Глава 15
СОТА навсегда
– Она не со зла, – выдавила тихий звук Дунаева, после того, как выпрямленная спина Ксюши скрылась за дверью кафе. Несколько минут после ухода бывшей одноклассницы Татьяны сидели в оцепенении. Они не смотрели друг на друга, каждая замерла, уставившись перед собой.
– Не со зла? Ничего себе! От доброты душевной облила нас грязью? – оттаяла Борковская, промакивая зареванное лицо салфеткой. Слова Ксюши ее очень задели, но еще больше возмутил тот факт, что бывшая одноклассница заполучила красивый и мужественный трофей с фамилией Артуфьев.
– Просто она всегда завидовала нашей дружбе. У нее ведь отношения-то ни с кем не складывались, – поставила диагноз Дуня.
– Однако Мишку она заарканила! – никак не успокаивалась леди в красном.
– Причем тут Мишка? – разбавил симфонию голосов грубоватый голос Бали. – Дуня про другое говорит: завидовала она нам – это правда. Черной завистью. У нас ведь СОТА была, братство – четыре Таньки. Она была лишняя – хоть ты тресни!
Все женщины активно закивали, понимая, что в словах Бали кроется истина. Каждая чувствовала себя запачканной, хотелось смыть негатив, оставленной злопамятной одноклассницей.
– Зачем же мы ее с собой таскали? – возмутилась Борковская, вспоминая, как тяготило ее присутствие Ксюши на давних прогулках.
– Из жалости! – призналась Баль. – Встанет, вылупит глаза и что? Сказать ей: пошла вон? Я терпела, а потом уже начала вас подговаривать, чтобы не брать ее с собой.
– Дунаева тоже ее жалела, – очнулась Карасева. – Дунь, вы в садике вроде вместе были?
– Нет, мы жили по соседству. С ней дружить никто не хотел во дворе. Родители у нее богачи были. Кто-то был у них в гостях и говорил, что дом как музей. На столе шоколад лежал всегда иностранный – ни разу не предложили. Если у вас всего много – почему не угостить людей? Кто-то пустил слух, что она жадная и как отрезало! Вот я и протянула руку помощи: пригласила ее в нашу компанию. Бог с ним, думаю, с жадностью! Лишь бы человек был хороший!
– Вот и нагадили в твою протянутую руку в результате! – подсластила беседу Борковская.
– Осадок какой-то… зря она так. Жизнь отымела, – вторила Карасева.
Баля, молча, рассматривала своих подруг, пытаясь отчетливо зафиксировать каждую из них, словно делала фотографический портрет на долгую память. Шрамы на щеках потемнели и стали очень заметны, сквозь остатки дешевого тонального крема.
Карасева старалась вести себя изысканно, ее движения были плавны, степенны и благородны, будто она принадлежала к какому-нибудь древнему роду. Ее огромная шляпа хоть и выглядела нелепо и карикатурно, защищая от постороннего внимания, но все же придавала ее виду мультяшной интеллигенции. При цепком взоре, заглянув под широкие поля, несложно было определить, что женщина больна. Страшная тайна, скрытая под дурацким головным убором, была на виду при внимательном и чутком взгляде. От юной жизнерадостной Таньки Карасевой не осталось даже оболочки. Это была насквозь фальшивая женщина, плохо играющая роль здоровой и благополучной дамы из высшего общества.
Дунаева напоминала сиротку, сбежавшую из приюта от злых воспитательниц. Во всем ее теле была неуверенность, робость. Голос ее был тих, лицо осунувшееся. Даже раскрасневшиеся от выпитого вина щеки не придавали ее облику благополучия. Ее глаза преимущественно были опущены вниз, словно она боялась, что в них прочитают, как сильно она несчастна. Маленькая напуганная мышка Дуня говорила еле слышным страдальческим голосом и бесконечно поправляла старую штопанную одежду, которой очень стеснялась.
Мастерица эпатажа Борковская вела себя расковано. Очень хотелось выволочить ее в уборную и, наклонив над умывальником вместе со слоем косметики, смыть ее десять тысяч масок, под которыми была погребена добрая и светлая девочка из далекого прошлого. Каждые пару минут она прикасалась к своим украшениям, словно идентифицировала свою значимость. Изобилие побрякушек видимо давало уверенность заблудшей овечке Татьяне в том, что жизнь ее стоит дорого, и не зря она ложиться под состоятельных, но бездушных мужчин.
И она сама – четвертая составляющая СОТЫ – убийца, отсидевшая в тюрьме, с искалеченной жизнью и психикой, с изуродованным лицом и без будущего. Чего ей ждать от пустой и унылой жизни?
Татьяны не замечали сканирующего взгляда Бали, они продолжали обсуждать, как несправедливо с ними обошлась неблагодарная Ксения.
