* * *
На следующий день после завтрака и утреннего обхода Максим спустился в фойе больницы, купил себе свежее бельё, дезодорант, спортивный костюм и кроссовки. На это он потратил половину имевшихся в запасе денег. Принимать душ ему ещё не рекомендовали, но Кошкин решил, что ему, строго выполнявшему все рекомендации врачей, одну из них можно и нарушить. Тем более душ, как они учили, укрепляет нервную систему.
Свежий и бодрый, Максим Кошкин отправился на ингаляцию. Старые тряпки он попросту выкинул в помойку. "Как я мог во всём этом ходить?" – подумал он. Вместе с ним на процедуру пришёл здоровенный мужик в тельняшке, с внушительным животом. И если Костика знало всё отделение, то этого парня знала, по крайней мере, половина больницы. Звали его Толя. Он к месту и не к месту сыпал цитатами из просмотренных фильмов и прочитанных книг, статистическими данными, шутками, прибаутками и изречениями народной мудрости. Например: "Вскрытие показало, что больной умер от вскрытия", "Лечили от желтухи, а больной оказался китайцем", "Лучше синица в руках, чем утка под кроватью", и так далее, и тому подобное. Толик, оглядев новую одежду Кошкина, напомнил Максиму, что "если он хочет быть красивым, то надо бриться" и припал к своему ингалятору.
Уверенной походкой Кошкин вернулся в палату и застал там заведующего отделением, который осматривал Павла. Он мял ему печень, отгибал веки и заставлял показывать язык.
– Вот не болел никогда я, доктор, спортом занимался! И на тебе! – хлопая рукой по одеялу, удивлялся Павел.
– Всё бывает когда-то в первый раз…
– Что у меня?
– Пока рано говорить. Вот анализы сделаем, узи, а там посмотрим. Гепатит переносили?
– Нет, вроде.
– Печёночка увеличена. Алкоголь, наркотики?
– Иногда выпью, конечно, для тонуса! А наркотики – нет категорически!
– Для тонуса, для тонуса… – врач покатал губой об губу и, оглядев присутствующих, оптимистично заявил. – Ничего, вылечим!
В сопровождении двух стажёров и лечащего врача, заведующий удалился. От него всегда веяло уверенностью, которая и передавалась пациентам. Его седеющая на висках голова как бы срослась с белой шапочкой, а большой с горбинкой нос придавал лицу значительность и пропорционально дополнял дородное тело. Может быть, поэтому, да ещё потому, что он успешно борется с различными хворями всю свою сознательную жизнь, казалось, что от него болезни должны просто отскакивать.
Глядя вслед уходящему врачу, Кошкин вспомнил ещё одну завотделением, но уже стоматологическим. Звали ее Альбина Николаевна. Кошкина, пользующегося последними преимуществами бесплатной медицины, направили лечить внезапно разболевшийся зуб. Он зашёл в отделение челюстно-лицевой хирургии и стоматологии и удивился. Отделение имело какой-то благоустроенный, домашний вид. На стенах висели репродукции картин художников, было много цветов, и, что поразило и изрядно повеселило истощенного болезнями и уязвленного унынием Кошкина – по отделению летал самый настоящий попугай. Альбина Николаевна была дородной женщиной лет пятидесяти пяти с уверенными движениями, властным и одновременно внимательным взглядом. Она приветливо улыбнулась пациенту, осмотрела его и дала четкое указание сестре. Сестра повела Максима в стоматологический кабинет.
Сидя в кресле и испытывая страх перед бормашиной и женщиной в белом, пациент Кошкин всё же ловил краем уха разговор врача и подошедшей медсестры:
– Ваша то, совсем сбрендила, попугая из дому притащила, чтоб в отделении гадил.
– Тебе что, птичка помешала? Зато у нас всё всегда в порядке, больные её любят, да и нам она всегда навстречу идет. Только работай!
– Так то оно так.
– Так чего ж тебе еще?
– Да мне много ль надо?!
– Наша то Альбина как мама нам, как какая императрица всё равно. Любит покомандовать, но и больных любит. Сама оперирует. А в обед под капельницей валяется. Давление. Старая закалка. Таких ценить надо!
