Много молодых парней замечала Зоя и в цехах завода, и на улицах заводского поселка. И если на заводе при замызганной спецодежде грубоватость парней не слишком бросалась в глаза, то после работы, когда переодевались они в чистое, видеть некоторых из них было неприятно. И вовсе страшно становилось, если встречала в поздний час на улицах поселка компанию из троих-четверых одуревших от дешевого вина парней. Пугали издевательские гримасы, грубая брань, почти звериные выкрики. Эти парни носили сползавшие с бедер расклешенные брюки, приталенные рубашки с закатанными рукавами (и чтобы ворот непременно был расстегнут до живота), по-женски длинные волосы. Как раз волосы производили самое гнетущее впечатление: льняные, русые, иной раз выкрашенные в какой-то вишневый цвет "гривы" парней были неопрятными, всклокоченными, свисали на глаза и сальными прядями расползались по спине и плечам.
Сколько же похабщины слышала от них Зоя в собственный адрес, сколько раз, обступив ее, парни тянули к ней лапищи, и приходилось в отчаянии отбиваться, вырываться, убегать со скачущим в груди сердцем. Зоя не могла понять, почему ребятам, учившимся когда-то в школе, бывшими пионерами и, может быть, даже комсомольцами, нравится напускать на себя злодейский вид. Но с горьким чувством она замечала, что количество этих дикарей не уменьшается, и никого они не стесняются, не боятся.
Совсем иначе выглядел Коршунков - подтянутый, подстриженный. Совсем иным было его лицо - открытое, чистое, с внимательным и серьезным взглядом светлых глаз. На станках Коршунков работал быстро, уверенно и без брака. Мастер токарного участка Лучинин, отыскавший Коршункова среди заводских волейболистов, гордился новичком как своей личной удачей.
* * *
- Мам, не видела Ленкины гольфы, беленькие? В шкафу нет, я все перерыла. Какие гости, сказала, пойдем в парк. И нечего беречь, пусть не ходит как замарашка… Леночек, ты еще не умылась? Вот ведь ты какая! Сама, сама умоешься, не маленькая. И поживей, у нас нет времени… Ой, я же бигуди еще не это самое… мам, нашла гольфы? А где были? В книжном шкафу?! Во дает! Запрячет так запрячет. Ну, умылась? А в ушах?.. Теперь одевайся. Да оставь ты куклу ради бога, нам некогда! Иди сюда, на стул. Ого, какая тяжелая стала. Потому что большая? Конечно, большая, уже пять лет. Мам, помнишь, из роддома?.. Не потерять бы, думала. А теперь мы вон уже какие… с козами в носу. Плохо умылась, Ленка, надо же и ноздряшки… Мам, а все же она на него больше похожа, на Сушкина. Ой, перестань ты! Проживем как-нибудь. Пока еще многие оглядываются. Только никто нам не нужен, правда, Ленок? Мы и сами, скажи, с усами. Стой, не вертись! Мам, может, и брюки мои чуть-чуть? Ох, какая ты все-таки, ведь я же опаздываю! Да никуда не тороплюсь, успокойся ради бога! Конечно, конечно, все ты видишь, все замечаешь… Вот будет мне, сколько тебе, и я все стану замечать… Кошмар, уже половина первого! Банты? Белые, белые. Только поскорее, я умоляю! Мам, ну завяжи ей банты, она ведь до вечера промусолится!..
…Тонким шелком колышется на тополях молодая листва, тротуар под ними усыпан красно-коричневыми сережками. Эффектная женщина широко шагает по тротуару - в светлых брюках, яркой кофточке, со взбитыми темными волосами. Вприскок, едва успевая, рядом с ней мелькает крепенькими ножками в белых гольфах русоволосая девочка.
Зеркальная витрина магазина, в которой выстроены пирамиды из рыбных консервов, старый тополь с беленным известью - похожим на печку - стволом, троллейбус, у которого на боку глубокая вмятина - все занимает девочку.
На площади троллейбус делает круг. Вдруг один из прутьев на его крыше срывается с провода, от его удара соскакивает и второй; штанги слепо мечутся и, высекая искры, бьются о провода. Прозрачно-стеклянный вагон останавливается, хлопают двери. Из водительской кабины выходит молодая женщина в зеленой кофте с закатанными по локоть рукавами, в смявшейся гармошкой юбке. На ходу надев брезентовые рукавицы, она хватается за веревку, привязанную к штангам, дергая, прицеливается и быстро возвращает угольные колодки штанг на провода.
- Мамочка, давай еще посмотрим! - просит Лена.
- Вот ведь ловкая какая! - одобрительно произносит ее мать. - Ой, Лен, мы же с тобой опаздываем. Дядя Юра нас заругает.
- А кто дядя Юра?
- Все увидишь. Все узнаешь… Только давай поживее, ладно?
В парке тесно стоят черноствольные старые липы. Вход в парк - две облицованные плиткой стелы, на них надписи большими металлическими буквами.
- Мам, давай почитаем?
- После… Потом, ладно?
Аллеи посыпаны красным толченым кирпичом. В пятнах тени они бордовые, в пятнах солнечного света - оранжевые. Лена вырывается вперед, бежит по оранжевым островам.
В центре парка вровень с деревьями высится обелиск на могиле великого земляка-полководца. Вблизи памятника неторопливо прогуливается рослый узкоплечий мужчина в долгополом плаще. Одна рука в кармане, другой он играет связкой ключей, вращая их на длинном пальце. Он сутуловат, лицо впалощекое, узкое, лоб с залысинами, стриженные "ежиком" жесткие волосы.
