Мужики со слободы, лавочники из местечка и коробейники с "выгона" нерешительно сняли шапки. Верховые бандиты и пулеметчики на двуколках приободрились, приосанились, приняли молодцеватый и гордый вид. Не бандиты - орлы.
На пороге показался батько. Невысокого роста, широкоплечий человек с непомерно большим туловищем и с короткими, кривыми, как у кавалериста, ногами. Лицо у батько было старообразное, темное, со шрамом через всю щеку. Надбровные кости резко выступали вперед и живые беспокойные глаза прятались в глубине, как медвежата в берлоге. На батько были казачьи синие с красными лампасами шаровары и обыкновенная солдатская гимнастерка. За ним шел ординарец я бережно, обеими руками нес черную туркменскую папаху батько.
Слегка раскачиваясь на ходу, батько направился к трибуне. Он шел по пустому пространству, перед ним испуганно расступались. Ни на кого не глядя, батько заговорил сразу же глуховатым, как бы простуженным голосом.
- Значит так, - сказал он, - тут вам говорили. Устанавливаем, значит, вольную власть. Анархию. Чтоб без никаких. Кто против - повешу. Советы оставляю, но без большевиков. Большевиков и комиссаров повешу. Все их добро объявляю народным. Грабь награбленное. Мирных людей не трону. Живи, как хошь. Каждый за себя. Хлопцев моих вознаградить надо - они вас от сволочей избавили. Награждение с каждого хозяина устанавливают хлопцы на месте. Кого они обидят, приходи ко мне. Разберу. Совет выбирайте сами, не мое дело. Но бунтовщиков, горлодеров повешу. Так.
Батько сказал: "так" и на этом кончил речь. Но не ушел. После него заговорил очкастый и все время рядом стоял батько, темнолицый, мрачный и важный. Его, видимо, не сильно интересовало все, что происходило, и стоял он так, для полноты церемонии. Щеголеватый ординарец сзади батько обеими руками держал его папаху.
- Устанавливаем, - заливался очкастый, - безвластие. Совет выбираем, но властью он облечен не будет, не будет. Что? Не так? Называться предлагаю: штаты. Вольные штаты Славичи. - Он вопросительно посмотрел на батько. - Что? Не так?
Батько безразлично кивнул.
- Нехай!
- Устанавливаем, - продолжал очкастый, - полную свободу: свободу личности, свободу слова, печати, собраний, собраний. Что? Не так? Налоги упраздняются. Деньга упраздняются. Деньга - это цепи, иго, иго. Устанавливаем систему товарообмена. Что? Не так? Не так? Задача наших штатов - непримиримая борьба с коммунистами и комиссародержавием и распространение анархизма по всему свету, свету. Что? Не так? Знаменем нашим будет это черное знамя, за которое погибло столько святых мучеников, мучеников, - у очкастого от волнения сорвался голос и докончил он шепотом: - Что? Не так? Не так?
Толсторожий выступил вперед и крикнул:
- Голосуим! Хто не против, подымай руку, ну!
Первым руку поднял Антон, за ним дьяк и поп, купцы с "верха", Найш и Осип. За ними - все.
- Единогласна, - установил с удовлетворением толсторожий. - Атеперя совет выбирать будим. Кого хотите? Говори!
- Господина атамана! - крикнул Антон.
Батько сердито махнул рукой. Еще что?
- Батько - нельзя, - сказал толсторожий, - у него и так делов по горло. Он армией командировать будит. Другого давай!
- Их! - прохрипел дьяк и ткнул пальцем в очкастого.
- Не их, а Бенедикта Гаврилыча - солидно поправил его толсторожий. - Еще кого?
- Еще Антона! - крикнул Осип.
Но Антон не соглашался.
- Не годен я, граждане-товарищи, для этого дела, - сказал он. - Мне уже и годов немало, да и человек я, видишь ли, темный, необразованный. Я так думаю, что самый подходящий для нас человек - это гражданин Крючарев, - он показал на дьяка, - за него и голосуем.
- Ладно, - согласился толсторожий, - третьего давай!
- Учителя… Сонина… - сказал чей-то робкий голос.
Батько насторожился.
- Это который? - спросил он.
- Этот будто, с дубиной, - сказал толсторожий, - леший их разберет, сучьих псов.
Батько подошел к Сонину, - Сонин стоял в двух шагах, тут же на трибуне, - посмотрел ему в лицо и сказал:
- Э, браток, - да ты никак жид?
- Не жид, а еврей, - смущенно сказал Сонин.
- Один черт! - батько повернулся к очкастому и мрачно сказал - не годится это - жидов в совет выбирать.
Очкастый зашептал что-то батько на ухо. Тот слушал насупленный и злой. Ничего не ответив, он взял из рук ординарца папаху, надел ее и при торжественном и благоговейном молчании толпы пошел в дом.
- Все хорошо, - сказал очкастый толсторожему. - Все улажено.
- А теперя, - крикнул толсторожий, - которые желающие в анархисты записаться, так говори. Пиши, Бенедикт Гаврилыч.
Очкастый поправил очки на крошечном носу, достал из кармана ученическую, в желтой обложке, тетрадку, карандаш и приготовился писать.
- Ну, говори, - повторил толсторожий.
Вызвался Антон. Потом дьяк. Оба они, и Антон и дьяк, вежливо подталкивали старика-попа. Тот конфузливо посмеивался, упирался, отнекивался. Но наконец не выдержал, согласился.
- Господь с вами, - сказал он, - пишите уж.
А Осип жадно хлебал из миски щавель, заправленный сметаной, и говорил не умолкая.
- Каюк, Степка, камиссарам твоим, - говорил он, - крышка, брат. Пожили в каммунии и будет. Попробуем пожить вольно. Так-то оно лучше. Как мы революцию делали, нам в три короба понадавали обещаньицев - и то, и другое, и пятое: и свобода, и мир, и земля. А как на деле, так нашего брата в бараний рог согнули. В острог садят. И за что? За самогон. Тьфу ты! Но будет. Будет. Попробовали этого гостинца - каммунию и хватит с нас, хорошего понемножку. Поживем вольно. Так-то оно складней будет.
- Погоди еще зубы скалить, - проворчал Степа, - как бы потом не завыл.