Полчаса спустя Сара вышла из душа. Из одежды на ней был мой белый купальный халат, а на голове - тюрбан из полотенца, который она несла с типичным для женщин вызывающим видом. Она тоже смотрела на меня так, будто вчера родилась.
Я сделал ей большие глаза:
- Перезвони матери.
- О господи!
- Вроде бы надо за что-то извиниться.
- О господи!
Спустился Мо. Он был немногословен. Просто стоял и перебирал железяки в брови, словно хотел убедиться, что ни одна из них не пропала, пока он дрых.
- Ты прибрался, - заметила Сара. - Не надо было. Мы так насвинячили.
- Пустяки.
- А вот и нет. Я тебя знаю: сейчас посадишь нас в такси и отправишь обратно к мистеру Кренделю.
- Нет, правда, все нормально. Слушай, мне пора идти.
- Куда идти? - Сара размотала тюрбан и принялась ожесточенно вытирать волосы.
- В общем, будьте как дома. Вино под лестницей. Только книги больше не трогайте, ладно? Вот это меня и впрямь бесит.
- Круто! - сказал Мо.
- Моих рук дело, - призналась Сара. - Прости.
- А почему ты вытащила именно эти книги?
- Без понятия. А ты куда?
- У меня назначена встреча. А все-таки, почему из всех книг ты выбрала именно эти? Просто интересно.
Сара пожала плечами:
- Наверное, они торчали наружу. А что за встреча?
- Ни фига они не торчали. Ни на сантиметр. Я на этом зациклен, так что все книги у меня стоят по линеечке. Такой вот бзик.
- Послушай, я вовсе не против, чтобы ты с кем-то встречался, - сказала она.
- Цыц! - грубо оборвал я. - А не то и правда отправлю вас обратно к матери.
При этом я думал о том, не бес ли подвел Сару к этой самой полке.
- Уговор, - сказала она смиренно. - Уговор. Все путем.
Я зашел в ванную и запер дверь прямо у нее перед носом. Включил душ и стоял под ним долго-долго.
ГЛАВА 19
На этот раз мы встретились в "Виндзорском замке", что в Ноттинг-Хилле. Место выбрала она, но я бывал там и раньше. Честно говоря, мне знакомы все столичные пабы. Я мог бы рассказать вам современную историю Лондона по его закусочным и забегаловкам, хотя вряд ли вы захотите слушать. Я мог бы объяснить вам городскую топографию по маршрутам движения развозчиков пива. А еще я, скажем так, наслышан о потусторонней жизни пабов, поэтому хорошо знал, что кроется в подвалах "Виндзорского замка", еще до того, как Ясмин об этом упомянула.
В каждом пабе есть духи. Ладно, не в каждом, но если в пабе нет духов, то и делать там нечего. У меня есть теория, что все лондонские пабы в совокупности - это своего рода энциклопедия демонов. "Виндзорский замок" и впрямь унылый и мрачный - весь обит деревом и разделен на секции чем-то вроде раздвижных деревянных переборок.
Я ждал ее во второй секции, за угловым столиком под какими-то картинками в рамах. Но едва я увидел ее, меня охватил ужас. Сидевший в ней бес больше не прятался.
Дело в том, что они наглеют. Если знают, что вы о них знаете.
На ней было шелковое платье-чонгсам с высоким воротником, черное с красным шитьем. Поразительно красным: как губы восточной куртизанки, мелькнувшие за тонким балдахином паланкина, как перерезанное горло жертвы в сером тумане викторианского Лондона. Такая вот краснота. Она подошла ко мне; на ногах у нее были платиново-серые чулки и туфли на высокой шпильке. На плечах - казацкая шинель длиной до лодыжек, с золотыми пуговицами в два ряда. Если раньше я еще как-то мог убедить себя, что это не свидание, то теперь этой иллюзии пришел конец.
Я слишком поспешно вскочил ей навстречу, заметив, как другие мужчины поворачивают вслед за нею голову. Они таращились на нее, а я, помогая ей снять шинель, радовался, что она не удостоила никого ни единым взглядом. Возможно, теперь они ломали голову насчет мифических секретов, которыми владеют мужчины постарше. Если бы она только покосилась в их сторону, они с облегчением решили бы, что она спуталась со мной из-за денег, славы, власти или еще чего-то, столь же банального. Но это дурачье ничего не знает о роли бесов. Им невдомек, что тут стоит на кону.
