Каждый вечер он оказывался один в маленькой столовой семейной квартиры. Он работал. Если становилось совсем скучно, он вставал и выпивал стакан вина; или же смотрел в окно, но тогда вид пустынной улицы напоминал страшный сон, особенно вид ставен торговца красками. Еще он мастурбировал. С этим была отдельная история. Он и хотел бы избавиться от подобной привычки, но каким образом, если не спать с женщинами, а как спать с женщинами, если вообще с ними не встречаешься? Иногда он следовал за какой-нибудь из них на большом расстоянии, но вскорости оставлял ее; а если к нему приставала шлюха, он спешил уйти.
Он размышлял о самоубийстве, но никогда - слишком долго. Ему удавалось больше не думать об этом, и тогда он вновь обретал уверенность. Две вещи спасали его: чтение (но не учеба) и Париж. Он любил Париж, а точнее, улицы Парижа. Когда, пресытившись монотонностью своей жизни, он решался провести один день, не встречаясь с Бреннюиром и не играя в бильярд, то выписывал зигзаги по городу. Его интересовали изменения в маршрутах автобусов и новые линии; не пренебрегал он и убогими трамваями, а к метро у него была, можно сказать, живая привязанность. Он любил не город, а его топографию. Он знал только скелет, а не плоть. Тем не менее, сумерки казались ему волнующим временем, когда пронзительно кричат продавцы газет, когда искрящиеся террасы кафе выплывают из тумана, пропитанного механическим ревом, когда солнце, будто огромный красный шар, сдувается позади Триумфальной арки со стороны Сен-Жермен-ан-Лэ.
Он также спасался от отчаяния, когда читал. Например, событием становились для него такие книги, как "Человек, которого звали Четвергом" или "Хамелеон". Чтобы обрести равновесие, он прочел Гете, хотя совсем его не любил, а еще, уступая определенной интеллектуальной моде, принялся увлеченно изучать томизм - это он-то, атеист.
Тем временем его бабушка, загнивавшая в дальней комнате, состарилась настолько, что от старости стала агонизировать. Это продлилось два дня, поскольку душа у нее приросла к телу, как говорил Тюкден-старший. Время от времени Винсен заходил посмотреть, что происходит: старуха по-прежнему хрипела, вцепляясь в простыни. Он смотрел на нее несколько минут; потом ему говорили, что стоять здесь нечего; тогда он уходил. В его жизни это мало что меняло. В это время он читал "Общее чувство", произведение одного преподобного отца, и ему было страшно интересно; в бильярде он достиг таких успехов, что в тот день побил Бреннюира. А когда вернулся, все близилось к концу. Наняли милую женщину, внимательно следившую за шагами Смерти и вязавшую шерстяные носки для своего мужа, инспектора газовой службы, у которого мерзли ноги.
Семья уселась за стол.
- Бедная старушка, ничего не осознает, - сказал Тюкден-старший.
Мадам Тюкден вздохнула. Это была всего лишь ее свекровь - но свекровь, которая никогда не делала ей ничего плохого. Без нее и этой квартиры бы не было. Пришлось бы оставить Винсена в Париже одного, и бог знает, что с ним могло бы случиться.
После ужина убрали со стола. Винсен принялся работать, его отец - просматривать газету, а мать - читать роман. Ровно в десять месье Тюкден встал и сказал:
- Пойду посмотрю.
Жена инспектора невозмутимо сказала ему, что это может продлиться еще некоторое время.
Он отправился спать; за ним - его благоверная. Винсен, оставшись один, работал до часа. Потом ему захотелось пить. Он выпил стакан вина. По улице проезжали машины мусорщиков; их был целый десяток; он узнал их мирную вереницу. Подумал, что неплохо пойти посмотреть на происходящее в дальней комнате. Медленно открыл дверь. Жена инспектора газовой службы спала. Бабушка тоже. Она была совсем желтая, и глаза ее оставались открытыми. Она лежала, вцепившись в простыни своими пухлыми и короткими пальчиками с длинными и черными ногтями. Винсен тихонько закрыл дверь и пошел спать, смутно думая: "вот и все", "как просто", "ничего особенного". Он тут же уснул.
