Когда все расселись, я нашла местечко в дальнем конце комнаты, всего в нескольких подушках от Лидии. Я не ожидала, что дочь заинтересуется происходящим. Ей в то время было восемнадцать – достаточная причина для того, чтобы безо всяких объяснений запереться в комнате. Но она легко села в позу лотоса и стала с искренним любопытством наблюдать за окружающими.
В комнате воцарилась почтительная тишина: монах устраивался в кресле и разглаживал складки на одежде. Потом он громко вздохнул и благожелательно посмотрел на собравшихся. Я с трудом подавила смешок. Ни один христианский священник, политик или доктор не мог добиться от аудитории такого благоговейного внимания. Люди в комнате неотрывно следили за монахом не потому, что чего-то от него ждали, а потому, что чувствовали – он другой. Мир сделал нас твердолобыми и циничными, но это не мешало нам тосковать по тайне.
Монах заговорил; его голос был мягким и обволакивающим, но в нем чувствовалась и твердость. Словно мед лился на камень. Он оказался великолепным наставником. В течение следующего часа мы учились следить за дыханием, укрощали наш "обезьяний" разум, занимались обратным счетом и дышали через разные ноздри, стараясь не обращать внимания на боль в затекших ногах. В конце урока мы пожелали здоровья и счастья себе и всем чувствующим созданиям.
Пока все выражали монаху благодарность и оставляли пожертвования, он объявил, что его спутницы с радостью благословят наш дом. Филипп озадаченно наблюдал, как две крошечные женщины, напевая гимны, разбрызгивают в каждой комнате святую воду. Его не очень порадовало, что подобная участь постигла и телевизор, но я резонно заметила, что нам не каждый день предлагают благословить дом. Я прошла за одной из монахинь в спальню, где она освятила покрывало на кровати. Меня поразили глаза этой женщины: глубоко запавшие, они излучали удивительную доброту – и стойкость.
Когда почти все разошлись, мы с несколькими особенно преданными поклонниками монаха собрались на дорожке перед домом, чтобы попрощаться с ним и его сопровождающими. Уже садясь в машину, он обернулся и одарил Лидию голливудской улыбкой. "Приезжай как-нибудь в мой монастырь на Шри-Ланке!" – сказал он, прежде чем истинно королевским жестом поблагодарить нас за теплый прием.
Я сочла слова монаха за шутку, а вот Филипп встревожился, заметив, как загорелись глаза нашей дочери. "Может, она и ведет себя как взрослая, но это не мешает ей быть юной и впечатлительной, – сказал он. – И даже слегка доверчивой". Филиппу монах показался высокомерным; муж не сомневался, что наш гость прекрасно знал, как использовать свое обаяние. Я сказала, что он похож на сердитую наседку, и увела его в дом.
Машина монаха исчезла в конце улицы, и я была искренне уверена, что он навсегда покинул нашу жизнь. Меньше всего я ожидала встретить его в комнате Лидии. Возможно, она поставила фотографию на сундук, потому что его излучающее свет лицо и бордовые одежды идеально вписывались в новый интерьер, выполненный в восточно-монашеском стиле?
– Он мой Учитель, – сказала Лидия, забирая у меня рамку и возвращая ее на место.
– Учитель? – повторила я, не совсем понимая, что значит это слово в подобном контексте, и пытаясь сообразить, как полузабытый буддийский монах мог вернуться в наш дом в качестве Учителя. Чтению, письму и арифметике он ее точно не учил, и счета за школу были явным тому подтверждением. Значит, гуру? Духовный наставник?
– Вы общались все эти годы? – спросила я, выравнивая подвеску на стене и стараясь не выдать свое волнение.
Лидия не торопилась с ответом.
– Я организовала для него несколько сеансов медитации, когда он снова приезжал в Австралию, – сказала она как ни в чем не бывало, загадочно глядя куда-то в окно. В сером небе хлопал крыльями ворон.
