- Я тебя давно заприметил, когда ты еще слесарем работал. Ты на лекции о Солженицыне, - я это хорошо запомнил, - задал лектору вопрос, как расшифровывается ГУЛАГ?
- Илья Васильевич, вас за что по пятьдесят восьмой посадили?
- За подготовку вооруженного террора. А какой вооруженный террор я готовил? Работягой был. Я следователю сказал: "Обвинение не признаю". Он бросил Кодекс на стол и закричал: "Выбирай любую статью, но меньше восьми не получишь!" Я тогда в Оренбурге жил. Я родом оттуда. Со мной в камере один сидел, дак его посадили за то, что спалил оренбургский элеватор. А он не сознавался. Его вызвал следователь и спрашивает: "Ну что, надумал?" Окна кабинета выходили на элеватор, а элеватор стоит целехонький. Михаил, его звали Михаил, фамилию забыл, и говорит следователю, глядя в окно: "Да вон элеватор-то, вон, не: горел, что мне сознаваться?" Следователь затопал и закричал: "Тебе говорят, что элеватор спалил ты, ты вот и сознавайся". Не знаю, сколько лет дали Михаилу, я вскоре на зону ушел.
Коля закурил и хлебнул браги.
- Да, несправедлив Бог, несправедлив…
- О каком Боге ты говоришь?
- Как о каком? О Боге, сотворившем небо, и землю, и нас.
- Ты что, в Бога веришь?
- Не совсем. А в кого верить? Лучше верить в Бога, чем в коммунизм. Пусть и нет Бога, но от этого хуже не будет, а вот от коммунистов…
- У нас в зоне сидел поп. Я поначалу с ним общался. Но потом посмотрел на него, как он хлеб сушит, на черный день оставляет, а хлеб плесенью покрылся… А нам проповедовал: Бог да Бог. После этого я с ним не разговаривал. Неужели Бог говорил: пусть пропадет хлеб, но ты не отдай его ближнему.
- По одному попу нельзя делать вывод.
- Ладно, ну его - Бога, а вот о попе еще скажу. Он к нам на зону в конце сороковых пришел. До этого на Севере сидел, ну и его, как грамотного, взяли в спецчасть писцом.
У них баня от бараков метрах в пятистах была. Придет этап, и первым делом в баню. Они распарятся, а их в исподнем ведут в барак. На улице холодища, ветер, и после такой баньки половина помирала. А в спецчасти на делах писали: "Умер по приказу министра".
Ходаков закурил "Беломор", а Коля сказал:
- Да, падлы, народ им не жалко.
- У нас в зоне такого не было. Я в Оренбургской области и сидел. Но если умрет человек, его везут хоронить, а на вахте, для точности, - вдруг оживет, - череп топором размозжали.
- Сталин собака. По его приказу все делали.
- А я, Коля, на Сталина не обижаюсь. Не мог он за всеми лагерями уследить. Берия в основном, Берия виновен. А Сталин, как никак, выиграл войну. Когда его из Мавзолея Хрущ выкинул, я в "Тяжстрое" работал. У нас митинг был. Меня, как репрессированного, вызвал секретарь парткома и попросил против Сталина выступить. Я отказался.
В который раз Петров слышал подобное. Человек чудом жив остался, а спустя много лет против Сталина слова плохого не скажет. Вот парадокс человеческой природы.
Он допоздна засиделся у Ильи Васильевича, и стал у него бывать часто, слушая рассказы о зоне, о предреволюционной поре, о коллективизации. Как-то сказал:
- Я пробую писать, меня публиковали в многотиражных газетах.
- У тебя есть знакомые писатели?
- Есть, Левин. Я брал у него интервью, но интервью не опубликовали.
- У меня вот какое дело. Осенью будет пятнадцать лет, как не могу добиться правды. Может, познакомишь с Левиным, и он поможет.
Илья Васильевич, закурив, рассказал, какой правды добивается пятнадцать лет.
Работая тарщиком на сталепроволочноканатном заводе, не мог равнодушно смотреть, как сжигают десятки тысяч вполне пригодных барабанов, и подал рацпредложение. Тогда администрация дала объявление, что барабаны завод отпускает на дрова. Илья Васильевич предъявил директору ультиматум: не выйду из кабинета до тех пор, пока не решим вопрос о ремонте барабанов. Директор сдался. Илье Васильевичу выдали удостоверение рационализатора и аванс сто пятьдесят рублей.
