Постоянные концерты знакомили его с разными людьми, в том числе и с красивыми, молодыми девушками. Сашино естество реагировало правильно и возможно у него завязался бы краткосрочный романчик, но Алла никогда не отпускала его на длинный поводок, держала только на коротком, потому что тогда можно было подтаскивать его все время к ноге. Постепенно она стала следить за каждым поворотом его головы в сторону любой юбки, за любым телефонным звонком в квартиру. Она добилась того, что телефон из его квартиры был запараллелен с нижним этажом. Это напоминало клетку, золотую клетку, в которой томилось его молодое тело.
Иногда Саша допоздна засиживался в студии, тогда Алла без конца тренькала телефонным аппаратом и требовала его в кровать. Он придумывал всевозможные уловки, чтобы остаться спать в своей новой, полюбившейся спаленке, но это удавалось не всегда. Если такое случалось, Саша долго лежал поперек кровати, расслабившись, раскинув руки, и смотрел в потолок в горестных раздумьях. Ему было очень жаль себя. Очень, очень! Он понимал, что сам попался на крючок, понимал, что "соскочить" теперь будет невероятно сложно и долго. Ему надоедали клоунские рожи, надоели людские глаза, непонимающе глядящие вслед такой удивительной паре, надоело все…
Иногда ему казалось, что еще одна капля, он все бросит и убежит куда глаза глядят, но каждое утро заставало его на одном и том же месте. А Алла "вошла в раж". Ей нравилась бесконечная реклама своей победы над ним. Это тешило ее самолюбие, подогретое собственным мнением об ее очень модной и очень стильной, новой внешности с ровными зубами, холеными щеками с протянутыми внутри золотыми нитями, без видимых с далекого расстояния морщинок под глазами и отвислости по низу лица… не говоря уже о животе…
Одной из самых последних "примочек" была их "засветка" в ящике в очередной телепрограмме, смакующей неравные браки. Саша упирался, как мог, почти полмесяца, но Алла окружала его так долго, так плотно и доставуче, что программа вышла в эфир с "удивительной супружеской парой, безумно любящей друг друга, несмотря на возраст".
После эфира народ удивился еще больше, но говорить это прямо в глаза стеснялся. Постепенно вокруг него медленно таяли друзья, которых Алла умудрялась оттолкнуть по телефону, не подпуская к Сашиному телу. Не надо забывать, что иногда слово звучит как пощечина, а иногда как подножка. Он был занят музыкой и не всегда замечал изменения вокруг себя. Но проходил месяц, два, три, и он с удивлением обнаруживал, что еще один друг перестал звонить и не приглашает на дни рождения в свою семью. Он списывал все на Аллу, которую "не очень любят" его друзья из-за скрипучего крика и словечек, вылетающих из ее рта бесконтрольно и часто невпопад. Постепенно в Аллиной квартире становилось все тише и тише, потому что Саша старался общаться как можно реже. Он на цыпочках просачивался утром на третий этаж и загружал себя работой, чтобы как можно меньше видеться. Доходило до того, что за целую неделю они иногда не перекидывались и парой слов. Иногда от этого затишья его взрывало и хотелось крикнуть громко, на обе квартиры, разбудив тишину, или съязвить что-нибудь вредное: "Не будем говорить громко на кладбище", – и этим спровоцировать Аллу на злость и крик. Но Алла, как истинный носорог, тоже перестала реагировать на его вспышки. Она стала чувствовать себя его хозяйкой. Она стала способна на любые поступки, лишь бы Саша сидел дома и ни с кем не общался, даже с ней. Достаточно долгое время она мужественно терпела Люду, хотя ревновала до полного отсутствия самоконтроля. Но и эта нить, связывающая его с миром нормальных людей, скоро оборвалась. Однажды Алла отправилась в офис к Люде и вернулась оттуда с приговором:
– Мы больше у этой наглой бабы не работаем! Все! Мое терпение лопнуло! Эта команда глупоголовых и тугомыслящих во главе с главной инфузорией туфелькой по имени Люда никогда не появятся в нашей жизни!