– А я что? Я и ценю!
– То-то!
– Нет, слышь, Манюнь, я и правда ценю. – И пожилая сестра, как будто вспомнив чего-то, заспешила по своим сестринским делам.
Врач поставила Кошкину фотополимеризующуюся пломбу и сказала, что он свободен. Максим, довольный, направился к выходу и по дороге всё думал про эту знаменитую Альбину, как называли её за глаза врачи и сестры. "На своём месте человек", – думал он.
Когда завотделением ушёл, Витя с Ильёй Павловичем снова затеяли какой-то околонаучный спор. Николай пребывал в легкой депрессии по поводу внезапно повысившегося давления, и на его благообразном и солидном лице светского льва отражалась вся гамма переживаемых чувств. Что же делать, если у человека перед видом белого халата сердце начинает прыгать, как у трусливого зайчишки?! Вон Костик, чудак чудаком, а над болезнью шутит, не сдается, пытается выкарабкаться!
В палате было тошно, и Кошкин решил прогуляться по своему обычному маршруту. Он вышел на откос и спустился вниз по асфальтовой дорожке. Он как-то уже привык к этой неожиданно красивой природе почти в самом центре города и считал её своей. Несмотря на обилие больных, они редко спускались вниз, и он ещё ни разу не встретил здесь ни одного знакомого по больнице.
Вот показалась церковь. Пять куполов блестели на солнце и непонятным образом притягивали Кошкина к себе. На этот раз Максим почувствовал силы спуститься поближе. Он сошёл по очень крутой железной лестнице и перешёл по мостку через крохотную не то речушку, не то ручеёк. Максим сразу почувствовал, что оказался в деревне.
Громко лаяли собаки. Дома были сплошь бревенчатые, дворы чистые. Он миновал два дома, и перед его взором полностью предстала церковь. В глаза бросилась белизна стен и добротность, основательность строения. Он обратил внимание на пристрой к храму и отдельно стоящий двухэтажный дом. "Наверное, батюшкин", – подумал Кошкин. Затем он перевёл взгляд на колокольню. В архитектуре храма было множество разнообразных непонятных деталей, но Кошкину почему то сразу показалось, что среди них не было ничего лишнего. Церковь была окружена невысокой металлической оградой, пройдя вдоль которой и свернув, Максим оказался перед входом в храм. Кошкин совсем не был знаком с церковным устройством и правилами поведения. Он в нерешительности затоптался перед входом. Над воротами в храм была икона Спасителя.
– Чего стоишь, милый? – услышал он чей-то голос. Оглянулся – маленькая чистенькая старушка в платочке.
– Да я так.
– Перекрестись, да заходи, – сказала она.
– Да я…
– Креститься не умеешь? Не порядок! Ну, смотри, как я, – и она трижды с поклоном перекрестилась, и вошла в церковь.
Кошкин повторил за ней и также вошёл. В притворе бабушка дождалась его и напутствовала: "Войдёшь в храм, снова трижды перекрестись. Свечку купи, поставь. О здравии помолись, о упокоении родных и близких".
– Я не умею.
– Помолись, как умеешь. А потом книжку купи, вон там продают, дома прочитаешь, как надо молиться. Ступай!
Кошкин вошел, сделал все, как учила бабушка. В храме шла служба. Был какой-то праздник, а какой, Кошкин, конечно, не знал. Спросить постеснялся. Его поразило благолепие храма, обилие желтого и голубого цвета, свечей и народа, единовременно крестящихся и устремленных всем вниманием к дальней от Максима части церкви, где располагался алтарь и иконостас. Что-то пели, что-то говорил нараспев священник, одетый в очень красивые золотые одежды. Кошкин не понимал ни слова, кроме "Господи Иисусе Христе, помилуй нас!", "Владычица наша, Богородица…", "Миром Господу помолимся!". Народу было много, и молодые среди них были, и дети. Кошкин вдыхал сладковатый аромат, который распространялся в храме после каждения, и чувствовал, что аромат этот успокаивает, проникает в каждую клеточку тела, вместе с иконами, росписью стен, пением создает впечатление чего-то иного, неземного.
