Несомненно, он был докой в преподавании, потому что умудрился возобновить занятие, продолжив с того же места, где остановился. Следующий час Фрейзер нес вздор, отлично понимая, что я сижу здесь и знаю, что это вздор; и все же, верный своему учению, он не изменил ни одному из его недостатков.
Не знаю, с какой стати это называется семинаром. Обычная лекция, а в конце пятнадцать минут на вопросы и ответы. Дама, у которой из прически торчали палочки для еды, спросила, не думает ли Фрейзер, что нужно обратиться за помощью к спиритуалистской церкви; пылкий юноша с плохой кожей задал вопрос о каббалистическом древе жизни, но продолжал вещать, пока сам себе не ответил; ну и так далее.
Все закончилось, но двое или трое, включая даму с палочками для еды, задержались, чтобы расспросить Фрейзера еще о чем-то. Я отошел к двери и стал ждать, когда они очистят помещение. Наконец все ушли, а Фрейзер принялся собирать свои бумаги; на меня он даже не взглянул. Я, скрестив руки, терпеливо ждал возле двери.
Внезапно он направился ко мне. Я почему-то решил, что он намерен быстренько прошмыгнуть мимо, но ошибся. Он остановился прямо передо мной.
- Сюрприз, - сказал он.
Я кивнул.
- И много ты на этом зарабатываешь?
- На хлеб с маслом хватает, - хмыкнул он.
- Не думал, что ты узнаешь меня.
- Я б и не узнал, - сказал он, кивая в сторону. - Твой бес попался на глаза.
- О! И много их ко мне прицепилось?
Он оглядел комнату:
- Только один, насколько я вижу.
- Ладно. Просто проверил.
- Вечно ты меня проверяешь, Уильям. Постоянно.
- Выпьем по рюмашке, - предложил я, - в память о прошлом?
Он забрал из гардероба пальто и шляпу. Пальто - длинный кожаный тренч черного цвета. Шляпа - тоже черная, фетровая, с белой лентой. По-моему, он выглядел как законченный придурок, и, когда мы переходили улицу, я так ему и сказал:
- А что это у тебя за хеллоуинский прикид?
Он остановился прямо посреди мостовой:
- Блин, тебе что, непременно нужно оскорбить?
- Да ладно тебе, Фрейзер, сойди с дороги. А то еще задавят, и что мне потом с тобой делать?
Всю дорогу до паба "Красный лев", что напротив киностудии, Фрейзер дулся и, только переступив порог, заявил:
- Так и быть, полагаюсь на твой выбор.
На самом деле я этот паб не выбирал. Это была всего лишь ближайшая открытая забегаловка, о чем я и сообщил Фрейзеру.
- Иногда они сами нас выбирают, не так ли?
В ответ он посмотрел на меня как на отпетого негодяя.
А ведь я сказал чистую правду. Это место кишело бесами. Даже так: кишмя кишело. И фотографии мертвых комедиантов ничуть не помогали. Кто, по-вашему, придумывает все эти комедии? Определенно не счастливчики, верно?
- Можем пойти в "Дрэйтон", - сказал Фрейзер. - Там на кухне работал Хо Ши Мин.
Я сказал ему, что на Хо Ши Мина мне насрать. Заказал бокал красного вина, а он - пинту "Фуллерза". Кто-то в дальней части паба отпустил грубую шуточку насчет его шляпы, и Фрейзер ее снял. Он выпил полпинты, прежде чем спросил, брызжа слюной:
- Какого хрена ты не отвечал на мои записки? Я писал, писал, писал! А ты ни разу не ответил.
- Это было давным-давно, - сказал я, отряхивая от его слюней лацкан пиджака.
- А куда ты подевался? Никому ни звука - и пропал, а? Весь колледж гудел: где же он, куда исчез Уильям Хини?
- Ну…
- Ты даже этой Мэнди ничего не сказал, а? Нет ведь?
"Этой Мэнди", ну надо же.
- Не сказал.
- Ты разбил ей сердце. Ты это знаешь, да? Она не могла поверить, что ты ее так жестоко кинул. Уверен, ты и представить не можешь, каково ей пришлось.
- Могу.