– В чем-то Ксюха права! – вдруг пробормотала задумчиво Таня Баль, заставив этой фразой собеседниц замолчать. Все уставились на подругу в ожидании разъяснений.
– Ну, не повезло нам немного! Зато на том свете будем райские яблочки лопать! – почти весело воскликнула Баль.
– Райские яблочки… Ты как скажешь, Баля! – хихикнула Борковская.
– А давайте возьмем шампанского, девчонки! – предложила Карасева, чем вызвала восторг у сидящих за столиком женщин. – Выпьем за нашу дружбу, за наш Татьянин день, в который мы можем и поплакать и посмеяться вместе!
– Точно! Всем Ксенофондам назло! – подхватила Баля и жестом привлекла внимание официантки, громко требуя бутылку шампанского.
– Бабахнем так, что стены содрогнуться! – чирикала Борковская, между делом строя глазки двум молодым мужчинам, спокойно беседующим за соседним столиком.
Через пару минут официантка поспешно семенила к столику с бутылкой в одной руке и четырьмя бокалами в другой. Видимо критика Ксюши произвела впечатление на сотрудницу кафе – она была избыточно услужлива: девушка растянула в улыбке губы так, что казалось, ее щеки вот-вот треснут от усердия. Официантка, кружилась вокруг Татьян, как труженица-пчелка собирающая нектар с цветов и нарочито вежливо спрашивала высоким голосом: "Что-нибудь еще желаете? Меню принести?". Баль предотвратила попытку девушки самостоятельно открыть бутылку, заверив, что этот ритуал она произведет собственноручно.
– Что там с шампанским? – воскликнула весело Борковская. Она поморщилась при взгляде на этикетку, но мнение о сомнительном качестве напитка оставила при себе.
– Сейчас… еще немного, еще чуть-чуть, – прокряхтела Баля, открывая бутылку.
Карасева испуганно замерла, глядя на старания подруги борющейся с пробкой. Борковская заметила оцепенение женщины в огромной шляпе и, рассмеявшись, воскликнула:
– Ты чего обмерла, Карасик?
– Я помню это, – растерянно произнесла Карасева.
– Что помнишь?
– Вот это… Эту ситуацию… Я уже это где-то видела…
– Дежавю, называется, – блеснула знаниями Борковская.
Карасева медленно провела взглядом по залу кафе, рассматривая людей. Сердце громко колотилось, ей даже показалось, что подруги слышат этот громогласный стук.
– Сейчас в том углу засмеются, – медленно произнесла Карасева, указав в противоположную сторону от себя, и через мгновение веселая компания молодых людей разразилась раскатистым смехом.
– А сейчас поднос упад… – не успела она закончить, как в следующую секунду послышался грохот, после чего одна из официанток кафе громко выругалась и поспешно засеменила к двери с табличкой "служебное помещение" громко крича чье-то имя. Словно чертик из табакерки перед ней появилась низкорослая заспанная женщина с ведром и шваброй.
– И дверь… Женщина выйдет с маленькой девочкой из кафе…
Все Татьяны уставились на дверь, кроме Баль – она продолжала выкручивать плотно сидящую пробку в бутылке дешевого шампанского. Ворчащая мамашка тащила к выходу упирающуюся и капризничающую девочку, она громко отчитывала дочку за плохое поведение и обещала поставить в угол по возвращении домой.
– А сейчас, – вспоминая свое видение, продолжала говорить Карасева.
– Ну, вот, пошла пробочка! – оживилась Баль, не обращая внимания на предсказания подруги. Газы активно выталкивали пластмассовую пробку из бутылки под бодрое ликование Тани.
– Не открывай!!! – громко закричала Карасева, резко встав в полный рост.
Глава 16
Послеглавие
Я часто думаю о смерти… Нет, не в смысле суицида… я любопытствую: что там за той чертой. Мне хотелось бы посмотреть одним глазком, к чему ведет финал жизненного наземного цикла, что произойдет в тот момент, когда мы лишимся своей физической оболочки.
Я думаю, человек создан для мучения. Да, есть рай где-то там… далеко за облаками, а ад – он на земле. И каждый из нас усиливает и сгущает краски своего личного ада собственноручно. Тому подтверждение СОТА. Дунаева, Карасева, Боковская, Баль… У каждой из них было три человека, на которых можно было опереться. Моя мама много раз повторяла, что надежные и верные друзья имеют серьезное значение в нашем жизненном цикле. Для меня это оказалось невозможным. Наверное, я не заслужила мощную поддержку – подруг, которые бы пришли ко мне больницу, сбежав с уроков?