- Извини, что опоздала.
- Ты не опоздала. Все нормально. - Я сложил ее шинель на скамье, а Ясмин села напротив. - Отлично выглядишь.
- Ты тоже постарался.
Пожалуй, да. Раскошелился на льняной пиджак и зеленовато-голубую сорочку. Подрезал непослушные волоски на бровях. Каким бы смешным мне все это ни казалось, иногда на внутреннего тролля нужно наводить лоск.
- Я уже выпил. - Мне было не по себе, и она это заметила. - Есть хочешь?
Она кивнула. Похоже, она не могла удержаться от улыбки, глядя на меня. Бес женской улыбки; слишком уж много они улыбаются. Я пытался говорить непринужденно:
- Знаешь что? Жутко хочется кабанчика с яблоками.
- И мне. А еще устриц.
Сказав "устриц", она мельком глянула на меня поверх меню, словно это был какой-то пароль. Я же, притворяясь, что поглощен изучением меню, то и дело на нее поглядывал. Так, чтобы она не заметила. Бесы, знаете ли, весьма умны. Шмыгают внутрь и наружу. Они не входят в кого-то раз и навсегда. Они как птицы на проводе: спорхнут в испуге, покружат - и вновь на исходную. Могут засесть на несколько месяцев. А могут заскочить лишь на пару секунд.
За эти годы я стал настоящим докой, выучил назубок все признаки появления бесов. Когда бес внутри, это можно понять по тому, как человек барабанит пальцами по столу, или по жесту, которым он поправляет волосы, а вернее всего - по лицу. Так уж устроено; иногда это всего лишь мгновенное движение мышц, избыточность мимики. Иной раз - дрогнувшее веко. Раздувающиеся ноздри. Но в большинстве случаев глаза.
Разумеется, можно по ошибке принять за бесовщину обычную подвижность человеческих черт. Но с годами, говорю же, становишься настоящим докой. В случае Ясмин это были вспыхивающие в глубине зрачков огоньки, словно там загоралась спичка. Не то чтобы ее глаза алели, как угли или горячая зола, нет, ничего явно демонического - лишь эфемерное медово-золотистое пламя, горючее вещество которого я с легкостью разделил на составляющие: сочувствие, жалость, страсть.
Все происходило слишком быстро. Я собирался от нее отделаться и решил, что лучший способ - нынче же вечером рассказать ей обо всем. Как есть, от и до.
- Я сам сегодня чуть не опоздал, - сказал я, когда мы заказали еду.
В углу мрачно бухали два мужика. Не обращая ни малейшего внимания друг на друга, оба нагло пялились на Ясмин. Меня это взбесило. Так и подмывало встать и сказать этим мудакам, чтобы вели себя прилично, хотя она, кажется, их даже не заметила. Неужели она и впрямь не подозревает, как действует на мужчин? В конце концов я не выдержал и смерил одного из них ледяным взглядом. Он виновато отвел глаза в сторону.
- А что случилось? - спросила Ясмин. - Почему ты мог опоздать?
- Из-за дочери и ее парня. Приехали на каникулы, поселились у моей жены, но не ужились.
- Как зовут твою дочь?
- Сара. Она и этот парень, которого она с собой притащила, довели до ручки сожителя моей бывшей жены.
- Бывшей жены. Сперва ты сказал просто "жены".
- Бывшей, да. Сожителя бывшей жены.
- Этого пирожочника?
- Ага, этого старого пирожопника. Они вместе учатся в Уорикском университете. А ты вроде уже говорила, в каком училась?
- Нет.
- Не говорила или не училась?
- Не училась.
- Правда? А я готов был поклясться, что да. Могла бы обвести меня вокруг пальца.
- На кой черт, интересно? - резко спросила она. А потом добавила уже мягче: - Нет, только "университет жизни".
- О, это заведение высшего класса. Уверен, ты была старательной ученицей.