Что-то сжалось у меня в груди. А я-то думала, что знаю свою дочь. Конечно, нам случалось ссориться, но обычно предметом ссор было что-то незначительное – прическа или уроки игры на фортепиано. Мне потребовалось немало времени, чтобы понять – переубеждать ее бесполезно. Легче разрешить Лидии выкрасить волосы в малиновый цвет и подождать, пока она это перерастет. Но сейчас мы затронули куда более серьезную тему.
Покопавшись в памяти, я поняла, что Лидия действительно несколько раз говорила, что организует сеансы медитации. Я даже поддерживала ее, поскольку думала, что медитация поможет ей успокоиться и собраться перед экзаменами, да и вообще справиться со стрессом. Мне и в голову не приходило, что наш знакомый монах как-то к этому причастен. Наверное, я просто была не слишком внимательна и задавала недостаточно вопросов.
Я никогда не относилась к числу женщин, которые хотят стать лучшей подругой своей дочери, меняться с ней одеждой и сплетничать в комнате. Лидия росла сильной и независимой. С другой стороны, меня неприятно поразило, что она сочла необходимым скрывать, насколько важную роль монах играет в ее жизни.
Если Лидия думает, что я без энтузиазма отнесусь к ее попытке изучить свой духовный мир, она плохо меня знает. Я всегда хотела, чтобы дети с пониманием относились к таким вещам.
Почему же Лидия предпочла скрыть это от меня? Неужели посчитала чересчур назойливой? Но в этом мне явно далеко до моей мамы. Даже гестаповцы – пушистые зайчики по сравнению с ней! Настойчивость, с которой мама лезла в мою жизнь, заставляла меня вновь и вновь упражняться в искусстве скрывать правду. С другой стороны, маму легко было шокировать. Она с неодобрением относилась ко многим вещам: сексу, левым партиям, католикам, вегетарианцам, почти всем иностранцам…
Я ничего не имела против буддийских медитаций! На самом деле из всех религий эту я считала самой безобидной. Но почему же Лидия утаила от меня столь важную часть своей жизни? Неужели это продолжение подросткового бунта?
Пока я аккуратно разглаживала молитвенный флаг, в голове у меня проносились самые страшные варианты развития событий. Я неоднократно слышала истории о молодых людях, которые становились жертвами харизматичных духовных лидеров и позволяли религии поглотить себя. Это опасная дорожка…
– Комната выглядит просто замечательно, – сказала я, не давая тревожным мыслям вырваться наружу.
Вместо этого я поспешила в нашу спальню, стараясь не думать о том, что если Лидия находится под влиянием буддийского монаха несколько лет – увы, смысла торопиться уже нет. Тем не менее, я схватилась за телефон – и тут же отложила его в сторону. Должно быть, Филипп сейчас на очередном совещании.
Если бы Клео была рядом, она бы знала, что делать. Она запрыгнула бы на кровать, уткнулась головой мне в живот и заурчала бы. И я смогла бы собраться с мыслями.
Но Клео нет, и мне придется самой восстанавливать равновесие. Десять глубоких вдохов, как советуют йоги…
Я знаю, что случится, если я пойду к Лидии и спрошу, почему она столько времени меня обманывала. Дочь ответит, что ей уже двадцать три года и у нее есть право иметь секреты – даже от матери.
Особенно от матери.
5
Под запретом
Мечты кошек и дочерей всегда остаются загадкой
Когда воспитываешь троих детей сразу, начинаешь ценить, что, если от кого-то из них у тебя голова идет кругом, хотя бы с одним из двух оставшихся проблем нет. А может, они оба чем-то порадуют маму!