Максим побыл на службе минут пятнадцать-двадцать. Передал свечку, чтобы поставили, так как вперёд было не пройти. "К празднику!" – повторил он за какой-то верующей, которая тоже передала свечку. Он купил брошюру, где рассказывалось о смысле Православного Богослужения и правилах поведения в храме, и потихоньку вышел.
Поднялся на гору, минут пять ещё смотрел на храм, слушал колокольный звон. Потом, отдышавшись, продолжил путь. Что-то новое, светлое и очень сильное поселилось в душе у Максима. Это было какое-то необъяснимое чувство, дающее уверенность и надежду. И он подумал, что прочитав эту тоненькую книжицу, которую несет сейчас, свернув в рулончик, он обязательно поймет что-то важное, что поможет ему разобраться в своей жизни, и может быть, начать жизнь новую. Почему он так подумал, Максим не знал. Может быть, ему просто захотелось в это поверить.
Кошкин вернулся в палату, спрятал книжечку в тумбочку и заснул как убитый. Проспав весь тихий час и полдник, почти перед ужином Максим проснулся и проковылял на балкон. Он всё никак не мог стряхнуть с себя остатки сна. На балконе курили Костик, который почему-то был в одних кальсонах, и остряк Толя.
– Ты чего в кальсонах? – без особого интереса вопрошал Анатолий.
– А чего? Сегодня же Люся не дежурит, так я хоть в трусах выйду!
– А при чём тут Люся, и кто она такая?
– Медсестра. Я её как увижу, у меня давление сразу поднимается!
– Это такая черненькая, со стрижкой?
– Да!!!
– Худая больно.
– Так ничего, я откормлю! Она мне и укольчик сделает, и таблеточку принесет. Люсенька… – и выражение его лица стало сладко-мечтательным. Костик сцепил длинные худые пальцы и выгнул их невероятным образом.
– А у меня вот печень совсем отказывает, – пожаловался Анатолий. – Я, конечно, сам виноват, и лосьон пил, и одеколон. Но печень я в психушке посадил. Там горы таблеток дают, ими и посадил. А попробуй, не съешь! Придут два санитара и так отдубасят.
Столпившиеся вокруг больные дружно смеялись, ожидая продолжения. Кошкин же вернулся в палату и до ужина читал.
Витя молча тосковал о своей девушке, которая к нему сегодня почему-то не пришла, хотя и обещала. Илья Павлович, просматривая новости, раз пять сказал "перекосики" и один раз добавил прилагательное. Павел, как только полегчало, убежал искать знакомств. Николай читал. Подошедший Костик, сидя за столом и, оперевшись на него обеими руками, задрав локти выше головы, рассказывал всем о своих виртуальных отношениях с Люсенькой.
Потом был ужин. Потом отбой. Когда выключили свет, Кошкин подумал, что завтра он снова увидит Веронику. Про себя он стал называть её по имени. Он проворочался всю ночь, заснул лишь под утро.
После завтрака, возвращаясь к себе в палату, Максим увидел Веронику. Вероника стояла около сестринского поста и о чём-то беседовала с Хряповым. Хряпов придерживал её за локоток и почти прижимался к ней своим животом. Вот он приобнял её за талию, и стал что то нашёптывать на ушко молодой женщине. Кошкин прошёл мимо. Он хотел поздороваться, но не стал. Ему от чего-то стало не по себе. Он расстроился, что Вероника не отпрянула от этого сального и самоуверенного типа, а делает вид, что ей интересно. А может быть, ей действительно интересно? На процедуры Кошкин ушёл поникший.