Я взял неверный тон. Она сказала:
- Звучит самую малость высокомерно.
- Правда? Прости!
Я и впрямь сожалел. Чересчур увлекся, наблюдая за тем, как перемещаются тени на ее лице, высматривая неуловимые приметы одержимости, - вот и не заметил, как ляпнул что-то не то.
- Самую малость. Всю свою жизнь, снова и снова, я натыкаюсь на мужчин и женщин, которые глупее меня, зато далеко обогнали по части образования. Они щеголяют своими дипломами, словно клубным галстуком; сразу же видно, что ты единственный в компании, на ком его нет. Раньше мне это страшно мешало, а потом я обнаружила, что выучить их код, их язык проще простого.
- Вот и я говорю: ты ни в чем не уступаешь никому из моих знакомых.
- Назвать тебе несколько дисциплин, по которым я специализировалась? Ты даже не поверишь. Я магистр порочных наук. Как тебе это, Уильям? Защитила докторскую по зависимости и реабилитации. Училась среди альфонсов и прихлебателей, стриптизерш и содержанок…
- Тпру! Придержи коней! - Что-то пошло не так. Ведь это я искал способ отвратить ее от себя, а тут вдруг выясняется, что она очертя голову играет в ту же игру. - Что ты несешь, а?
- Я хочу, чтобы ты знал, откуда я взялась. Кто я такая.
"Я знаю, - подумал я. - Знаю о тебе все". Мне казалось, что я знаком с ней уже много лет. Как будто я проснулся посреди романа; внутри истории (или предыстории), которая пока открыта мне только отчасти. Словно я знал ее в прошлой жизни.
Но такие мысли опасны. Я уже занимаюсь тем, что вплетаю ее в свою судьбу. И это лишний раз доказывает: в Ясмин засел демон, который внушает мне, что я влюбляюсь в нее все сильнее, чего ни в коем случае нельзя допускать. Но в эту же самую минуту мой голос влюбленно шептал ей слова, которых я не желал ни произносить, ни слышать:
- Как странно. У меня такое чувство, будто мы знакомы уже давно.
Я едва не откусил себе язык, потому что именно это обычно говорят всевозможные разнесчастные влюбленные.
- Мы и впрямь давно знакомы.
Тут я очнулся:
- Что?
Она покачала головой:
- Я хотела сказать, что чувствую то же самое.
Но у меня осталось ощущение, что она пошла на попятный: как шахматист, который собрался было сделать ход, но потом решил еще раз хорошенько все обмозговать и убрал пальцы с фигуры. Мы обменялись самыми безмятежными из всех улыбок. Ее рука покоилась на столе, и мне хотелось дотянуться до нее, легонько провести пальцем по жилке на ее запястье. Несомненно, я мог бы решительно взять ее за руку. А вместо этого отдернул свою - возможно, чересчур поспешно.
Как и большинство мужчин, я немало флиртовал в своей жизни: искусно и неуклюже, изысканно и нелепо. Но никогда еще не испытывал такой устрашающей, навязчивой тяги погладить жилку на внутренней стороне женского запястья. Это доказывало, что я еще не превратился в бесчувственного чурбана. А кроме того, совсем потерял голову.
Принесли еду. Я заказал еще одну бутылку вина. Ясно было, что я выпью ее в один присест. Возможно, таким образом я надеялся споить беса, чтобы тот стал сонным и вялым. Я обновил вино в ее бокале и сказал:
- Знаешь, кое-кто из мужчин в этом баре с тебя глаз не сводит.
- Хочешь сказать, в этом баре есть кто-то еще?
Это меня рассмешило. Мы падали в штольню, в кроличью нору, и опять события развивались гораздо быстрее, чем я предполагал. Я хотел сказать ей: бесполезно, мол, в тебе сидит бес, я вижу тебя насквозь и все это до добра не доведет. Я даже хотел заговорить прямо с самим бесом, как бы сквозь нее. Но вместо этого спросил:
- Как тебе устрицы?
- Отличные! Вот, попробуй. - Она сунула внутренности ракушки мне в рот. - А почему ты женился? По любви?