На следующий день бабушка лежала опрятная, подбородок был подхвачен лентой. Предстояло заняться формальностями. Винсен сопровождал отца. День был не из веселых, и вечером месье Тюкден чувствовал себя довольно усталым. Перед тем как садиться за стол, он вдруг непонятным образом даже пролил слезу, но жена его пристыдила. В тот вечер Винсен закончил чтение "Общего чувства", произведения одного преподобного отца.
Затем бабушку положили в гроб и похоронили. По гражданскому обряду, ибо семья Тюкдена богопочитанием не увлекалась. У старушки был склеп на кладбище Монпарнас; муж дожидался ее там несколько десятков лет. Все прошло нормально. Появились несколько дальних родственников, потом ушли. Винсен попытался думать о смерти.
Не получилось.
Месье Тюкден обменял свою четырехкомнатную квартиру на трехкомнатную, также расположенную на улице Конвента, но ближе к метро. Это принесло ему небольшую прибыль. Винсен с удовольствием сменил бы квартал (приключение), но у стариков теперь были здесь свои привычки. Единственное преимущество, которое он обрел в такой перемене, - это появление небольшого письменного стола в своей комнате; его способность к уединению таким образом возросла. Но все это мало что изменило в его жизни. Он продолжил играть в бильярд и читать. И периодически проваливался в омерзительное отчаяние, от которого его внезапно избавлял упорный и смешной оптимизм, абсурдная жажда жизни.
Тем временем гильотинировали Ландрю.
Однажды Тюкден открыл для себя площадь д’Аллерэй и сел там на скамейку. Было десять часов утра. Погода была хорошая. Иногда мимо проезжала машина. Иногда проходил пешеход. Играли дети. На террасе кафе сидел хозяин и курил, читая газету. Время от времени рядом в доме пела женщина. Хорошая погода. Десять утра. Тюкден сидел на скамейке.
Конечно, ни одна из этих вещей сама по себе не имела смысла, и всем им, проходя через становление, суждено было погибнуть. Разве это не была их реальность? Разве не зависела она не от чего иного, как от них самих? В чем же была их реальность? Из чего состояла их реальность? Было ли это Бытие или Существо? Если бытие представляет собой реальность вещей, то почему же этих вещей не было (ведь обреченность больше-не-быть не есть бытие)? Если это Существо, то почему оно множественно? Отчего все-таки существуют вещи и отчего они должны погибать?
Один из детей заплакал. Старик покинул один из домов и потащился к скамейке, куря старую трубку. Хозяин кафе закончил с чтением и с сигаретой и зевал на солнце. Две экономки перекрикивались с разных сторон площади. Торговец одеждой принялся петь. От одной улицы к другой по диагонали побежала кошка. Деревья зеленели, ибо было самое время. Одно из них опи?сал пес, предварительно хорошенько обнюхав, а затем отправился с визитом к следующему. Женщина пела теперь "Время вишен". Тюкден почувствовал, что готов заплакать, его растрогало несуществование вещей.
Как их спасти? Да, как можно спасти вещи? Как вырвать их из ничего, как избавить от Бытия? Как придать частному смысл бытия в самом себе? Как придать мгновенному характер и становления, и вечности?
Он вспомнил переписанную им фразу из Гете. Вынул из кармана блокнот и стал ее искать. На первой странице были адреса; на следующих - даты и ряды цифр, показатели его успехов в бильярде. Затем шли цитаты из Гете, и первая из них, написанная большими буквами, гласила: niemand demorali-sieren.
Гёте продолжал:
- Проникнуть хочешь в бесконечность - конечное познай со всех сторон. Жизнь новую в глобальном видеть хочешь? Сумей глобальное узреть в ничтожно малом.
- Я не против, - ответил Тюкден. - Но когда ничтожно малое исчезнет, в чем я увижу глобальное?
- Ищи же смысл там, где жизнь есть радость жизни, - сказал Гёте. - Так, прошлое свой продолжает ход; опередив себя, грядущее течет, мгновенье вечно!
- Это то, что мне нужно! Прошлое свой продолжает ход… опередив себя, грядущее течет… - это и есть становление в том виде, в каком его проходят согласно законам разума. Мгновенье вечно: как это?
- Учителем я не был никому, - отвечал Гёте, - освободителем назвать себя рискну. И мой пример поведает вполне, что должен изнутри вовне лежать путь жизни человека, как и художника стезя.