Вскоре после того, как мы переехали в Ширли, Роб и Шантель завели котенка – или лучше сказать ребенка с четырьмя лапами и маленьким хвостом? Серебристый бирманец с золотыми глазами, Ферди обещал в будущем стать роскошным зверем, а пока был дружелюбным меховым шариком на ножках. Еду он обожал почти так же, как своих мамочку и папочку. Когда Роб держал на руках Ферди, словно тот был маленьким ребенком, я едва сдерживала эмоции. В такие моменты лицо сына становилось удивительно спокойным и мягким, и он ласково улыбался крошечному доверчивому существу. Время поворачивалось вспять, и я видела, как шестилетний Роб держит на руках маленькую Клео. Хотя теперь Роб был высоким мужчиной, и котенок по сравнению с ним казался плюшевой игрушкой. После смерти Сэма в 1983 году Клео помогла Робу снова начать смеяться и играть, благодаря ей он опять поверил в жизнь. Теперь Ферди мягко открывает для Роба дверь в удивительный мир отцовства.
Каждый раз, когда мы приезжали в гости к сыну и его невесте (они жили в новом таунхаусе на другой стороне Ньюпортской бухты), Ферди оказывался в центре внимания. Наверное, ни один котенок в мире не купался в таком обожании. Ферди всегда получал самое лучшее, начиная с корма и заканчивая шампунем от блох.
Заметив, как внимательно Роб и Шантель наблюдают за неловким ковылянием котенка по дому, я довольно улыбнулась. Они с удивительным терпением и одинаковым восторгом воспринимали его покушения на мебель и их собственные конечности. Робу было тридцать два года, Шантель – двадцать девять: идеальный возраст для того, чтобы стать замечательными родителями двуногого, лишенного шерсти и хвоста малыша.
Ферди был настолько очаровательным, что временами я боролась с искушением спрятать его в карман и увезти домой – в качестве гостя, естественно. Но свои желания я предпочитала держать при себе, раз уж я так жестко обозначила свое мнение по поводу новой кошки.
От мыслей о котенке меня отвлекала и рукопись, над которой я усердно трудилась. К тому времени я отправила несколько глав в издательство "Allen amp;Unwin" – и сразу же получила ответ от Джуд Макги. Ей понравилось. Мы подписали контракт и назначили сдачу текста на сентябрь. Жизнь затягивала меня в стремительный водоворот событий; я должна была двигаться вперед, чтобы закончить книгу вовремя.
Работая над первыми главами, я вдруг поняла, что прошло уже двадцать пять лет с тех пор, как в нашем доме появилась своенравная черная кошка. Наблюдая за тем, как Ферди упорно пытается вскарабкаться на диван или прыгает со стула на пол, я чувствовала исходящую от него удивительную жизнерадостность. Да, я и забыла, какими бывают котята.
Но мне хватало забот и помимо книги о Клео. Кто-то же должен был заниматься организацией свадьбы! На свою первую я надела римские сандалии, на вторую – купленное за полцены платье… Надо признать, я понятия не имела, как устраивать свадебное торжество в двадцать первом веке. История движется по кругу. У наших родителей были традиционные свадьбы с белыми платьями, поэтому мы в знак протеста ограничивались церемониями в духе хиппи. Роб и Шантель принадлежали к поколению Х, что означало церковные колокола и длинную фату.
Я купила книгу по свадебному этикету, "Современная свадьба", – и вскоре поняла, как можно было избежать Второй мировой войны. Если бы Гитлера озадачили подготовкой к современной свадьбе, у него бы никогда не дошли руки до захвата Польши.
Если верить этому монументальному труду, раньше обязанности по организации торжества брали на себя родители невесты, но в последнее время все изменилось, и теперь родители жениха также должны принимать деятельное участие в процессе. Поскольку родители Шантель приезжали из другого города, мы никак не могли ограничиться скромной церемонией и вечеринкой на заднем дворе.
Список того, что нужно было сделать, повергал меня в отчаяние. Никогда бы не подумала, что популярные места для церемонии необходимо бронировать за год! До нашей свадьбы оставалось всего несколько месяцев, то есть времени на поиски почти не осталось. А ведь еще предстояло составить список гостей, придумать и разослать приглашения, найти фотографа и священника, определиться с цветами и свадебным тортом… А также с машинами, журналом для учета подарков, прической и макияжем, музыкантами, украшениями для столов, благодарственными карточками и подарками для подружек невесты и друзей жениха. И самое главное – надо выбрать свадебное платье! Роб и Шантель целыми днями пропадали на работе. Отдавая предпочтение традиционной церемонии, они явно не предполагали, что им придется пожертвовать всем свободным временем и выходными.