- Частично. Еще, пожалуй, нуждался в убежище. Первые несколько лет после колледжа я был словно помешанный. Как будто выжил после какой-то катастрофы, понимаешь? Вот и женился, не приходя в сознание.
- Забавно, со мной было то же самое.
- Ты была замужем? А каким было твое помешательство?
- Нет-нет. Ты не рассказал мне о своем.
Я отложил нож и принялся пощипывать кожу между бровями, размышляя о том, что можно ей рассказать, а что желательно утаить.
ГЛАВА 20
Семестр кончился, и я был рад, что наконец-то смогу уехать из колледжа, подальше от Фрейзера и событий последних недель. Мои родители были в разводе, поэтому мне, как обычно, предстояло выбирать, куда податься: в Давентри к отцу, который не желал меня видеть, или в Регби к матери, которая слишком уж этого хотела. С папой не о чем поговорить, и в доме никогда нет еды, а у мамы навалом домашней стряпни, но все удовольствие портят бесконечные расспросы: где я стираю белье, в каком супермаркете отовариваюсь и так далее. Любой ответ тянет за собой пять новых вопросов, за каждым из которых маячит еще пять. Сейчас-то я понимаю, что ее чрезмерная болтливость была симптомом нервного расстройства, но тогда это настолько выводило меня из себя, что хотелось выбежать на улицу и кого-нибудь придушить.
На Рождество мы с матерью ужинали вдвоем. У нас было две хлопушки, и мы по очереди выстрелили. Из моей плюхнулась на стол синяя бумажная шляпа, а из маминой - оранжевая. Нацепить их значило расписаться в полном и отчаянном унынии, но оставить на столе казалось еще хуже, и мы выбрали из двух зол меньшее.
- Какой тебе выпал девиз? - спросила мама.
Я повертел в руках измятый клочок бумажки. Слова на нем были напечатаны такими бледными зелеными чернилами, что я с трудом разобрал их, и оказались до того банальными, что я с трудом заставил себя произнести их вслух: "День без улыбки прожит напрасно".
- Вот видишь, - сказала мама.
- Что? - спросил я, чувствуя злость и замешательство одновременно. - Что?
Но она ничего не ответила, сделав вид, что собирается оттяпать ножку у петушка, который служил главным блюдом вечера.
Поужинав, мы устроились на диване перед телевизором. Мама любила смотреть рождественское обращение королевы и хотя бы на это время умолкала. Когда оно закончилось, она, хмыкнув с видом знатока монарших речей, отрезала: "В этом году не ахти". После чего стала допытываться, какую марку стирального порошка я предпочитаю.
Кажется, я вытерпел целых два дня рождественских телепросмотров, а потом позвонил Мэнди и уломал ее на остаток каникул пригласить меня в Йоркшир. Она поговорила с родителями, и те разрешили - с условием, что мне будут стелить на гостевой кушетке и в отдельной спальне. Да я согласился бы ночевать даже в угольном подвале и на лезвии бритвы!
Все каникулы мы с Мэнди провели, рука об руку гуляя среди великолепных замерзших болот под изумительным небом цвета нержавеющей стали. Изменчивый круговой ветер изводил сонных грачей, ворохом выдувая их из ветвей, словно клочья черной бумаги. Мы часами бродили от паба к пабу по улочкам, укрытым влажной листвой, под светом фонарей и летящими сверху хлопьями снега; и у меня постепенно начало проясняться в голове.
Наедине с Мэнди мне ничего не угрожало; Фрейзер и все злобные демоны остались далеко позади. Мэнди тоже была счастлива. Она не догадывалась о том, что случилось в последние дни семестра, и боялась, что теряет меня - как будто меня уносило от нее невидимым течением. Здесь же, под этим яростным небом с неугомонными тучами, мы вдвоем укрылись в защитном коконе своей близости. Мы были как Хитклифф и Кэтрин, только ничто не должно было разлучить нас.
Однажды вечером я так напился и расчувствовался, глядя на Мэнди, что попросил ее выйти за меня замуж. Она согласилась; я был на седьмом небе от счастья. Путь домой затянулся на несколько часов, потому что мы то и дело останавливались и взасос целовались. Мне чудилось, что пейзаж по обе стороны дороги, закручиваясь, как гигантская чаша, наполняет меня до краев.