– А что случилось? – удивился Саша, стоя в проеме двери с чашечкой кофе в руке.
– А то, что я и так знала. Я догадывалась, что просто так ничего не бывает, не зря нас Маргарет Тэтчер предупреждала насчет бесплатного сыра, как ты правильно когда-то заметил! Оказывается, ты с ней спал! – Алла сняла плащ в прихожей и стала назидательно помахивать Саше пальчиком, проходя в комнату мимо него, в подтверждение своих слов, как провинившемуся мальчику.
Такого поворота событий Саша никак не ожидал и даже поперхнулся кофе. Он не мог допустить мысли, что Люда раскроет их смешную тайну. Что-то здесь было не так.
Вечером, после скандальных оправданий и обзываний всевозможными нехорошими словами, Аллу на метле унесло к Лине жаловаться на горькую судьбину, а Саша выбрал время и сам позвонил Люде.
– Привет, это я, – ласково проворковал он в трубку, потому что всегда чувствовал к этой женщине теплые чувства. – Слушай. Что тебе моя дура нагородила?
– Привет! – тоже обрадовалась она. – Слушай! Молодец, что ты сам позвонил. Где ты эту чувырлу откопал? Она у тебя как йог, от нее даже икается! Я тебе хотела все сразу же после ее ухода рассказать, но у меня создалось впечатление, что она точно на метле летает. Не успела дозвониться, а она уже тут как тут. На телефоне висит. Мои попытки прорваться к тебе увенчались ничем. Она тебя охраняет как мифический пес Цербер. Только что не кусается, но гавкает громко! Сегодня так нагавкала, что я ее выгнала из офиса.
– Правда-а-а? А что случилось?
– У меня были переговоры. Прилетели американцы, и мы сидели в кабинете. Когда твоя Алла входит в офис, слышно даже на улице, потому что она орет, как иерихонская труба, ты сам знаешь. Мы сидели в кабинете, а я ее услыхала еще с лестницы. Мои американцы даже переглянулись. Потом она прокричала по коридору до бухгалтерии. Потом стало тихо на десять минут, но тут она вышла из бухгалтерии и притащилась под дверь моего кабинета в секретарскую. Что она орала, я не слушала, но орала во всю мочь своей силушки. Иногда в тексте проскакивало и про суку, и про мать. Мои иностранцы занервничали.
– Ну и ты?
– А я вышла и спокойно попросила убавить громкость или посидеть в бухгалтерии, пока они не удалятся. Она послушалась и наконец-то чепуха, которую она несла, стихла.
– И пошла в бухгалтерию?
– Представь себе, пошла. Но когда иностранцы ушли, она ворвалась ко мне в кабинет и давай орать, и давай орать. Оказывается, я ей все время рот затыкаю и не подпускаю к приличным людям. Вот и сейчас загнала в бухгалтерию. Представляешь?
– И что ты ей ответила?
– Ответила, что если бы она совсем не приходила в офис, то у нас было бы намного приличнее, намного тише и воздуху было бы больше, легче бы дышалось…
– А она?
– А она давай кричать типа: я ее терплю только потому, что есть ты. Я ей так и сказала: – да, именно поэтому и терплю, потому что ее одну я бы даже на порог своего офиса не пустила и, как говорят в народе, на одном поле бы даже… не села. Как и многие другие.
– Ну ты даешь! И?
– Тут она как закричит: может, ты моего Сашку любишь? Да, люблю, говорю. Может быть, ты даже с ним спишь? – кричит. Да, говорю, и сплю, и люблю, и вообще я его у тебя себе заберу!
– Так и сказала?
