– А что значит "прикольное"? – спросил Семён Ефимович, разливая чай по большим фарфоровым кружкам. Пока томится в русской печи картошка с говядиной, можно и чайку попить. А дочка его, Полина, с мужем Костей прогуляться пошли. Пусть немного передохнут от городской суеты. А он пока с внуками пообщается.
– Ну вот, например, собралась Дашка в кино с подружкой своей Викулей. Разоделись, духами французскими надушились. А как же?! Там же Витька и …
– Давай без лишних подробностей, братик! – погрозила ему пальцем Даша.
– Ну вот, значит, спускаются по лестнице, а около входной двери бомжара лежит.
– Фу, Артем, – поморщилась Даша, – охота тебе! Как вспомню, так выворачивает…
– Лежит, значит, грязный, вонючий и прямо поперёк прохода. Дашка как заорёт! Не перешагнуть ей, не перепрыгнуть. Меня зовёт. А я что?! Перчатки одноразовые хозяйственные взял, шарфом обмотался и бомжа оттащил. А он бормочет что-то, не сопротивляется. Я его на улицу выволок, около подъезда и оставил. Бомж этот потом долго в наших краях жил. Рыжий, бородатый. В глаза не глядит. Дашка как его на улице встретит, так у неё стресс!
– Да, история, – задумчиво произнёс Семён Ефимович. – Расскажу и я вам на эту тему.
– Дедушка, давай о чём-нибудь другом, – попросила Даша, – вот церковь у вас красивую построили, хоть о ней!
– О церкви, так о церкви! Как вы знаете, когда я восемь лет назад купил здесь дом и стал жить в деревне постоянно, то вместо церкви были развалины старого, дореволюционной постройки храма.
– Да, мы там ещё в прятки играли!
– Ну вот. Потом приехали из города священники, историки – целая комиссия во главе с правящим архиереем. Отслужили молебен. Историки по домам всё ходили, спрашивали, не вспомнит ли кто из местных, какие тут батюшки служили, да что с ними сталось. Кое-что вспомнили. Епископ Митрофан благословил храм этот восстановить. Назначил сюда молодого священника, отца Игнатия. С чего начать? Начал батюшка потихоньку молебны служить, прямо на развалинах. Хорошо, что алтарная часть менее других пострадала. Жил священник в городе, а сюда приезжал на машине. Я и другие сельчане принимали участие в молебнах. Многие прониклись идеей возродить храм. Решили помогать батюшке, кто чем может. Я дал немного денег. Некоторые городские, что купили здесь дома, также помогли своими сбережениями. Нашлись среди сельчан плотники, каменщики. Даже детишки кирпичи и доски таскали, помогая разгребать разрушенные стены и фундамент. Но восстановить храм дело нешуточное. Трудное дело, дорогое! Денег только на чертежи и проект хватило. А люди поработали немного, и к своим делам потихоньку переметнулись. У всех хозяйство, дети, работа. А кто из города приезжает, так у тех только и времени, что в выходные и в отпуск. В общем, заглохло наше строительство. Так, придем иногда, помолимся, камешки покидаем, посетуем. Да и батюшка Игнатий всё реже стал приезжать, не каждое даже Воскресение. Его тоже понять можно, в городе настоятелем на ещё одном приходе.
Прошло полгода. Однажды я проходил мимо храма. Смотрю, что-то не так. Что такое? Подошёл поближе, присмотрелся. Вроде кто-то тут поработал. Кирпичи стопкой сложены, какую мы в прошлый раз не делали. Основание фундамента в одном из углов расчищено. Там самое грязное место было, никто туда не хотел лезть. Смрад, трупы животных, нечистоты. Что такое, думаю? Наверное, кто-то из деревенских. На следующий день я специально прошёл мимо церкви. И снова изменения. Спросил у тех, с кем начинали. Никто работ не вёл. В Воскресенье приехал отец Игнатий. Отслужил Литургию. Он также удивился, задумался.
Всё разрешилось через неделю. Возвращался я с рыбалки, снова мимо храма. Попал под ливень. Слышу со стороны церкви какие-то звуки. А темно уже. Подошёл, посветил фонарём. Вижу голого по пояс человека, который расчищал подвал в храме. Он так и застыл с кирпичом в руке, от света прищурился.