- Ладно, не слишком-то радуйся. Будь уверен, она мигом нашла тебе замену.
Как тут не вспомнить, почему я когда-то разбил ему нос.
- Дик Феллоуз тебе что-нибудь говорил?
- Нет. А что?
Я не снизошел до ответа. Вместо этого я растолковал ему всю историю: дескать, я был вынужден бросить колледж, потому что все это было для меня слишком сложно и я боялся рехнуться. Не знаю, клюнул ли Фрейзер на эту лесть. Он немного похвастался тем, каких трудов ему стоило получить диплом. О том, что случилось на чердаке Фрайарзфилд-Лоджа, он не упомянул даже мельком. Мы заказали еще выпивки. Потом он снова начал причитать насчет Мэнди, и я сам не заметил, как схлестнулся с ним во второй раз:
- Слушай, Фрейзер, уж тебе ли не знать, почему я смылся. Ты ведь в курсе, что произошло с теми девушками. Уж кто-кто, а ты в курсе.
Его лицо стало пунцовым как свекла. На губах запузырились клочья пены. Он грохнул бокалом о стол. Пиво едва не перелилось через край.
- Так то-то же и оно! В том-то все и дело!
- Да в чем же?
Теперь чуть ли не все выпивохи в пабе внимательно смотрели на нас. Фрейзер, казалось, этого не замечал.
- Я же только и делал, что писал тебе об этом. Во всех своих записках, на которые ты плевать хотел!
- А что там было? О чем ты мне писал?
И когда Фрейзер наконец пересказал мне, что было в тех записках, я чуть не грохнулся со стула.
ГЛАВА 25
Мы с Вэл возились в офисе с бумагами, готовясь к ежегодному общему собранию нашей организации, и тут ко мне неожиданно пожаловал Моррисон (для вас - коммандер столичной полиции Моррисон, для меня - просто Тони). Признаться, я никогда не знаю, как к нему обращаться: коммандер Моррисон или Тони, как предпочитает он сам. Все зависит от того, что на нем надето: штатское или впечатляющая сержевая форма с серебряным эполетом со скрещенными жезлами в лавровом венке. Когда я поднял глаза от стола, Тони стоял в дверях при полном параде. Я почувствовал легкий укол вины (как всегда, когда на меня смотрит полицейский, даже если я ничего плохого не натворил).
- Кофейку не найдется? - спросил он.
Вэл тут же метнулась на кухню. Она чуть ли не в реверансе приседает перед любым представителем власти.
- Тони! Какими судьбами?
- Да так, проходил мимо. Я ненадолго - мой водитель на двойной желтой линии.
- Берегись, полицейские здесь блюдут как одержимые. Присядешь?
Коммандер Моррисон действительно иногда к нам заскакивает. Он один из наших ценнейших кадров. Содействовал с учреждением фондов помощи малолетним угонщикам, сбежавшим из дома детям и одиноким мамашам, не жалея ни своего личного времени, ни служебного. Мы с ним отлично ладим. Правда, он то и дело пытается приобщить меня к гольфу, но если не брать в расчет эту мелочь, он и впрямь хороший парень.
- Давай устроимся в комнате для заседаний, а?
После этих слов Тони я понял, что он не просто так заскочил. Он хочет сказать мне что-то не предназначенное для ушей Вэл. Я встал из-за стола, чтобы пройти в комнату для заседаний, как вдруг зазвонил телефон. Вэл подняла трубку, затем прикрыла рукой микрофон. "МВД", - сказала она одними губами.
- Ничего, если я подойду? - спросил я Тони.
- Конечно.
Меня приглашали возглавить какой-то новый комитет. Новейшие подсчеты показали, что в стране примерно сто тридцать тысяч бездомных детей. Меня так и подмывало сказать: почему бы вам, черт возьми, не послать к чертям весь этот чертов комитет и не потратить эту чертову тучу денег на строительство нескольких пунктов экстренной помощи и приютов? Разумеется, на самом деле я ответил: "Да, я согласен".
- Сколько-сколько бездомных детей? - спросил Тони, когда я назвал ему причину звонка. - Что ж, могу в это поверить.
- Две тысячи седьмой год на дворе, - сказал я. - Не тысяча восемьсот седьмой.