Однажды, когда Филипп был на деловом ужине, а я тосковала над "Современной свадьбой", Лидия спустилась вниз, окутанная облаком благовоний. "Медитирует в девять вечера?" – подумала я. Она явно серьезно подошла к делу. Когда я показала дочери свадебный талмуд, она сказала, что не понимает, к чему вся эта суета. Лично она предпочла бы скромную пляжную церемонию. Как представитель поколения Y, она имела все шансы вернуться к родительским идеалам. Подождите-ка! Лидия думает о свадьбе? Может, ее отношения с Нэдом зашли дальше, чем я предполагала?
Не давая мне развить эту мысль, Лидия сказала, что у нее для меня важные новости. Я сжала в руках "Современную свадьбу". Кухонные часы тикали, отбивая пульс комнаты. Неужели нам действительно придется в срочном порядке организовывать церемонию на пляже?
– Я собираюсь на Шри-Ланку, – сообщила Лидия.
Шри-Ланка? Все мысли о хиппи-свадьбе улетучились в мгновение ока.
– После окончания учебы? – уточнила я.
– Нет. В ближайшее время, – ответила Лидия, стараясь не встречаться со мной взглядом. – Через несколько недель.
– Но на Шри-Ланке сейчас гражданская война! – воскликнула я, роняя "Современную свадьбу" на стол.
– Я знаю людей, которые только что оттуда вернулись, – возразила Лидия с уверенностью, свойственной только двадцатитрехлетним девушкам. – Они сказали, что там, куда я еду, абсолютно безопасно.
Свинцовая тяжесть опустилась мне на плечи. Я чувствовала, что не могу пошевелиться. Нет, этого просто не может быть. Неужели Лидия вообще не интересуется тем, что происходит в мире? Шри-Ланку уже двадцать пять лет раздирают военные конфликты.
– Куда именно ты собралась? – спросила я, стараясь не выдать своих чувств.
– В монастырь.
Ну конечно! Наверное, Лидия со своим монахом продумывали это последние четыре года. Почему она ничего мне не сказала? Я чувствовала себя обманутой. Филипп был прав. Монах и в самом деле имел влияние на нашу впечатлительную дочь.
– Возле Мельбурна достаточно буддийских монастырей, – ровным голосом заметила я. – Зачем ехать на Шри-Ланку?
– Чтобы узнать больше о медитации.
– В нашей части света хватает обучающих курсов по медитации.
– Еще я буду помогать в приюте, – добавила Лидия, словно надеясь смягчить мое отношение к ее выходке.
Признаюсь, я действительно немного смягчилась. Но совсем чуть-чуть! Почти тридцать тысяч человек погибли на Шри-Ланке в декабре 2004 года, когда страну накрыло разрушительное цунами. Практически в каждой семье оплакивали тех, кого унесла стихия. Многочисленные военные и природные катастрофы сделали Шри-Ланку одним из самых скорбных мест на планете. И я не собиралась приносить свою дочь в жертву этой стране.
– Монастырь находится в горах на юге, – сказала Лидия, открывая холодильник и отправляя в рот органическую чернику. – А война идет на севере.
Что-то мы упустили, когда воспитывали дочь. Она должна была понимать, что люди бегут от войны, а не к ней. Мы всю жизнь оберегали Лидию. Каждое лето с ног до головы обмазывали ее солнцезащитным кремом, отправили в лучшую школу, какую только могли себе позволить… В отличие от нашего поколения, ей не доводилось встречать дядюшек, изувеченных во время Второй мировой войны. А дошедшие до нас снимки солдат, сражавшихся на полях Первой мировой, для нее и вовсе ничего не значили. Лидия выросла в мире, где полки в супермаркетах всегда ломятся от еды. Она и представить не могла, от чего мы ее защищали.