– Ты кто? – спрашиваю.
– Обычно бомжом зовут, или швалью, – ответил он.
– А имя есть?
– Алексей.
– Семен. Что под таким дождём мокнешь?
– Да мне не привыкать. Где бомжу ещё помыться как не под дождем, или в реке.
– Пойдем ко мне, чаем напою.
– Жену, детей напугаю. Да и грязен я, признаться. Заражу ещё чем.
– Я один живу. А грязи много в жизни видел, как и инфекций. Отставной военный хирург. Так что не напугаешь.
Мы пришли с ним в дом, но дальше двора он идти категорически отказался. Так и пришлось мне с ним пить чай на ступеньках крыльца. Выпили и по стакану водки. Оказалось, что бомж Алёша, а именно так он просил себя величать, скитался уже около пяти лет. Он был местный, родился в нашем городе, получил высшее образование и сначала работал инженером на макаронной фабрике. Жил с родителями, а потом, когда сошёлся с кладовщицей Людмилочкой, они ушли на съёмную квартиру. Незаметно Алёша стал попивать, разладилось с работой. Он нашёл новую, но и там не получилось. Людмилочка быстро ушла к прорабу. Алёша продолжал пить, перебегать с работы на работу. То ему казалось, что его не ценят. То, что платят мало. В конце концов, он запутался в беспорядочных связях, в долгах. Умерли родители. Сначала отец, а через год мать. Они его всегда успокаивали, сдерживали, помогали деньгами. А теперь остался он один. Ни детей, ни друзей настоящих, ни жены. Продал квартиру, но будучи постоянно под хмельком сделку по покупке новой до конца не довёл. Тут его и обманули, а документы украли. Свалилось на Алёшу большое горе, а помочь некому. Он же привык все проблемы в вине топить, и виноватых вокруг, а не в зеркале искать. Алёша на всех и обиделся, и на всю жизнь свою обиделся, и даже на родителей, что рано померли. Документы он, конечно, пошёл восстанавливать, да надоели бюрократические проволочки. Плюнул на всё, и не стал больше сопротивляться. Ушёл в запой. Ни крыши над головой, ни работы, ни даже паспорта. И какая-то расслабленность охватила его. Было лето. Шёл он по парку. А парк был огромный, чуть не лес. С откосом, спускающимся к реке. Тепло было, хорошо. Да я и под открытым небом пожить смогу какое-то время, думал он, а потом видно будет. Построю шалашик, да и заночую. Эту романтику подогревал портвейн, купленный на последние деньги. И была ещё одна непочатая бутылка, которая обеспечивала часов шесть пьяных упоительных грёз. Ну а потом он окунулся в совсем незнакомый ему пласт жизни, который всегда существовал параллельно тому миру, в котором он жил, но Алёша его не замечал.
Первое время Алёша подрабатывал грузчиком, или убирал со столов в открытых кафе, которых было много в парке. Потом наступили холода, и открытые кафе свернули, а внутрь стационарных заведений его не пускали. Он простудился и заболел, поэтому грузчиком работать уже не мог. Да и конкуренция там была среди граждан с паспортами, которые зарабатывали для своих семей. Алёша стал искать в парке бутылки и сдавать их. Питался преимущественно с помоек. Он построил себе из досок, продуктовых ящиков и прочих подручных материалов шалаш. Утеплил его пенопластом, приволок со свалки старый диван. Кипятил на костре чай в выкинутой кем-то ещё не дырявой кастрюле. Осень так можно было переждать. А вот зимой в шалаше смерть. Попробовал сунуться в подъезды и подвалы, но все вакантные места там были заняты. Оказалось, что у бомжей есть своя иерархия, что они друг друга все знают, даже создают семьи. О восстановлении паспорта он уж и не думал. Куда он в таком виде сунется? Стыдно. Так Алёша окончательно стал бродягой. Одно время он даже свыкся со своим положением. А что? Заботы только о том, чтоб согреться, поесть, чтоб очень уж больно не били, чтоб портвешок был или водочка. Водочка зимой особенно хороша, портвешок же круглогодично! Научился попрошайничать. Мир не без добрых людей! А летом и искупаешься, и фруктов поешь. Исходил он весь город. Знал почти весь бродяжий мир. Часть бомжей старались за ночлежки держаться, за больнички. А он предпочитал на воле жить. Один раз ему удалось даже в подвале многоквартирного дома на зиму устроиться. Там у него и кипятильник был, и электроплитка. Вполне сносное жильё без квартплаты. Но всё чаще его охватывало тяжёлое уныние. Он вспоминал свою мать, как она собирала его в школу, или в секцию по плаванию и мечтала, что Алёша у неё вырастет добрым, умным, сильным, станет хорошим специалистом, а потом родит ей внуков, и она о них также будет заботиться. Алёша всегда рос чистым, ухоженным, каждый день менял бельё и рубашку. А теперь? И главное, он не мог найти возможность выйти из этого положения. Стали даже появляться мысли о самоубийстве. Но в такие моменты в его памяти всегда всплывало лицо матери, и её губы шептали: "Грех, грех то какой". Так говорила мать о повесившемся соседе.