- Да уж.
Он снял фуражку и надул щеки. Похоже, ему не очень-то хотелось обсуждать количество бездомных. Лицо у Тони чрезвычайно бледное, а волосы на лбу растут "вдовьим клином". Сравнение с вампиром, сами понимаете, так и вертится на языке - даже и не знаю, как с этим искушением справляются его подчиненные. Но внешнее сходство с ожившим покойником искупает по-настоящему теплая улыбка.
Вэл принесла ему кофе. Она отлично помнит, как он любит - без молока и два сахара, - а он не упускает случая заметить: "Сладкий, как грех, черный, как смерть". Он с нею флиртует. Ей это нравится. Пока они разыгрывали эту сценку, я благодушно улыбался, а когда дверь за Вэл закрылась, Тони перешел к цели визита.
- Уильям, твое имя всплыло в самом неожиданном месте.
- Серьезно?
"Вот оно, - подумал я. - Книги. Нас прищучили. Вот что значили эти расспросы".
- Да. В неожиданном месте.
- И что же это за место такое?
- Слушай, я пришел как друг, а не как легавый, ясно?
- Что я наделал? Я все подпишу.
Кажется, он оценил шутку.
- Ничего такого. Но расследование привело ко мне. Ради тебя я готов на многое, Уильям, ты же знаешь. Это так. Но сначала я хочу послушать, что ты мне расскажешь.
- А именно?
- Тот случай с террористом. У дворца.
- Шеймас? Он не террорист. Он отчаявшийся старый вояка. У него ум совсем зашел за разум.
- Бомба есть бомба. Но не это главное. Важно другое: ты солгал следователю насчет того, что этот старый вояка дал тебе.
- Верно, я солгал.
- Зачем? Зачем ты это сделал?
Я посмотрел ему в глаза:
- Тони, я понятия не имею, зачем я солгал. Слушай, вот как было дело: в тот вечер я оказался там из-за "Гоупойнта"…
- Эти гоупойнтовцы как кость в горле. Пора бы кому-нибудь приструнить их…
- Он сунул мне этот… платок, а я… ну, я не знаю… я просто хотел как-то защитить старика от этого мира. Глупо. Я не могу объяснить.
Тони задумчиво кивнул. Обычно его карие глаза полны сочувствия, но сейчас под их пристальным взглядом мне стало неуютно. Он снова и снова шкрябал дном чашки по блюдцу, словно пытался избавиться от повисшей капли кофе.
- Ясно. - Наконец он сделал глоток. Его кадык заходил вверх-вниз. Он поставил чашку и откинулся на спинку стула. - Но зачем же так, Уильям? Зачем обманывать детектива, который пришел к тебе домой?
Что я мог ему сказать? Сказать правду не получалось, как тонко ее ни подавай. "Ну, - мог бы сказать я, - дело в следующем: я солгал насчет Шеймаса, потому что он один из немногих людей, которые, как и я, способны видеть бесов; мне хотелось знать, что он об этом думал, так что я оставил себе платок, потому что в нем была тетрадь, о которой вам, между прочим, вообще ничего не известно. Понимаешь? Все очень просто. Забудь об этом; я даже сыграю с тобой в гольф".
Вот то-то и оно.
Я знаю Тони больше семи лет. И ни разу за все годы нашей дружбы не упоминал о бесах и тому подобных вещах - по очевидным причинам. Конечно, попробовать можно было. За время службы в полиции он, ясное дело, вдоволь наслушался невероятных историй, но по большому счету я уверен, что для его опытных ушей все это прозвучало бы самую малость сомнительно. Даже если это правда.
- Тони, я не могу объяснить. Знаю, я кретин. Наверное, у меня какой-то комплекс вины, но, когда меня допрашивает полицейский, я не могу не темнить, не отпираться, не…
- Врать.
- Проклятье, я знаю, что ты на меня сердишься. Прости, но я правда не могу объяснить. Так уж вышло. Пришли своего человека еще раз, и я все ему расскажу.
- Это не мой человек. Он не имеет ко мне никакого отношения. Просто компьютер отдела СО-тринадцать связал твое имя с моим. Поэтому они обратились ко мне и спросили, могу ли я за тебя поручиться.