На этом Гёте удалился; его место заняла библиография.
Р.П. Пегес, "Французский пословный комментарий к "Сумме" Святого Фомы", Тулуза, 8 т.
Фарж, "Полный курс схоластической философии", 9 т.
Югон, "Cursus philosophiae thomisticae", 6 т.
Жан де Сан-Тома, "Cursus philosophiae thomisticae", 3 т.
И так далее на нескольких страницах. Впрочем, из этого Тюкден прочел еще не все.
Затем шли схоластические афоризмы о действии и силе, форме и материи, движении, причинности, финальности. В начале каждой страницы Тюкден поместил основной принцип: est, est; non, non.
- Все сущее, - учит школа, - являет собой то, чем является, а не то, чем не является.
- В этом-то весь вопрос. Почему это сущее таково, каково оно есть? Почему оно должно погибать, если Бытие непреложно? Зачем нужно становление? Если становление неизбежно, выходит, Бытие от него зависит? Если сущее есть, то почему оно подвергается становлению? А если оно подвергается становлению, то почему его нет?
Теологи замолчали. Один кюре хотел было подняться на кафедру. Тюкден улыбнулся и перевернул страницу. Там было несколько личных заметок типа: "логика, 6 марта, формы классификации". (Это был первый экзамен, он его сдал.) Или: "Не ходить в "Ла Сурс", а также в любое другое кафе, расположенное на бульваре Сен-Мишель"; не останавливаться возле букиниста, который находится рядом с Высшим горным училищем; не воображать, будто я меняюсь в лучшую сторону только потому, что, возвращаясь домой, выбираю правый тротуар вместо левого; не считать, что я стал другим, поскольку больше не хожу в "Ла Сурс" и не останавливаюсь возле букиниста, местоположение которого указано выше; обгоняя женщину, не испытывать дрожи в коленках из-за того, что мне кажется, будто она на меня смотрит (очень сложно); не спорить с отцом, когда он хочет, чтобы я стал преподавателем колледжа в провинции (дать ему высказаться и не обращать внимания); не носить подтяжки". Затем эта цитата: "Et quid amabo nisi quod rerum metaphysica est?"
Облик маленькой площади менялся. Было уже одиннадцать. Проезжающих машин стало больше. На террасе кафе закусывали каменщики, перед ними стояло по целому литру красного вина. Старик забил третью трубку. Женщина перестала петь. Дети продолжали играть, поочередно то смеясь, то ссорясь. Солнце грело мостовую, люди наполняли легкие свежестью легкого ветра, слегка шевелившего молодые листочки деревьев, и говорили: хорошая погода сегодня, какой погожий день.
- Хорошая погода сегодня, - говорили люди, - какой погожий день.
- Est, est; non, non, - произнес философ.
- Я ничего ни о чем не знаю, - вздохнул Тюкден.
- Ουδειΐ ημών ουδευ οιδευ, ουδ’ αυτό τούτο ποτερου οιδαμευ η ουκ οιδαμευ, - сказал Метродор, который проходил мимо на следующей странице.
- Еще один метек, - воскликнули прохожие. - Что он несет? Нас по крайней мере не оскорбляет?
- Мы ничего не знаем, - перевел Тюкден, - не знаем даже, знаем ли мы хоть что-нибудь или нет.
- Ну и скептик этот тип, - зарокотала недовольная толпа.
- Разве это неправда?
Он закрыл блокнот и спрятал его обратно в карман. Поднялся. Пора было возвращаться обедать к родителям, которые жили на улице Конвента.
XVIII
У Роэля шла полоса невезения. Кирпичи сваливались ему на голову на каждом шагу. Но череп у него был твердый. Он смотрел на осколки и посмеивался. Такой у него был способ борьбы.
Призывная комиссия прошла как по маслу. Он уехал в Гавр на машине Вюльмара. Его признали годным к войсковой службе (как-никак не дохляк), он попросил и получил отсрочку на один год. То есть, одиннадцать месяцев можно было ни о чем не думать. Попойки и путешествия по кварталам нижней части города ознаменовали эту небольшую поездку.