Бригада Ходакова дала заводу экономии около ста тысяч, но вознаграждение не заплатили. Директора Хватова перевели на Орловский сталепрокатный завод, и Илья Васильевич воевал за премию вот уже пятнадцать лет.
Выслушав, Коля сказал:
- Я читал в "Социндустрии" о Хватове. Что они сетку вагонами налево продавали, это ничего. Там вот что не написано: они загнали кому-то маневровый тепловоз, и его по сей день не найдут. Это мне говорили ребята, кто уехал с Хватовым в Орел ради квартиры.
- Вот вор! - воскликнул Ходаков - Даже маневровый паровоз продал! Не иначе, кавказцам.
- Я бы на вашем месте жалоб не писал. Разве можно в нашей стране добиться правды?
- Постой, Коля. Зря ты так. За правду я буду до конца жизни бороться. Мне не нужны их деньги, но если заплатят, - а меня вымогателем обозвали, - я переведу их в фонд мира.
- За правду в нашей стране в психиатричку угодишь.
- Не боюсь и этого! В тюрьме под следствием сидел с горным инженером. Он несколько лет проработал в Германии и рассказывал, что Германия очень сильна и богата, и что быстро ее не победим. А когда нас везли в зону и зашел разговор об этом, я сказал, что воевать придется долго. Не успели нас привезти, как меня вызвал Кум. "Что, - говорит, - ведешь пропаганду о непобедимой Германии?" Понял я - настучали. Еще срок добавят. И я - была не была - попер на Кума: "Немец Москву обложил, а вы скажете, что Германию раз-раз и победим? Она сильна, и шапками ее не закидать. Чтоб победить, надо работать". Ну и пру на Кума. Он выслушал, и вскоре меня бригадиром поставили. Мы на лесоповале лес для авиации валили. Сосны стройные, как свечки. Вот так и вывернулся.
Всю войну горбил на зоне. Меня на самые ответственные участки кидали. Увидели, какой я работяга. Я там десятки рацпредложений подал, и все внедрили, без проволочек. И сосной чуть не пришибло, и грыжу нажил, кила на боку так и торчит, - и Ходаков, подняв рубашку, показал. - А когда начали с лагерей брать на войну, первый попросился. Но меня начальство отговорило. Когда приезжала комиссия, всю зону выстраивали, и самых крепких на фронт отбирали. Дак нас, меня и еще двоих, начальство прятало в кочегарке. Работяг у нас ценили. Так что за правду-матку пострадать не боюсь. Ни зоны не боюсь, ни психушки.
И Коля, слушая Ходакова, видел в нем ГРАЖДАНИНА.
- Так что, будешь помогать?
- Буду! Но заранее говорю: ни журналисты, ни писатели не помогут.
- Ну и пусть. Но я попорчу кровь вору Хватову. Я в Орловский обком партии написал о нем. Знаю, после статьи в "Социндустрии" его понизили. Я не отступлюсь.
- Если хочешь попортить кровь Хватову, пошли ему посылку, а в посылке маленький гробик. Обей его, как положено, красным материалом. А в гроб вложи куклу, да чтоб на Хватова походила. Он получит маленький гробик, и от расстройства в большой сыграет.
Ходаков засмеялся.
- Нет, гробик не пошлю, а вот письма не только в обком партии, но и ему посылать буду.
С писателем Левиным Коля договорился о встрече и пришел к Ходакову.
- Я сейчас письмо из Ростова получил. Тут вот какое дело. Со мной в зоне сидел Дмитрий Малый. Как-то ранней весной сорок четвертого, в выходной, мы сидели на траве, подстелив одеяла. Было прохладно. Дмитрий читал газету, и вдруг тихо-тихо заплакал. "Что такое?" - спросил я. "Моему сыну… Сергею… присвоили звание… Героя Советского Союза", - ответил он. Дмитрий долго молчал, а потом сказал: "Все, с сегодняшнего дня я для него не существую, Прекращаю писать домой. Пусть думают, что сгинул… Не хочу Сергею портить жизнь, вдруг живой останется". В сорок восьмом я освободился, а он досиживал срок. Писем так и не писал.