– Так и сказала. При этом как же она бесновалась! Как сумасшедшая! Стала кричать, что всем нам еще покажет почем фунт лиха! Что она на нас чертей нашлет или еще какого-нибудь сатану. Что мы все ее очень плохо знаем! Что не за горами время, когда узнаем и ахнем! Я и подколола. Может, говорю, ты с этим Сатаной дружишь? А она вдруг выдала: "И не только с ним! Есть кое-кто покруче! А ты у меня… – это, значит, я, – будешь на сковородке в аду гореть синим пламенем, а черти будут тебя вилами переворачивать". Как тебе это нравится?
– Да-а-а! Ты знаешь, что-то в этом есть. Я вот, к примеру, давно бы ушел, да такое чувство, что ноги привязаны или гири на них кто-то повесил, многотонные… Может, она и правда Баба Яга?
– Поэтому на метле летает? А может, она тебя приворожила, присушила? Ты ничего такого раньше не замечал?
– Раньше и правда все было по-другому… А сейчас все стало странноватенько как-то… Может, и правда она по каким бабкам-ворожеям шнырит? Мало того, что в доме сплошная диктатура, туда не ходи, тут не сиди, а уж к телефону первым я забыл, когда подходил.
– Значит, точно, она тебя чем-то травит. А зельица не подсыпала, или привороты в ухо на ночь не бухтела жутким, замогильным шепотом? Или ты не замечал?
– Пока не замечал, но буду присматриваться. Ты мне сама не звони. Я буду звонить.
Перемен, я хочу перемен…
Вечером за ужином Саша вызвал Аллу на откровенный разговор:
– Алла, мы с тобой теперь как будем жить и работать?
– Как работали, так и будем работать. Сами.
– То есть как – сами?
– А так. Откроем свою собственную фирму, и будем работать сами. Сейчас фирму открыть – два раза плюнуть. Двести баксов и две недели бумаг. Вот и все!
– А как же "ящик"? В смысле телевизор? Кто нам будет клипы оплачивать?
– Она тебя клипами купила? Да?
– Я же тебе уже рассказывал и не раз. Она мне морально была должна, мо-ра-ль-но, вот и отдавала своеобразный долг.
– Сами будем оплачивать. Я кое-что накопила.
– Ты думаешь, нам с тобой этого хватит? Мы же сейчас за квартиру заплатили, за аппаратуру, мебель и прочее…
– Ты меня плохо знаешь! Я девушка ву-у-у-мная! У меня есть загашник!
– И твоего загашника хватит на один клип?
– Даже на два.
– Это хорошо. А дальше что?
– Это уж ты должен решать, что будет дальше. У тебя какие планы на будущее?
– У меня надежда на студию. Только надо разрекламировать. Я же могу не только сам песни писать, я же могу записывать фонограммы или минусовку-музыкалку для певцов. Вот на что нужно нацелиться. Это перспективно.
– Ты хочешь, чтобы я занялась рекламой?
– Если, конечно, у тебя есть время. Потому, что я смотрю, у тебя на Лину время есть, значит и на рекламу должно хватить. Правильно?
– Время-то есть, только я не знаю, кому предлагать минусовки? А потом, при чем здесь Лина?
– Лина тебя отвлекает. А предлагать нужно всем, с кем по концертам общаешься.
– Ты думаешь им это надо? Все уже давно к разным студиям пристроились. Найти бесхозного певца или композитора не так-то просто…
– Я это тоже понимаю. Но… Нам же самим это надо…
Две недели Алла открывала новую, свою собственную фирму, а потом занялась вплотную Сашиной студией. Она стала пропадать из дома все чаще и чаще, благо на Москву нагрянуло теплое, солнечное лето. Наступал июль и Саша мог, наконец-то, вздохнуть полной грудью свободу. Теперь можно было поговорить с друзьями по телефону и даже позволить себе сходить в пивбар или баню. Выяснилось, что не только Люда не могла прорваться по телефону к Саше, все друзья в один голос причитали почти похожими фразами над Сашиной головушкой и жалели его. Он не знал, как в ответ оправдываться, потому что такие отношения были непонятны всем. Неожиданная версия родилась и озвучилась сама собой:
– Мужики! – задумчиво сказал Саша, как-то, за кружкой пива. – Я по жизни имел столько баб, сколько невозможно себе представить. Наверное, теперь я должен нести крест искупления. Это моя тяжелая ноша, и понесу я ее до конца сам. Давайте больше на эту тему не говорить.