– Ты видела карту Шри-Ланки? – спросила я, почти не пытаясь скрыть свою тревогу. – Это точка в океане! Север и юг там так же близко друг к другу, как Мельбурн и… Уорнэмбул!
Уорнэмбул – прибрежный городок в трех с половиной часах езды от Мельбурна. Мы как-то возили туда французского студента по обмену, чтобы посмотреть на китов. Шел дождь, киты были не в настроении, и наш гость тоже.
Лидия молчала. Я спросила, как долго она планирует пробыть на Шри-Ланке. Дочь не ответила ничего определенного. Возможно, несколько месяцев. Месяцев?!
– Что думает об этом Нэд?
– Он и без меня справится, – сказала Лидия, изучая трещину в половицах.
– А как же университет? И твоя стипендия?
Секундная стрелка на кухонных часах замерла. Паук, спускающийся с потолка, поспешил обратно.
– Подождут, – тихо ответила Лидия.
– Подождут? – Мой голос взвился дрожащим крещендо. – То есть ты собираешься наплевать на стипендию?
Глаза Лидии моментально покраснели и наполнились слезами. Не помню, когда я в последний раз повышала на нее голос. Может быть, никогда. Но пара слезинок не заставят меня отступить.
– Ты не понимаешь… – пробормотала она. Три слова, которые мечтает услышать каждая мать. – Я должна это сделать.
В каком возрасте люди начинают чувствовать, что они "должны" что-то сделать? Представители прошлых поколений считали себя счастливчиками, если успевали вырастить детей.
– Но зачем подвергать опасности свою жизнь?
– Куча моих друзей работают волонтерами в других странах, – ответила Лидия. В ее спокойном голосе слышалось тщательно подавляемое раздражение, как будто это я, а не она была трудным ребенком.
– Но на Шри-Ланке война! – рявкнула я. – Там бомбы с неба сыплются, все время нападают террористы. Причем в основном на иностранцев! Ты не можешь подождать, пока это закончится? Или выбрать страну, где люди не пытаются убить друг друга?
Лидия посмотрела на меня так, словно я была пациентом медицинского учреждения, нуждающимся в немедленном лечении.
– Ты никуда не поедешь, – подытожила я. – Я запрещаю.
Запрещаю? Это слово прозвучало, словно эхо того, что было сказано несколько десятилетий назад в похожей ситуации, только на другой кухне, где на обоях красовались сотни плетеных корзинок, а по бокам от камина висели маленькие репродукции лондонских картин Хогарта. Тогда мать и дочь точно так же столкнулись друг с другом, но роль невыносимого подростка играла я, а волнения и нотации достались маме. "Тебе еще даже восемнадцати нет, ты совсем ребенок!" Помню, как она злилась на меня, а я смотрела на нее и думала, что стиснутые зубы и выпученные глаза делают ее похожей на женщин с картин Пикассо. Мама использовала злость в качестве вил, чтобы загнать меня в угол. "Я запрещаю тебе выходить замуж!"
Когда это произошло, папы явно не было рядом. Наверное, он задержался на работе или играл с друзьями в шахматы. Мужчинам вообще замечательно удается не высовываться в такие моменты. Мамины запреты только подкрепили мою решимость. Но я ведь не собиралась поехать в зону военного конфликта!
– Билеты уже забронированы и оплачены, – холодно сказала Лидия.
Забронированы и оплачены? То же самое я сказала маме много лет назад незадолго до своего восемнадцатилетия. "Билеты в Великобританию куплены и оплачены. Я полечу на другой конец света, чтобы выйти замуж за мужчину, которого люблю. Избавь меня от своих нотаций".
Глаза дочери потемнели, словно оливковая зелень залила ореховую радужку. Может быть, это была лишь игра света, но в тот момент я впервые заметила, что у Лидии глаза моей матери.
– Я уезжаю через три недели. Спокойной ночи, – добавила она и отправилась наверх.