Но на следующий день мы оба сделали вид, что ничего не было.
Ладно, мы были под градусом, так что помолвка, наверное, не считалась. Но ни один из нас даже не упомянул о ней - хотя бы для того, чтобы окончательно признать алкогольным бредом. Никто из нас не спросил: "Послушай, неужто мы так нажрались, что…" Вместо этого мы оба, по какому-то молчаливому соглашению, принялись вести себя так, будто те слова вовсе не были сказаны.
И по сей день не понимаю почему.
Дело не в том, что я об этом забыл. И хотя я никогда не спрашивал Мэнди, голову даю на отсечение, что она тоже все прекрасно помнила. Тот пьяный лепет - или то, чем он был, - навсегда встал между нами. Да-да, как бес, если угодно. Как будто мы сотворили некую сущность, выпестовали, вдохнули в нее жизнь, а потом попытались от нее избавиться, но она тенью следовала за нами, не позволяя даже надеяться на то, чтобы остаться вместе. Назад в Дерби мы ехали вдвоем; Мэнди вернулась на квартиру, которую они снимали в складчину, а я в Лодж.
Весь колледж гудел о том, что произошло со студенткой Шерон Беннет, которая ездила на рождественские каникулы в Австралию. Точнее, летела в Австралию через Колумбию, где проглотила шесть презервативов, набитых кокаином, а еще дюжину спрятала во влагалище. Ее арест показывали по всем каналам.
Меня эта история задевала особенно сильно: помимо того что Шерон тоже была моей бывшей подружкой, она была еще и одной из пяти девушек с чердачных фотографий. Я не очень-то удивился, что она так влипла: Шерон и раньше была со странностями и вовсю экспериментировала с наркотиками. Ее любимым выражением было "пей до дна", и я никогда не мог за ней угнаться. И все-таки новость была пугающей.
Мы зашли в студенческий бар, и я едва успел заказать пинту горького для себя и водку с колой для Мэнди, когда некая девушка в армейской куртке и розовом шарфе схватила меня за лацкан пиджака:
- Слыхал о Рейчел?
Рейчел Рид была еще одной из тех пяти девушек, а эта с шарфом - ее соседкой по комнате.
- Нет, а что с ней?
- Погибла на Рождество.
- Что?!
- Несчастный случай в пещерах.
- В пещерах?
Рейчел подсела на спелеотуризм и скалолазанье. Она и меня пыталась приобщить. Я даже вступил в их клуб, но провел две субботы ползком в мокрых, холодных подземных проходах и сделал вывод, что это занятие меня ни капельки не радует.
Одну из пещер в Скалистом крае затопило, и Рейчел с напарником очутились в подземной ловушке. Их обнаружили мертвыми. Больше та девушка и сама ничего не знала. Она была оглушена и, чтобы хоть как-то свыкнуться с этой новостью, делилась ею со всеми знакомыми Рейчел.
Мэнди вывела меня из столбняка, отобрав стакан водки. Она вцепилась в мою ладонь:
- Что, тоже твоя бывшая?
- Ты же прекрасно знаешь, что да.
- Да ты просто проклятие какое-то, - сказала Мэнди. - Пойдем поищем свободный столик.
Какое там проклятие. На мой взгляд, случилась всего лишь вереница несчастных случаев, жертвами которых стали три из пяти девушек с фотографий. Другие две - Мэнди, сидевшая рядом со мной, и Лин, которая весело наполняла бокалы пивом и отмеряла дешевую водку за стойкой бара, - вроде как живы-здоровы.
Моим первым побуждением было разыскать Фрейзера и поведать ему о том, что я услышал. Но вообще-то, к тому времени я уже решил не иметь с ним никаких дел. До окончания колледжа оставалось два семестра, и эти несколько месяцев я планировал усиленно готовиться к выпускным экзаменам, а еще спать с Мэнди так часто, как только смогу.
Я счел, что все это легко объяснить рационально:
1. Сэнди страдала аллергией на арахис, а легкомысленный поставщик не позаботился о том, чтобы пометить бутерброды. Как выразился Фрейзер, ничего из ряда вон выходящего.