– Мы-то что-о-о? Лишь бы тебе было хорошо, лишь бы она тебя не утоптала до состояния половичка у двери. Ведь прячет же, зараза, и врет что тебя нету дома, – сказал Сергей.
– Нам все равно, лишь бы она не мешала нам пиво выпить вместе с нашим другом, – чокнулся с Сашей его древний приятель еще по Нижнему Новгороду Игорек.
Саша задумался над странными словами и Люды, и его старых друзей. Плохо, что Алла старалась отбить его и от друзей, и от знакомых, перекрывая кислород общения. Ведь человек без кислорода жить не сможет. Ее поведение может натолкнуть его на крамольные мысли об их совместимости. Может родиться нехороший вопрос. Например, почему его занесло к Алле под крылышко? Может быть, от безденежья, тоски и одиночества? Или может быть это действительно правда? Его странные мысли о вине? Может, он действительно виноват перед всеми женщинами вместе взятыми? Ему на самом деле стало казаться, что это искупление за прожитую и прогулянную жизнь. Может быть, и правда нужно сжать зубы и терпеть. Ведь Алла столько для него сделала.
Может так надо? Каждый человек идет предназначенным ему путем. Ничто в его жизни не проходит бесследно. Даже мимолетные встречи и увлечения оставляют след. Иначе, зачем тогда они происходят? Вот и Алла. Зачем произошла эта встреча, пугая его своей нелогичностью, неожиданностью и непредсказуемостью? Но, похоже, что все в жизни предначертано и предопределено. Иногда неожиданная встреча напоминает что-то мистическое, как отголоски веков, называемые людьми кармой. Может ему по судьбе написано отрабатывать за предков эту самую карму, это смутное похмелье чьих-то безумных пиров? Хотя, что на предков кивать, когда у самого рожа кривая. Тут бы свои грехи отработать да отчитаться перед своей совестью…
Мысли, мысли. Куда вы можете завести человека? Почему он только мыслит, а не учится на своих собственных ошибках? Почему нельзя быть более избирательным с женщинами? Вот эта всеядность и способность любить всех подряд и занесла его в золотую клетку. Правда, Сашу всегда волновала еще одна мысль – этот один из семи главных грехов, про которые ему рассказывала еще бабушка – грех прелюбодеяния. Это действительно грех, или это что-то ненаказуемое? Если это грех, то, наверное, вот сейчас он за него и несет расплату, потому что за его спиной было несметное количество женщин, которые состояли в браке и изменяли с ним своим мужьям. Может это отголоски тех измен? Да-а-а-а! Мысли…
Что толку, что мыслей полна голова? Эти мысли тянутся, тянутся, как жевательная резинка, потом самооправдываются и потихоньку тянут за собой в мечты, а мечты перетекают во внутреннее самосозерцание. Ничего путного от пересечения этой тонкой границы не получается. Эта тонкая граница, отделяющая понимание и обычное зрение от внутреннего ока, третьего глаза внутри себя самого, почти неосязаема и только интуитивно предполагает поле сплошной мглы. Хорошо бы если бы по этому полю мглы пролегали разделительные полосы, как на аэродроме.
Такие квадратные мысли с острыми и колючими углами вылезали из его становившейся квадратной головы, осыпались с углов песком, заносили извилины и засыпали сладкие воспоминания из затухающей памяти…
Грех грехом, но это стало его раздражать и пугать, потому что в последнее время происходило все реже и реже. Эти мгновения работы внутреннего ока. Еще чуть-чуть, и превратится он в ходячую бесчувственную чурку на ножках. Будет, как робот или зомби безоговорочно преданно исполнять жизненно необходимые функции и Аллины указания – и все…
Пора было ставить точку его затворничеству. Он так долго сидел в доме, не имея возможности просто прогуляться по обычной улице, что теперь частое пропадание Аллы его стало радовать. Он стал позволять себе в эти тихие часы ее отсутствия тоже уходить из студии и бродить по Москве, вспоминая молодость, но не забредая далеко от дома.