Затем последовало письмо месье Мартена-Мартена и исчезновение Вюльмара. Некоторое время Вюльмар не расставался с Роэлем, а Роэль не расставался с Вюльмаром. Но в один прекрасный день Вюльмар исчез. Роэль подождал; затем стал искать и обнаружил, что Вюльмар обвел его вокруг пальца. Он решил об этом не думать, но без "амилькара" жизнь стала скучной. Сюз вздумалось, что он обязан научиться танцевать. Он отправил ее на все четыре стороны. Она исчезла, а с ней и ее короткое имя. Он остался один против консервных банок и небольшого количества грязной посуды. Он вымыл посуду, пооткрывал банки и принялся в спешке работать, поскольку приближались экзамены.
Он провалился.
Но решил, что обижаться не стоит. Спустился в метро и, пересаживаясь на каждой смежной станции, принялся выписывать зигзаги под Парижем. Он любил этот вид транспорта еще больше, чем Тюкден, особенно линию Север - Юг, поскольку именно там, как он утверждал, попадались самые красивые женщины. Выйдя наверх после подземного путешествия, он уже забыл о своих провалах и неприятностях и вел все более интимный разговор с очаровательным существом, которое не хотело раскрывать свою национальность. Она была согласна встретиться с ним на следующий день. Радостный, он вернулся к себе.
Но у дома его ждала Сюз. На ней была трагическая маска. Он отвел подружку наверх; тогда она сообщила, что случилось "то самое". Как "что"? То самое! Она выложила ему все как есть и недвусмысленно предложила поскорее найти выход, поскольку оставлять это она не собиралась - нет уж. Роэль попытался как-нибудь пошутить насчет выгодного положения матери семейства в современном обществе и имен, которые можно дать малышу. Но Сюз не видела в этом ничего смешного и обругала его. Он же, сохраняя достоинство, заверил ее, что все уладит. И попросил прийти завтра. В глубине души она надеялась, что он попросит ее остаться; а он не предложил ей даже поужинать. Она вышла, намекая, что ему еще все аукнется.
Новая история показалась Роэлю не страшнее остальных. Наверняка это можно будет легко уладить. Требовалось только разыскать Мюро или Понсека. Лучше Мюро. Он найдет его на улице Месье-ле-Принс в маленьком ресторане, где тот каждый вечер ужинает с другими студентами-медиками. Было всего пять часов. Он растянулся на кровати, но спустя десять минут ему надоело кишение собственных мыслей. Он вышел.
Проследовал по рю дез Эколь. С приглашающим видом разглядывал каждую женщину, которую встречал. Иногда они отвечали ему улыбкой. Но он проходил мимо. Даже не оглядывался. Роэль продолжил игру до бульвара Сен-Мишель, захваченного огромной толпой оттрудившихся. Подумал, что аперитив его немного взбодрит. Погода была теплая и бесцветная. Он сел на террасе кафе и стал читать вечерние газеты. Затем принялся смотреть на проходящих женщин. Увидел парочку симпатичных и несколько красивых. Сюз казалась ему намного лучше, чем большинство из них. Но учиться танцам - только этого не хватало. Что ж, ну и ладно. Он ушел, не заплатив - решил проверить, что будет. Официант не заметил. Роэль подумал, что это хороший знак. Он шагал один и смеялся, поскольку внезапно вспомнил, как однажды уходил, не заплатив за бульон, и услышал позади топот и крики управляющего; но тот догонял кого-то другого, менее ловкого. Тут Роэль зашел в магазин Пикара и присвоил себе экземпляр "Введения в психоанализ", сочинения, о котором много говорили.
В маленьком ресторане на улице Месье-ле-Принс Мюро как раз начал выдавать серию шуток, которые обеспечили ему определенное реноме среди студентов-первокурсников. Он заканчивал расправляться с порцией колбасы в масле, когда Роэль похлопал его по плечу. Мюро тут же что-то заподозрил и специально для приятеля стал отпускать шутки по поводу венерических болезней, поскольку полагал, что это и есть причина его появления. Роэль подсел к нему за столик, который украшали еще четыре первокурсника. Медики тотчас выложили перед гуманитарием весь свой небольшой запас грубых профессиональных шуток, а затем, наступая на территорию противника, принялись нахваливать "Нелепый XIX век". Роэль слушал их снисходительно; затем почитал из Виктора Гюго, чтобы они хоть немного представили, что это такое. Присутствующие горячо спорили, картинно пожимая плечами.