По дороге в ингаляторную он, встречая стайки веселых молоденьких студентов, ощущал, какой он, в сущности, дряхлый и разбитый. "Папик", одним словом. Так, кажется, это у них называется. "Размечтался я, – думал про себя Кошкин, – костюм купил, словно подросток. Разве сравнится моя дешёвка с фирменным облачением Хряпова и ему подобных. От этого Хряпова один запах одеколона французского по всему отделению распространяется. Захотел продолжения знакомства с Вероникой! Да её, наверное, после работы муж или друг на хорошей машине поджидает. Правильно говорил в туалете пузатый Толик: "На пятые сутки приёма таблеток начинает ехать крыша. Ещё через неделю развиваются глюки. А весь остальной курс лечения смотришь мультфильмы!" Кошкин сделал последнюю назначенную ему ингаляцию и вернулся в палату. Там он неожиданно вспомнил покойного отца. Отец всё просил заехать, а Максиму постоянно было некогда! Так и умер отец, не поговорив с сыном о чём-то важном.
Снова обед. Потом тихий час. Кошкин забылся тревожным сном и проснулся встрепанным. Выпил таблетки. Запил их традиционным компотом из кураги. На откос не пошёл. Тучи собирались. Вышел в сквер перед больницей. Стал расхаживать по асфальтовым дорожкам. Подошёл к железному забору, отделявшему больницу от проезжей части. Стал смотреть на машины. В детстве Кошкин любил смотреть на уходящие поезда. У него это всегда ассоциировалось с переменами. "Скоро на выписку, – думал он, – снова в водоворот этой жизни. На работе уже, наверное, дел накопилось – не переделаешь!".
– Здравствуйте! – услышал он знакомый голос и обернулся.
– Вероника… извините, забыл отчество, – смутился Кошкин.
– Ничего, можно и без отчества! – улыбнулась она. Вероника стояла в обычной городской одежде и совсем не напоминала врача. В руках она держала яркий целлофановый пакет.
– Домой идёте?
– Да, рабочий день закончился.
– А я вот гуляю.
– У Вас новый костюм.
– Да… просто, вот, купил.
– Ну ладно, до свидания! – Она снова улыбнулась и застучала невысокими каблучками к воротам.
– Подождите! – вдруг неожиданно даже для самого себя воскликнул Максим.
– Да?! – Вероника остановилась и обернулась.
– Давайте я помогу вам нести пакет, тяжело ведь!
– Ну, помогите…
– Кто что охраняет, тот то и имеет. Дожили! – сокрушался Илья Павлович.
– Точнее, от кого что зависит, тот тем и торгует! – солидно добавил Николай.
– Не проще ли сказать, что каждый старается использовать свои возможности, – парировал Витя.
– Раньше у нас ценилось у кого бицуха больше, кто за девчонку может заступиться. А сейчас бабло всё решает! – возмутился Павел.
– У меня сейчас такое состояние… фюить, – поддержал разговор Костик.
"Это у меня сейчас такое состояние, что "фюить!" – подумал, вернувшийся в палату, Кошкин и занял свою койку. Потом неизбежно наступил ужин, а за ним и отбой. Максиму не спалось, и он снова вышел на балкон.
Справа у перил в передвижном кресле сидел человек лет сорока с небольшим. Ноги его были укутаны пледом. Он курил. Невдалеке маячила тень охранника. Это был обитатель второй вип-палаты. Вип № 2 был очень богатым и влиятельным человеком. Об этом рассказал Кошкину Николай, а тот, в свою очередь, узнал от Хряпова. Хряпов относился к своему соседу с большой почтительностью. Вип № 2 недавно перенёс операцию на ноге, и теперь временно не мог ходить. А заодно он подлечивал и кое-какие другие болячки. В коридорах больницы он появлялся крайне редко, с персоналом и больными был очень вежлив, а гулял, преимущественно, по ночам. Кошкин прошёл в противоположную часть балкона.
– Извините, – вдруг обратился к нему Вип № 2, – вас не затруднит подойти, просто мне это сделать труднее.
– Конечно, – Кошкин подошёл. Он отметил, что у собеседника очень интеллигентное лицо, чем то похожее на лицо Тихонова в роли Штирлица.
– Прекрасный вечер, не правда ли?
– Да. – Просто ответил Кошкин.
– Хотите выпить? – И Вип № 2 достал бутылку коньяка и две серебряные рюмки.
