интересно и немного страшно. Последнее время у Алексея часто кружилась голова и развилась какая-то непонятная слабость.
До храма было с километр. Небольшая часовенка, только что построенная, вокруг выложена брусчаткой. Вспоминая правила поведения в православном храме, он подошёл ко входу, трижды с поясным поклоном перекрестился и вошёл внутрь. Здесь он также трижды с поклоном перекрестился и стал осматриваться.
Помещение очень маленькое, наверное, только человек десять смогли бы здесь поместиться, чтобы не толкаться. Иконостас деревянный, иконы на нём новенькие, то ли рисованные, то ли фоторепродукции, покрытые плёнкой. В отличие от храмов, где он бывал раньше, всё здесь казалось чуть ли не игрушечным. Венчала иконостас икона Спасителя, вид которой был более привычен Алексею. Она была большой, деревянной, наверное, старинной. Перед иконостасом стоял подсвечник, ещё два у противоположных друг другу боковых стен под иконами, которые висели или просто стояли на подоконниках. В храме находилось человек пять прихожан. У входа стояла с одной стороны лавочка, а с другой небольшой столик, за которым пожилая женщина продавала свечи. Алексей купил три свечки и, перекрестившись, поставил их на подсвечники. Атмосфера в храме сама по себе заставляла его двигаться чуть медленнее, чем обычно, благоговейно. Стены и купол были расписаны, как догадался Алексей, библейскими сюжетами. Осмотрев иконы, он понял, что ни одного святого на них не знает, и что написано, не разбирает.