Я разыскал адрес Сергея Малого. Так хотелось узнать, встретились или нет сын-Герой и отец-"враг народа"?
Илья Васильевич протянул письмо. Герой Советского Союза Сергей Дмитриевич Малый писал: отец освободился после войны и известил - завел другую семью. Мы встретились в пятьдесят шестом, но отец о себе ничего не рассказал. А недавно умер.
Сергей Дмитриевич Малый дослужился до полковника и не знал, что отец не заводил другой семьи, а боялся своим прошлым загородить дорогу сыну.
Ходаков закурил, убрал письмо и сказал:
- Поехали.
На площадке Илья Васильевич остановился, передохнул и посмотрел на филенчатые двери квартиры Левина: в центре навешена небольшая дверца.
- Ого, - сказал Ходаков, - кормушка как в тюрьме.
Писатель мило встретил искателей правды. Внимательно выслушав, вздохнул.
- Смогу ли помочь? Ко мне часто обращаются. И обком штурмовать приходится, и областную прокуратуру. Тяжело защищать человека. Обратитесь к собкору "Правды" Комову. Он такими делами занимается.
В коридоре толпились люди. Волгоградцы искали защиты у корреспондента "Правды".
Очередь двигалась медленно, и они пошли на лестничную площадку покурить. Следом направился молодой мужчина. Люда, обиженные властями, сочувствуют друг другу и ругают - мать ее за ногу - советскую власть. Заговорили о Комове. В статьях и фельетонах он шерстил и советских работников. У Петрова в разговоре несколько раз срывались слова "корреспонденция", "передовая статья", и мужчина спросил:
- Вы в газете работаете?
- Нет. Для многотиражки писал раньше, для "Нефтяника".
- Для Галины Ивановны?
- Да, а вы ее знаете?
- Знаю. Я работаю в "Сталеканатчике".
- В "Сталеканатчике"? - удивился Коля, - кем?
- Редактором.
- Ваша фамилия тоже Комов, - сказал Петров, разглядывая редактора. На нем серый костюм, светлая рубашка и галстук. Черты лица грубоваты - мужик мужиком, и ростом с Колю, только плотнее. - Как вас зовут?
- Семен Иванович.
И они познакомились. Ходаков обрадовался: возле корпункта "Правды" встретил редактора многотиражки!
Коротко рассказал о своем деле и спросил:
- А вы-то зачем?
- Да у нас со стадиона растащили спортивную одежду и инвентарь. И концы в воду. А завкому наплевать. Ко мне ребята обратились, во я не смог помочь, и вот к Комову пошел. Я к нему второй раз.
- Он вам не родственник? - полюбопытствовал Коля.
- Однофамилец.
Выкурили еще по одной, и Коля пообещал зайти к Семену Ивановичу.
Подошла очередь, и Петров с Ходаковым вошли в кабинет. За столом дымил Комов.
Ходаков рассказал, и Комов, поправив очки, поскреб пятерней затылок.
Задав несколько вопросов, обратился к Коле:
- Вы сможете об этом написать?
- Смогу.
- Напишите к воскресенью, и занесите мне домой. Мой адрес…
На остановке разговорились с женщинами. Они тоже были в корпункте, и Илья Васильевич рассказал о себе. Женщины посочувствовали, и одна в сердцах сказала:
- Да разве у них правды добьешься! Правда только для коммунистов, да и то для тех, кто посты занимает. Сама я адвокат. Всю жизнь людей защищала. Сегодня-то я с ней пришла, - и она кивнула на женщину. - Я познала ПРАВДУ, которую отстаивала всю жизнь. Помогала людям, ходила по инстанциям, и надоела властям. Меня не раз предупреждали, чтоб так рьяно людей не защищала, а то говорили, тебя-то некому защищать будет. Я не верила. И меня - в психиатричку. Мой отец персональный пенсионер, участник гражданской войны. Именной пистолет у него. Когда меня заперли в психиатричку, он сказал первому секретарю, чтоб меня выпустили. Не помогло. Пришел второй раз - без результата. Тогда в третий раз пришел и сказал: "Если не выпустишь дочь, пристрелю именным пистолетом. Я отжил свое". Меня выпустили и дали вторую группу инвалидности, чтоб не работала в адвокатуре.