Но тут на его счастье изобрели мобильные телефоны и теперь можно было Аллин контроль проходить и на улице.
Алена
Она шла по аллейке в полупрозрачном сарафане, просвечивающемся на заходящем солнце, которое прорисовывало контуры ее точеной фигурки на ткани, как кино на экране. У нее было очень хорошее настроение, это было понятно сразу же, при первом же взгляде на ее улыбающееся личико скромной сельской учительницы. Длинные ножки, стройные, как кипарисы, на талии прячущиеся в собранную ткань сарафана и там перетекающие в тоненькую талию, а потом и в фигурку молоденькой девушки с упругой грудью торчком, в стройную, горделивую шейку, а из нее в красиво посаженную головку, увенчанную копной вьющихся, рыжеватых волос… Рыжее облако тоже просвечивалось на солнце, добавляя своей нежной и какой-то изысканной охристости в затухающий солнечный свет. Она была как капелька света в бегущем солнечном потоке, и сама тоже светилась, но это не помешало Саше рассмотреть и вздернутый носик, и правильный овал молодого лица, и пухлые губки, и большие глаза под гладким, девичьим лобиком.
Саша сидел на скамейке и смотрел на чудо, плавно приближающееся к нему. Чудо было чудо как хороша! Очень хотелось погладить рыжее облако рукой и почувствовать, какое оно воздушное. Саше даже показалось, что, опустив руку на ее голову, он обязательно окунется в краску этих волос и его рука тут же засветится в красоте августовского вечера переливающимися солнцами. Это ощущение затеплилось в сердце и стало греть захолодевшую душу. Ему так отчетливо затосковалось и так захотелось на самом деле прикоснуться к солнечным волосам, погладить их рукой и озариться их светом, что внутри него все свело в единую точку этого желания, ставшего вдруг жгучим. Он понял, что если вот сейчас это солнечное чудо, этот лучик света скользнет мимо него в чужое пространство, он себе этого не сможет простить. Потом ему будет казаться – а может, это Бог посылал ему частичку своего тепла, через этот лучик, а он отвернулся от него и не взял бережно в ладони…
Девушка подплывала все ближе и ближе. Саша весь внутренне подобрался и оцепенел. Ему очень хотелось подняться навстречу ей и сказать так, как умел только он, радостно и празднично: "Здравствуйте! А я вас уже давно жду"!
Но девушка подошла, прошла мимо и стала удаляться, а Саша сидел болванчиком на скамейке и не мог сдвинуться с места. Ему стало жаль девушку, жаль чувства, которое она родила в нем только что и могла укрепить. Было жаль отношений, которые, как неизбежность, могли появиться после этого, жаль себя… Ему было жаль всего и всех, потому что он вдруг четко представил Аллу, как асфальтоукладочный каток, который мог пройтись по самому больному и родному, если бы оно смогло стать для него самым важным вместе с этой девушкой. Гадостное и брезгливое чувство и к Алле, и к самому себе заполнило душу и стало перетекать на скамейку, а потом на дорожку аллеи. Он подумал, что если немедленно не встанет и не догонит девушку, то не сможет больше жить на свете, уважать себя, любить мир и людей…
Саша подхватился со скамейки и быстрым шагом стал догонять свою незнакомку.
– Девушка! Девушка! Подождите! – крикнул он ей в спину.
Девушка повернула рыжее великолепие, ставшее на солнце еще ярче, удивленно приподняла тоненькие бровки и спросила:
– Вы меня?
– Вас! Вас! – подходя к ней поближе и расплываясь в улыбке, которая была самой главной в его арсенале – белозубой и от широты всей души. Саша протянул руку и взял девушку за локоть. – Я провожу опрос населения. Вы могли бы ответить на мой откровенный вопрос?