– Почему нет, – Кошкин почему то совсем не ощущал волнения, какое обычно испытывал при беседе с сильными мира сего. Его сейчас больше занимали мысли о Веронике.
– Виктор, – представился вип и налил.
– Максим.
Они чокнулись и выпили.
– Ой, хорошо! – сказал Виктор – Давно лежите?
– Скоро три недели.
– Я также. Надоело.
– Наверное, дела вас заждались? Я, извините, слышал, что вы крупный нефтепромышленник.
– Дела, дела… В общем-то да. Но я их и отсюда контролирую. Во-первых, команда хорошая. Во-вторых … – и он показал Кошкину тонкий портативный компьютер, всегда находящийся при нем. – Эта штука позволила бы мне быть в курсе всех событий, находись я даже в глухой тайге.
Они выпили ещё. В отделении давно уже все спали, и дежурная сестра несколько раз выходила на балкон, но так ничего им и не сказала.
– Как-то мы хорошо с вами разговариваем! – налил ещё по одной Виктор.
– Да.
– А хотите секрет?
– Знание секретов часто обременяет, – давно не пивший, Максим расслабился и болтал с Виктором как со старым знакомым.
– Совершенно согласен, но это необременительный секрет!
– Что ж, если не обременительный.
– Я каждый день жду, что меня придёт навестить одна женщина… – лицо випа стало очень романтичным и он, казалось, уже не Кошкину рассказывал, а сам с собой говорил. – Но она никогда не придёт. Её зовут Наташа, ей тридцать два года. У неё золотистые волосы, огромные зелёные глаза и курносый носик. И такой изящный, что когда смотришь на неё в профиль, то хочется невидимым карандашом очертить ее лоб, нос, губы. Она работает в консалтинговой фирме, которую я нанял проводить тренинги моих сотрудников.
– А почему она не придёт?
– Потому что не знает, что я ее люблю!
– А если бы знала?
– Наверное, всё равно бы не пришла!
– Почему?
– Потому что она порядочная женщина. Она замужем.
– Тогда почему вы ей об этом не скажете?
– Потому что я говорю об этом своей жене. А говорить двум женщинам одновременно – душевная подлость.
– Как, как?
– Душевная подлость.
– Зачем же тогда ждёте?
– А как же иначе?!
Кошкин попал в палату только под утро и проспал завтрак.
На следующий день Кошкина неожиданно выписали. Понадобилось место для какого-то тяжёлого больного. Он быстро собрался и попрощался со своими соседями.
Максим чувствовал себя почти здоровым и каким-то обновленным. Он прочитал в той брошюре, что болезнь дается Богом кому-то в наказание, кому-то для возможности переоценить прошлое, поразмыслить над своей человеческой немощью и укрепиться. Только это понять нужно!
Также Кошкина не покидало радостное чувство от того, что Вероника пригласила его к себе в гости.
И ещё он подумал, что обязательно снова придет в ту красивую церковь, и поставит свечку за родителей, за Веронику, за сына, за бывшую жену, и, конечно, за Костика!
Январь 2003, сентябрь 2004 г.
Рассказы. Сказка
Бомж Алёша
– В жизни много пластов, которые мы не замечаем, – задумчиво, с оттенком доброй нравоучительности и нескрываемой радостью от приезда внуков заметил Семён Ефимович, крепкий ещё старик с крупной седой головой.
– Ой, дед, всегда ты непонятно скажешь! Расскажи лучше что-нибудь интересненькое! – внучка Даша в предвкушении устроилась в кресле напротив печки, которую дед собирался растапливать.
– Интересненькое, интересненькое… – Семён Ефимович закладывал в подтопок берёзовые поленья, от которых шёл изумительный, натуральный запах.
– Да, что-нибудь этакое, прикольное! – поддержал старшую сестру пятнадцатилетний Артём. Он очень любил приезжать к деду в деревню, особенно осенью, как сейчас. Они ходили в лес, удили рыбу. А когда к вечеру собирались всей семьёй в протопленной горнице, то он даже забывал про игры на мобильном телефоне.