Они восхитились отцом женщины. Вот так ветеран гражданской войны! Коля знал цикл идиотских четверостиший, среди них есть стихи, метко отражающие сегодняшнюю жизнь. И ему вспомнились строки:
Дедушка старый гранату нашел.
Дедушка с нею к обкому пошел.
Дернул колечко, бросил в окно.
Дедушка старый - ему все равно.
И Петров, когда женщина выговорилась, сказал:
- Вы не смогли бы подсказать Илье Васильевичу, стоит ли ему конфликтовать с заводом?
- Приезжайте с документами…
Коля написал о мытарствах Ходакова и в выходной повез Комову.
Геннадий Афанасьевич, улыбнувшись, сказал:
- Я тогда вас перепутал, подумав: вы редактор "Сталеканатчика", и попросил написать.
Собкор прочитал корреспонденцию.
- Вы своей фамилией подписали. Надо бы от имени Ходакова. Но ничего. Запишите мой номер телефона и в конце недели позвоните.
С Ходаковым Коля поехал к адвокату. Мария Ивановна просмотрела толстую папку документов.
- Я заводскими тяжбами не занималась, но документы за Илью Васильевича.
Петров поглядывал на отца Марии Ивановны. Он сидел за столом, слушая разговор. Дед крепкий, седоватый, с руками, широкими в кости.
Пора уходить, и Коля спросил:
- Дедуля, нам Мария Ивановна рассказывала, как вы пришли в райком. Я восхищен вами, вы - настоящий коммунист!
Собкор "Правды" не смог помочь Ходакову, но он не унывал: отправил письма в областной ВОИР и обком партии. Коля ему помогал. Илья Васильевич надеялся поставить волгоградский сталепроволочноканатный завод на колени.
С месяц назад Коля забрал зарисовку о мастере на все руки из "Молодого ленинца" и отдал в "Волгоградскую правду". Вскоре позвонила на работу журналист Любовь Нежданова.
- Твой материал опубликуем. Но я сокращу немного. Позвони через неделю.
"Наконец-то, - подумал Петров, - меня опубликует областная партийная газета".
Через неделю Нежданова сказала:
- Позвони дней через пять. Твой материал я подготовила.
Но в другой раз она прокричала:
- Плохо слышу. Забери свой материал, не подошел он.
Симпатичная Нежданова в своих статьях воспитывала волгоградцев, учила, как жить, но чаще опускалась на дно семейной жизни. Уж все-то ей известно: почему развелись молодые, почему ребенок не похож на отца…
И Коля ужаснулся, узнав: незамужняя Нежданова несказанно рада родившемуся у нее вне брака малышу!
Зарисовку он забрал у Любови и обалдел: она исковеркала ее до неузнаваемости, выбросив самые лучшие места.
21
Семен Иванович Комов, редактор "Сталеканатчика", мужчина компанейский, и Петров сошелся с ним ближе. Семен Иванович, не найдя поддержки, бросил искать спортивную одежду и инвентарь.
В обед Коля заглянул к Комову. Он чертил макет.
- Семен Иванович, у меня к вам просьба. Хочется поработать в многотиражке. Найдите место.
Он оторвался от макета.
- В районе все места заняты. Но освободятся. Заходи или позванивай. Писать ты можешь. Мне понравилась корреспонденция о Ходакове. Из тебя выйдет журналист.
Как-то, заглянув к Семену Ивановичу, услышал приятное:
- На "Химпром" в многотиражку нужен корреспондент. Там редактором работал мой приятель, а теперь уходит в цех. Редактором будет Татьяна Мигулина, начинающая поэтесса. Ее муж Василий Макаров. Знаешь такого поэта?
- Читал стихи.
- Татьяна два года корреспондентом проработала. Я тебя рекомендовал. Не подреди.
Утром поехал в редакцию. Ничуть не волнуясь, отворил двери и вошел в довольно просторный кабинет. За столом молодые мужчины.
- Мне Татьяну Мигулину.
Ему не успели ответить, как в кабинет влетела чернявая симпатичная женщина лет тридцати, с высоким бюстом, широкими плечами и коротко остриженными волосами.
- Татьяна, к тебе, - сказал один из мужчин, и она круто повернулась.