- А ты?
- Поручился. Но раз ты начал с вранья, картинка рисуется скверная, так ведь?
- Да уж.
- Они считают, что там было что-то еще, понимаешь? - сказал коммандер Моррисон, вставая, чтобы уйти, и пристраивая на голове фуражку. - Это ведь не так, правда?
- Правда, - сказал я. - Можешь передать им, что Шеймас был именно таким, каким казался. - Я хотел добавить, что это относится и ко мне, но передумал, чтобы снова не врать.
Я проводил его до лифта. В сущности, если бы полиция раскрыла наши букинистические махинации, пережить это было бы гораздо легче, чем быть пойманным на вранье. Мы обменялись рукопожатием, и Тони пообещал, что, скорее всего, больше меня беспокоить не станут. Когда дверь лифта закрывалась, он ткнул в меня пальцем и сказал: "Может, надумаешь сыграть партию в гольф?"
Когда я вернулся в кабинет, меня трясло. Я вытер платком лоб.
- С тобой все в порядке? - спросила Вэл.
- Нет, - ответил я. - Нет.
В тот вечер я задержался в офисе - нужно было закончить с документами для общего собрания. Зато, вернувшись домой, я увидел на кухне Штына, сидящего за столом с чашкой чая в руках. Сара и Мо были с ним и, судя по их лицам, включили режим психотерапии.
Штын совсем расклеился. Седая трехдневная борода, глаза налиты кровью. Какая-то кровь на ухе. Одежда провоняла пивом и табаком. Он мог бы и не говорить мне, что стряслось, но все же сказал:
- Люси опять меня бросила.
Стоит ли уточнять, что готовых подделок он не принес.
- Тебе бы взять эту Люси, - сказал я, - и дать ей под зад коленом.
- Папа! - воскликнула Сара.
Мо откинулся на стуле и смотрел на меня во все глаза.
- Да, именно это я и хотел сказать. Она только и делает, что бросает тебя, Штын, и я бы на твоем месте уже был сыт по горло. Серьезно, давно пора показать ей, где раки зимуют.
- Но я люблю ее, - проныл Штын. Похоже, от выпитого чая его развезло еще больше. - Я люблю эту деваху!
- Не слушайте моего папу, - сказала Сара. - Он тот еще эксперт.
Штын не без труда встал со стула и, слегка покачиваясь, направился ко мне. - Да, но твоего папашу я тоже люблю. - Он заключил меня в медвежьи объятия. - Намедни-то я вас подвел, сам знаю. Надо было мне того… туда. Джез-то, он как?
- В порядке.
- Он точно в порядке, да? Джез-то наш? Не злится на меня?
- Никто на тебя не злится, Штын.
- Люси злится. А Джез в порядке, правда? Как он?
- У него все хорошо. Штын, сядь. Допивай чай.
- Я ж ведь того… и его люблю. Вас обоих. Тебя и Джеза. Ты ж знаешь.
- Слушай, ты можешь сесть, а?
- Я ее почти закончил, понял? Ту книжку. Почти готово.
"Ага, - подумал я. - Как же!"
- Поговорим об этом завтра, Штын.
- Закончил. Почти.
- Завтра.
Мне наконец-то удалось высвободиться из Штыновых медвежьих объятий и, ловко извернувшись, усадить его на стул. Слезы катились по его щекам и скапливались в куцей бороде. Он достал из кармана самый замызганный носовой платок в мире, приложил его к носу и выпустил три чудовищно мощных заряда. Увидев, как он сморкается в эту грязную ветошь, Сара и Мо захихикали - уж и не знаю почему. И как бы я ни кипел из-за очередной задержки с подделками, это зрелище проняло и меня. Мы изо всех сил пытались не показать, что давимся от смеха, но он все-таки заметил. Одно за другим он изучил наши лица.
- К черту, - сказал он. - Пойду домой, раз надо мной тут смеются.
- Никуда ты не пойдешь, - сказал я. - Ты остаешься здесь.
Он ринулся к двери. Пришлось применить силу и втолковать ему, что мы смеялись не над ним, а над его затрапезным платком. Он немного смягчился. Я сказал, что он может переночевать у меня, и попросил Мо налить ему ванну, но, пока вода набиралась, он заснул на кушетке в гостиной. Я снял с него ботинки, укрыл его одеялом, и мы втроем переместились обратно на кухню.