Алёше захотелось уединения. Захотелось побыть один на один со своими мыслями. И он решил пойти из города и поселиться где-нибудь в лесу около деревни. Так и набрел на наше село. Построил в лесу шалаш. Наблюдал, как мы начинали работы по восстановлению храма. Присоединиться постеснялся. Но зато когда они застопорились, взялся за дело. Он решил для себя, что будет работать, несмотря на приближающиеся холода и плохую погоду, и если суждено ему будет заболеть и умереть, то это не будет самоубийством. Он же не сам на себя руки наложит, а Бог душу возьмёт. И ещё рассудил Алёша, что лучше уж при богоугодном деле помереть. Может быть, Бог за это какие грехи ему простит! И так появилась у него надежда. Он ухватился за эту полуразрушенную церковь, как за соломинку утопающий. Дел тут огромное множество, конца-края не видно. "Только бы не прогнали, только бы не прогнали" – переживал он. "Какое там прогнали!" – улыбнулся Семён Ефимович, доставая из печки чугунок. Батюшка ему и шалаш недалеко от храма разрешил построить, и с участковым договорился, чтоб не трогал. А местные бабки ему еды давали.
– Что это ты такое интересное рассказываешь? – спросила Полина, которая уже минут пять стояла в дверях и слушала. Следом вошёл Константин.
– Проходите, проходите к столу, а то остынет, – Семён Ефимович раскладывал в тарелки жаркое.
– Я помогу, – спохватилась Полина, и быстро нарезала овощи и хлеб.
– А дальше, дедушка!
– Дальше всё хорошо сложилось. На зиму Алёшу одна сердобольная бабуля к себе в хлев поселила. Ох уж он радовался. И работал от зари до зари, что называется. Всю грязную работу делал. Бомжу, говорил, бомжовое! А глаза его всё больше прояснялись. Из мутных, бегающих, всегда смотрящих куда-то в пол или в сторону, они становились ясными, неподдельной радостью искрились!
– Ох уж и искрились? – чуть насмешливо спросила Полина.
– Искрились, Поленька, искрились! Следуя его примеру, и мы все за работу взялись. А тут и спонсоры, как теперь говорят, нашлись. Так храм и отстроили.
– Наворовали, небось, деньжат, а теперь грехи замаливать! – прокомментировал Костя.
– Наворовали, не наворовали, откуда мне знать?! Да и тебе тоже. А храм стоит. А если наворовали, так что ж теперь, не замаливать?
– А Алёша?
– А Алёша теперь Алексей Гаврилович, ему паспорт выдали. Батюшка выхлопотал.
– И где он теперь?
– Да при церкви старостой, сторожем, работником и всем кем надо. Батюшка ему и псалмы читать доверяет!
– Я в трамвае ехала, – вспомнила Полина, – заходит такой же "Алёша". Пол трамвая врассыпную, а он сидит себе, "благоухает". А ногти, папа, это ж ужас и стыд!