Тани могли бы спастись и жить, не развали они свою дружбу сто веков назад… Если бы они остались единым организмом, монолитом! Но они разрушили оболочку общности, расщепились и стали уязвимы. Каждая усугубила свой личный ад и прошла набор собственных жестоких испытаний. А потом четыре части единого организма собрались вновь… чтобы очиститься… и попасть в рай! Что это? Шанс на спасение? Стечение обстоятельств? Судьба?
Он сидел за соседним столиком… Тот мужчина. С большой черной сумкой. Не знаю, в какой именно момент я обратила на него внимание… Ах, да! Это было после того, как я швырнула деньги за чай и направилась к выходу. Мы с ним скрестили взгляды. Он заметил, что глаза мои наполнены слезами и в какой-то момент я отправила ему импульс SOS. "Спаси меня, незнакомый человек, поддержи за локоть, кажется, я снова лечу в бездонную пропасть своей злости, ненависти, неуверенности, непрощения", – думала я, проходя мимо ссутулившегося мужчины, смотрящего на меня, как отлученный от стаи зверь. Я почувствовала в его глазах отчаяние. Это было как в замедленной съемке: его глаза… огромные темные глаза… и черные густые брови, которые сливались с шапкой, обтягивающей его большую голову. И щетина, плотно покрывающая щеки, подбородок…
Я остановилась у входной двери кафе – что-то прицепилось к каблуку. Это была жвачка. Какой-то маленький уродец бросил жвачку на пол! А может и большой уродец… Взрослые нынче не блещут воспитанием… Будто все забыли слово "хорошие манеры". Амнезия. Общечеловеческая. Тот мужчина с плотной щетиной, плавно переходящей в головной убор, выскочил из кафе и быстро пошел прочь вниз по улице. Очень быстро. Не оглядываясь. Без сумки. Я не придала этому значения. Меня волновала жвачка, прилипшая к каблуку моих новеньких недешевых туфель. Я соскребла ее об угол ступеньки перед входом кафе и медленно направилась к автомобилю. На мгновение я остановилась и повернулась к стеклянной витрине кафешки. Мне показалось, что Тани смотрят на меня… Будто они стоят возле стекла в белых балдахинах и улыбаются… Дуня… Баля… Карасик… Борковская… Их лица – спокойные и счастливые… Мимолетное видение… пророческое… Через пять минут прогремел взрыв… Сразу, как я повернула за угол… Мне показалось, что мою машину подбросило… Или это мое сердце так встрепенулось… Стало страшно… невыносимо страшно… и холодно… На улице началась паника… я видела, как побежали люди… И дым. Много дыма над кварталом. Я не смогла повернуть назад. Я нажала на газ, мечтая как можно быстрее добраться до дома и спрятаться. Где-то там глубоко в подсознании я поняла, что их больше нет… Их нет…
Первое, что я сделала, когда вошла в квартиру, нашла лист бумаги и угольный карандаш (моя племянница – ученица художественной школы – гостила в прошлые выходные, я убрала находку в шкаф прихожки до ее следующего визита). Я рисовала… чувствуя себя в тот момент великим творцом, создающим новый дом или место, или укрытие для четырех женщин с одинаковым именем. Завершив свой художественный "шедевр", я почти сразу отключилась на диване гостиной. Они мне приснились. Четыре Тани сидели в пустом кафе за тем же столом. В белых полупрозрачных одеждах. Я вошла в зал, взвизгнул колокольчик, но они продолжали о чем-то спорить, не обращая внимания на вошедшую бывшую одноклассницу. Я приближалась к ним очень медленно, вслушиваясь в беседу.
– Это ты Баля, во всем виновата! – воскликнула Карасева, потрогав свои густые блестящие волосы пшеничного света, она напоминала красивых светящихся женщин из рекламы шампуня. – Ты же хотела, чтобы мы были всегда вместе. Вот мы и…
– Это совпадение, просто совпадение, – сдерживала Дунаева нападки подруги. – Она же от души, понимаешь? И не имела в виду ничего такого…
Баля расплакалась по-детски непосредственно. Вот уж не думала, что она способа на такие искренние эмоции! Я подумала: "И тюрьма тебя не обтесала, а наоборот, сделала более беззащитной?".
– Ну и что… тюрьма! Она же женщина! – Дуня откликнулась на мои мысли, посмотрев на меня строго, как учительница, недовольная слабыми знаниями ленивого школьника. Я вздрогнула, не ожидая такого поворота событий и чтобы не мешать этой странной беседе с моими прозрачными мыслями, тихо села за соседний столик, вынужденно подслушивая, о чем они говорят.
– Ты чего, Баля? – похоже, Борковская была удивлена слезами бывшей одноклассницы не меньше, чем я.
– Что-то так грустно стало… и страшно… так страшно, девчонки.