- Я от Семена Ивановича. Пришел на работу устраиваться.
Татьяна живыми темными глазами осмотрела Колю и спросила:
- Публиковались в газетах?
- Я принес вырезки, - и он протянул десять плотных листов бумаги с наклеенными печатными материалами.
Он взял пример с Тенина. Тот все свои газетные публикации наклеивал на толстые листы.
- Я посмотрю, - быстро проговорила Татьяна и, крутнувшись, скрылась в другой комнате.
- Мне надо на работу позвонить, - сказал Коля.
- Звони, - кивнул на телефон мужчина лет тридцати пяти.
Набрал номер начальника участка.
- Это Петров. Я на Сакко и Ванцетти…
Он не договорил, как начальник закричал: "Где ты болтаешься? Приезжай сюда!"
- Сейчас, выезжаю.
- Значит, ты на Сакко и Ванцетти, - улыбнулся мужчина.
- Мне с утра надо быть в конторе.
- Кем работаешь?
- Мастером, в ЖКО.
А тут вышла Татьяна.
- Я беру вас. Когда рассчитаетесь?
- Через две недели буду у вас.
Она испарилась.
- Как устроишься, я рассчитаюсь. Сядешь на мое место. Здесь писать надо иносказательно, как в баснях Крылова, - сказал веселый мужчина.
- Почему так?
- Наш завод секретный, и потому нельзя писать слова "Волгоград", "Сталинград", "река Волга", словом, нельзя делать привязку к местности.
Услыхав слово "секретный", напугался, но виду не подал. Другой мужчина, моложе, добавил:
- Еще пройдешь через первый отдел: не спала ли твоя бабка с Керенским?
Петров не знал, что такое первый отдел, но понял: нехороший, и не растерявшись, пошутил:
- С Керенским бабка не спала, а если и спала, то с Колчаком. Я из Сибири.
- Неважно, - продолжал мужчина, - здесь всех, кто на завод устраивается, проверяют.
Коля, сраженный, поплелся на остановку. "Да ведь я на секретный завод устраиваюсь! Не возьмут. Спросят: "Судимый?" Как быть? А так хочется в редакции поработать! А если ответить: "Несудимый!" Узнают. Но парень сказал, что проверят, не спала ли бабка с Керенским? Значит, будут проверять родственников? Проверят отца - а он работал начальником милиции, - и меня не сильно будут трясти. Живой отец в ТОЙ зоне не помог, а вдруг мертвый в ЭТОЙ поможет?"
Петров подал на расчет, отправил литературоведу письмо и быстро получил ответ. На майские праздники Олег Викентьевич срочно приглашал в Москву.
Тенин встретил трезвым, на этот раз пожал руку крепче, и сразу:
- Зря устраиваешься в редакцию. Пора переезжать в столицу. Техникум закончил, Волгоград ничем не держит. В Москве войдешь в литературный круг, и я тебе помогу.
Сели в кресла.
- Олег Викентьевич, где я пропишусь в Москве и где буду жить? Ведь я с женой и дочерью.
- Я пропишу тебя в Московской области, а работать поступишь в Москве. Кем? В многотиражную газету корреспондентом. Но это будет Москва, а не Волгоград. Жилье найдем. Снимешь дом, я помогу, и жена с дочкой приедут. Жена дворником в ЖЭК устроится и быстро получит квартиру. Да и ты в ЖЭК поначалу ради квартиры можешь пойти. Вот это мы и обсудим.
Коля молчал. Не хочется бросать Волгоград, там квартира. И отказался.
- Зря!
- Не зря! У меня на переезд и денег-то нет.
- Дебаты продолжим позже, а сейчас надо выпить.
- Пить не будем. В прошлый раз ваша жена разбомбила меня, сказав, будто я вас спаиваю. И в этот раз придет…
- На праздники ее не будет. Она на даче…
- Как с моими рассказами? Пристроили хоть один?
- Пока нет. Ты же не хочешь переехать в Москву. Будешь жить здесь, и будешь вхож в редакции и дело сдвинется. Давай, сходим в магазин.
- Хорошо, только одну бутылку в честь моего приезда.
Но одной оказалось мало.
- Все, Олег Викентьевич, хватит. У меня с деньгами туго.