– Грязь из-под ногтей, гнойники и струпья на теле при помощи бани хорошо сходят. Если чуть глубже засело, например, осколки от ранения – хороший хирург вытащит. А вот вкрапления греховные из души достать сложнее всего! – ответил дочери Семён Ефимович.
– Хитрый ты, дедушка! Так про бомжа и рассказал… то есть теперь и не бомжа вовсе… – улыбнулась Даша.
– Что ж поделаешь, если человек, по нашим меркам опустившийся, всем нам пример показал, и церковь помог восстановить. А Бог его восстановил!
После ужина Полина с Дашей остались мыть посуду, Константин заинтересовался недавно вырытым тестем прудом, а дед с внуком устроились на сложенных вдоль дома брёвнах, которые со временем должны были превратиться в столбы для новой ограды.
– Дед, а как эти вкрапления из души вытаскивать?
– Да, как? – присоединилась к ним Даша.
– Вот ты когда поплачешь, тебе легче становится?
– Легче.
– Думаю, когда человек осознает свой грех, раскается, то он, окутанный невидимыми слезами, из души и уходит. А грехов много, они в душе переплетаются. Не знаю, как сказать, сложно это. Тут каждый человек сам должен у Бога просить, чтоб помог душу излечить.
– А как спрашивать то, дед? Молиться что ли? – хихикнула Даша, но вдруг смутилась, даже рот рукой прикрыла.
– Молиться – это главное, это с Богом говорить! И книжки православные читать, и в церковь ходить. Всё надо стараться делать.
– Тяжело. И подружки засмеют. Как старая бабушка, скажут!
– Ты на себя больше смотри. А в церкви сейчас много молодых. Может быть, и среди твоих подружек верующие есть? Присмотрись!
– Дед, а завтра в церкви служба будет? – спросил Артём.
– Завтра Воскресенье. Будет.
– А Алёша там будет?
– Должен.
– Пойдём, Даш, сходим! Не переломимся! Хочу посмотреть, может это тот самый? Вот будет прикольно!
Октябрь – ноябрь 2007 г.
Интервью на верхней палубе
Анатолий Иванович Бурцев, преуспевающий мужчина лет сорока с небольшим, возлежал в шезлонге на верхней палубе теплохода "Максим Горький" и рассматривал отдыхающих. Жены рядом не было, и Бурцев на две недели отнес себя к разряду холостяков. Находясь в круизе уже неделю, он давно заметил высокую блондинку лет двадцати и искал повод с ней познакомиться. Сейчас она стояла у поручней и смотрела на берег. Девушка была одета в легкий сарафан и туфли на шпильках. Вся она была такая ровненькая, стройненькая, свеженькая. Неделю наблюдая за ней, Бурцев пришёл к выводу, что девушка постоянно одна, родителей, подруг или бойфрендов рядом нет, а значит, есть все шансы на успех. Наконец он решился и уверенно направился к ней. Бурцев был высок, хорошо сложен, симпатичен лицом и при деньгах, а потому нравился женщинам.
– Добрый день! – подойдя к девушке, обаятельно улыбнулся он.
– Добрый! – она обернулась. Правильные черты лица, серые, умные глаза.
– Меня зовут Анатолий!
– Ольга, – немного помедлив, ответила новая знакомая.
– Оля, я давно наблюдаю за вами, вы всё время одна!
– Я люблю побыть одна.
– Могу я вам предложить бокал шампанского?!
– Предложите!
Обрадованный Бурцев сделал рукой жест в сторону стойки бара. Они подошли и сели на высокие стулья.
– Вы прекрасно смотритесь на фоне воды! – заглянул ей в глаза Бурцев.
– Я прекрасно смотрюсь не только на фоне воды!
– Ах, простите! А чем занимаетесь?
– Учусь на журналиста, а вы?
– У меня свой бизнес. – И Бурцев стал подробно рассказывать, как прошёл путь от простого ларёчника до сегодняшнего своего завидного положения.
Девушка слушала, отпивая шампанское маленькими глотками. Иногда поддакивала, или задавала уточняющие вопросы. Бурцев уже собирался пригласить её к себе в каюту, но Ольга неожиданно собралась уходить.
– Спасибо за шампанское, мне пора, – улыбнулась девушка и поднялась.