– Ничего, ничего, Танечка, мы рядом, – Дунаева взяла руку рыдающей подруги и крепко ее сжала. Ее примеру последовала и Карасева:
– Мы вместе! Как в детстве… Мы вместе, а значит, ничего страшного не будет.
– Даже не помню, когда в последний раз плакала, – всхлипывала Баля. Нос ее немного распух, но этот красноватый нюанс даже украшал ее лицо, на котором не было шрамов и бугров после горячей сковородки.
– Поплачь… Слезы – это хорошо. Слезы, как дождь, – говорила Дуня с нежностью.
– Почему как дождь?
– Дождь умывает землю, а слезы – душу. И становится легко – легко… свежо – свежо…
Тани задумчиво улыбались. Идиллию спокойствия нарушила Борковская:
– Во, блин! А я шубу заказала норковую!
– Дорогущая, поди, шуба! – беспокоилась Дунаева.
– Не то слово! Зря предоплату внесла!
– Да, как там? Знала бы, где упадешь… – отозвалась Карасева.
– Да, соломки бы подстелила, – подытожила Борковская.
Татьяны повернулись ко мне и уставились, ничего не говоря. У меня задрожало все внутри от этого пронзительно-пронизывающего взгляда. Губы их не шевелились, но голоса звучали эхом наперебой:
– А Ксюши нет.
– Ушла жить.
– Повезло ей.
– Кто знает, везение ли это – остаться жить…
"Действительно! – подумала я, воровато отведя взгляд. – Везение ли это – остаться жить?!".
– Остаться жить – это хорошо, откликнулась Борковская и с тяжелым вздохом отвернулась от меня обратно к пустому столику. – Я бы зимой в новой шубе щеголяла… И уж точно бы подцепила приличного мужика!
Горе Борковской вызвало улыбки у остальных Татьян, они переключили свое внимание с моей скромной персоны на нее.
– Да ладно, Таня, не в этом счастье! – приободрила подругу Баль.
– А в чем? – прошептал кто-то из них и все замолчали, не зная, что ответить.
Я задумалась: что есть счастье? В голове вертелись цитаты, слышимые мной в разные периоды жизни: "Счастье любить и быть любимой" – кажется, это говорил кто-то из моих знакомых давным-давно. "Счастье – это когда тебя понимают" – похоже, эта фраза из какого-то фильма. "Счастье – эмоциональное состояние (эмоция), при котором человек испытывает внутреннюю удовлетворённость условиями своего существования, полноту и осмысленность жизни, и осуществление своего назначения. Древнегреческое слово счастье – "эвдемония" (eudaimonia, еu – добро, daimon – божество) – дословно означало судьбу человека, находящегося под покровительством богов" – определение, зазубренное во время учебы в институте…
Судьба человека, находящегося под покровительством богов. Так в какой момент боги отворачиваются, лишая нас возможности ощущать позитивную эмоцию? И почему эти самые боги не спешат протянуть руку помощи, когда мы тонем в бездне отчаянья?
"Счастье – осознание позитивности контекста собственного существования" – вдруг прошептала я, вспомнив еще одну цитату из далеко студенчества. Услышав эту фразу на лекции, я не поняла ее смысла, но написала на лицевой стороне тетради. Как талисман.
– Осознание позитивности контекста собственного существования, – медленно вторила Борковская моим мыслям. – Точные слова. Норка… Я о ней мечтала со школы…
– Зачем? – с нежной улыбкой уточнила Карасева.
– Хотела казаться благополучной.
– А вот таскалась бы меньше по мужикам! – строго произнесла Баля, сдвинув сердито брови.
– Не тебе меня судить, убийца, – уколола в ответ Борковская.
– Я случайно, я говорила!
– Конечно! Все в нашей жизни не случайно! – не сумела скрыть иронии Таня Борковская и тихо добавила: – И все мы получаем по заслугам.
– По заслугам? – вздрогнула Карасева.
– Конечно! Что заслужил, то и получил…
Дунаева, заметно оживившись, вступила в разговор:
– Ну, не скажи… Я совсем не согласна… Вот у меня знакомые жили в радиоактивном доме…
– Да слышали! – отмахнулась Борковская.
– Взрослые – могу понять, а вот дети? Объясни: за что страдают дети? – не унималась Дуня.
Борковская посмотрела на суетящуюся подругу очень серьезно и через внушительную паузу холодно произнесла:
– Дети страдают за родителей.
Татьяны снова замерли. Словно их беседу поставили на паузу, дав мне возможность поразмыслить: почему страдаем мы – люди? За что страдают дети? В голове была вереница образов: наводнения, землетрясения, болезни, нищета, войны… взрывы! Как лавировать в жизненном потоке, минуя острые углы? Как заслужить долгую счастливую жизнь без страданий и боли? И наконец, как ответить на все эти вопросы?..