Сара приготовила соус чили. Пока мы ели, я рассказывал им о Штыне и Люси и о том, какой он великий, но непризнанный художник.
- Он говорит, что за ним повсюду кто-то ходит, - сказал Мо.
- Он это сегодня сказал?
- Да. Мне кажется, он из-за этого к вам и пришел. Но к тому времени, как вы появились, у него это вылетело из головы.
Я оставил детей одних и лег. Денек выдался трудным, и я довольно быстро погрузился в сон. Но примерно в два часа ночи кто-то меня растолкал. Это был Штын.
- В чем дело, Штын? Что случилось?
- Прости, что разбудил, - прошептал он. - Мне как-то нехорошо.
- Тошнит?
- Нет. Это все та комната внизу. Ну, где я сплю на диване. То и дело мерещится, будто там еще кто-то есть. Три раза включал свет - вроде бы нет никого. А потом еще раз включил-выключил - и такое чувство, словно кто-то за мной подглядывает.
- Сейчас спущусь.
Я накинул халат, и мы вместе спустились по лестнице. Зашли на кухню, и я поставил кипятиться молоко для какао. По старой привычке - еще с тех времен, когда дети были маленькими и не давали мне спать. Я включил настенную лампу, и мы говорили тихо, чтобы не разбудить Сару и Мо.
- Я тебя уже достал, дружище. Пойду-ка я лучше домой.
- Никуда ты не пойдешь. Оставайся здесь сколько душе угодно.
- Не понимаю, что это за хрень. Может, конечно, не фиг было столько пить и ширяться все эти годы? Оно как бы выжидает, пока я не начну засыпать, а потом этак шелохнется. Говорю тебе, у меня от этого мурашки по коже. Прям наизнанку выворачивает.
- На, выпей какао.
- Как насчет плеснуть в него чуток рома?
- Тебе это ни к чему, Штын, поверь мне.
Он недовольно заворчал, что его заставляют пить шоколадное молоко. Я же, притворившись, что мне надо в туалет, вышел в коридор. На самом деле я хотел проверить гостиную. Я толкнул дверь. Комната была погружена во тьму. Я прислушался. Тишина.
Тогда, просто для очистки совести, я включил торшер. То, что я увидел, заставило меня отпрянуть. Не важно, как часто ты на них натыкаешься, все равно каждый раз это как удар в живот. То был бес. Обычно их можно разглядеть не при всяком освещении, но сейчас я даже при свете торшера видел, как он оползает в углу напротив книжного шкафа. Вид у него был отчаянно-несчастный; прикрыв морду лапами, он смотрел на меня в щель между пальцами - и ждал.
Я попятился в коридор и закрыл дверь. Сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя, и вернулся на кухню.
- Все путем? - спросил Штын.
- Отлично. Сейчас только сбегаю наверх на минутку.
Я должен был проверить Сару и Мо. Бывает, за одним демоном увязывается целая компания. Это как низкоуровневый вирус. Я открыл дверь в спальню. Из окна падало достаточно света, чтобы увидеть спящих ребят и оглядеть комнату, но после того, что случилось внизу, я был настороже и на всякий случай включил лампу.
Сара пошевелилась во сне; Мо крепко спал. Ничто не проникло сюда. Ничто их не преследовало. Я успокоился. Не то чтобы я ожидал иного, но мне нужно было убедиться, что бес из гостиной явился сюда на Штыне.
Саре и Мо, лежавшим лицом к лицу, ничего не угрожало. Они мирно посапывали во сне, охраняя друг друга своим дыханием. Они напомнили мне Мэнди и меня, когда нам было столько же, сколько им теперь. Их жизнь только приближалась к зениту. Они еще не знали падений. Глядя на их невинность, хотелось улыбаться и плакать.
Я вернулся на кухню:
- Слушай, у меня еще есть чулан. Если тебе неудобно в гостиной, можешь устроиться там.
- Нет, я в норме. Должно быть, приснилось. Просто никак не могу очухаться.
- Ну как скажешь.