– Как пора? Куда же вы торопитесь, Оленька?! – опешил Бурцев. Он попытался поймать её руку, но Ольга высвободила кисть.
– Я пойду, хорошо? – улыбнулась она. Такая улыбка легко даёт понять мужчине, что на самом деле это категоричный отказ.
– Давайте продолжим наше знакомство вечером, – предложил Анатолий.
– Посмотрим, – девушка ушла.
От вечерней встречи она также уклонилась.
На следующий день после завтрака Ольга вышла прогуляться по кораблю. До пристани, где можно было сходить в город на экскурсию, было ещё долго, и она думала, чем бы занять день. Только бы не привязался снова этот самодовольный тип. Мало того, что пялился на неё всю неделю, так теперь заговаривать начал. Ольга поднялась на верхнюю палубу. Неожиданно ей под ноги упали листки бумаги, принесённые порывом ветра. Ольга подняла их и обнаружила, что они исписаны математическими формулами. К ней подбежала запыхавшаяся пожилая женщина с перепуганным интеллигентным лицом.
– Ой, спасибо вам большое!
– Да что вы, не переживайте так! – девушка протянула ей листки.
– Вы меня очень выручили! – раздался за спиной Ольги мужской голос.
Она обернулась и увидела темноволосого молодого человека, подъезжавшего к ней в инвалидной коляске. Она замечала его несколько раз среди отдыхающих.
– Чем же так ценны эти листки? – спросила Ольга.
– Это моя работа, я математик, – он немного помолчал и смущённо спросил, – Могу я в благодарность угостить вас кофе?
– Угостите, – а про себя подумала: "и этот туда же".
– Я принесу! – засуетилась женщина (это была его мать). Парень смутился еще больше от своей беспомощности.
Они устроились в конце палубы и стали наблюдать, как уходит вода из-под винтов корабля. Парень явно не знал, как продолжить разговор с симпатичной незнакомкой. Она решила ему помочь, не пить же кофе в трагичной тишине.
– Ольга, – представилась девушка, когда принесшая кофе мать деликатно удалилась.
– Максим, – инвалид немного помолчал и спросил, – вам нравится отдыхать на теплоходе?
– Скучновато, – улыбнулась Ольга. Она заметила, что действует на парня, как удав на кролика.
– А для меня с некоторых пор это чуть ли не самый приемлемый вид отдыха, – он кивнул на свои ноги.
Неожиданно Ольга вспомнила, что в качестве летней практики им задали сделать интервью с необычным человеком, в силу каких либо особенностей имеющего нестандартный взгляд на жизнь. Как раз подходящий случай! Ольга была не робкого десятка, и прямо высказала свою просьбу, объяснив всё, как есть. Максим сразу согласился. Только на мгновение ей показалось, что перед тем как ответить, он как-то странно отвернул голову, чтобы скрыть выражение лица.
Они говорили примерно по часу каждый день в течение последней недели пути. Максим рассказал ей о том, как потерял подвижность ног, о своей профессии, об увлечениях, о том, как изменилась его жизнь, когда он заболел, как он боролся с унынием и искал новое место в жизни. Ольга применяла приемы журналистского искусства, которым её учили в университете, задавала вопросы с двойным дном, вызывала на откровенность, ставила в тупик, слегка льстила. Всё получилось здорово, и она собрала много интересного материала. Теперь надо его грамотно обработать. Ей не терпелось показать интервью преподавателю.
Бурцев, наблюдая со стороны за их беседами, недоумевал и злился.
Когда закончилось путешествие, и Ольга сошла по трапу на берег, она заметила инвалидную коляску и решила подойти. Её всё-таки тревожила одна мысль.
– Максим, скажи честно, я не обидела тебя?
– Нет, нет!
– Ну ладно, счастливо! – и она хотела уйти, но парень остановил её.
– А знаешь, почему я тебе всё это рассказал?
– Почему?
– Ты светлая! – восторженно сказал он и сразу смутился.
– Что? – переспросила девушка.
– Светлая!
– Ты имеешь в виду, что я блондинка?
– Нет, хотя и это тоже!
– Тогда что?