- Ты будешь умницей, да, доча? - просит женщина, направляясь к долговязому. - Веди себя хорошо, чтобы дядя Юра похвалил.
- Какой он чудно-о-ой!
- Вполне нормальный! - с досадой обрывает мать.
- Ну, здравствуйте, пожалуйста! - встречает их зубастой широкой улыбкой дядя Юра. - Тэк, тэк… Значит, эта юная синьорита и есть твоя дочь? Ну, не скромничайте, вы обе смотритесь весьма, я бы сказал… Что же, давайте знакомиться. Как тебя зовут, прелестная инфанта? Ого, какая, молчит. Разве у тебя нет имени?.. Ну хорошо, а сколько вам лет, гордая барышня? Зоя, подожди, ты не вмешивайся. Я хочу сам найти контакт с ребенком… Тэк-тэк. Имени своего не знаешь, возраст не помнишь. А может быть, ты немая? Покажи-ка язычок!.. Зоя, да не мешай же, я сказал! Тэк-тэк… Ну ничего, мы по-другому попробуем. А ну-ка, держи! Бери, не бойся, это же шоколадка… Так, ладно. Вообще-то положено говорить "спасибо". Разве мама не учила? Молчишь!.. Все ясно, я не понравился. Очень жаль…
Дядя Юра держит руки за спиной, продолжая звякать ключами. Все трое идут по аллее в сторону реки. Мама рассказывает, как устала она от вражды с женой своего брата Алеши и от квартирной тесноты. Лене это неинтересно. Она делает зигзаги, перебегая от одного солнечного пятна к другому.
Выходят на смотровую площадку; отсюда видно во всю ширь серебряное поле Волги. Справа растянулся, точно пружина, мост, слева - ржавые туши пароходов у судоремонтного завода. Вдали туманно-лиловой полосой виднеется Зеленый остров.
- Когда я была маленькой, мы часто туда ездили, - рассказывает Зоя. - У нас там участок был, картошку сажали… Вот бы съездить туда как-нибудь. Давно собираюсь, и все не получается. Съездим?
- Куда? - очнувшись от задумчивой оцепенелости, спрашивает мужчина.
- Ты меня не слушаешь?
- Извини ради бога! Я как раз думал про своих родичей в Геническе. Это на Азовском море. Вот туда я бы тебя с удовольствием свозил бы.
- Нет, я хочу на Зеленый остров. Зачем нам море! Там лучше, на острове. Можно в палатке жить.
- Тэк-тэк, - мужчина обиженно прищурился. - Когда я что-нибудь предлагаю, ты, это совершенно очевидно, предлагаешь свое, мне наперекор. Вы упрямы, кажется, Зоя Ефимовна! И девочка у тебя не очень, я бы сказал, спокойная. Такая шустрая! В папу, наверное?
- Она его не видела никогда, - обиженно сказала Зоя.
- Ладно, извини, пожалуйста! - мужчина торопливо обхватил Зою за плечи, чуть-чуть сжал.
- Она смирная, Ленка! В садике мне говорят: очень способная девочка… Это только с бабкой и дедом она шустрая, потому что те жить без нее не могут. Вот заявили мне недавно: иди к кому хочешь, а Леночку нам оставь… Хорошо придумали! Только куда же я без дочери? Нет уж…
Над прямыми бровями Зои распалась прядями светлая челка, ресницы взволнованно порхают, яркая кофточка меркнет в сравнении с румянцем на щеках.
Мужчина молчит, подбрасывает на ладони ключи. Два похожих на головастиков ключика, связанных цепочкой, взлетают, делают согласный кувырок и ныряют в согнутую ковшом ладонь. Лобастое лицо дяди Юры спокойно, как у пассажира, наблюдающего картины природы из окна купейного вагона.
- Мать нервничает, обижается, - продолжает Зоя, - Когда я вернулась от тебя утром, она так на меня посмотрела - у меня просто сердце оборвалось… Ты же знаешь, мы с Сушкиным развелись еще до того, как Ленка родилась. Но уже допытывается, где папа. Вот и думай, что ей соврать, а что - матери. Вот оно как, Юрий Захарович. Я - дама с проблемами. Это значит: или - или… Иначе никак нельзя, потому что… Потому что нельзя!
3
Как растревоженные пчелы жужжали шлифовальные станки, вразнобой стучали прессы на сборочном участке. Рабочий день в цехе уже начался, когда Игорь Карцев вошел под его полупрозрачную кровлю.
Над головой с тяжелым гулом двигался мостовой кран. Косо пересекавшие пространство цеха солнечные пластины казались вещественными, прочными. Но кран легко рушил плоскости света, проникавшего сквозь стекла в крыше.
Пол был усеян блестящими крапинами - втоптанными в бетон осколками стружки. Чем ближе подходил Игорь к токарному участку, тем гуще становился металлический крап.
Токарный участок - два ряда продолговатых, то зеленых, то желтых станков, расставленных с небольшими интервалами - находился в углу цехового корпуса, поблизости от выездных ворот. Вдоль боковой стены тянулся кумачовый, изрядно уже закоптившийся транспарант: "Рабочая совесть - лучший контролер!" Возле дальней торцевой стены помещался прочный двухтумбовый - "капитанский", как называли его на участке, - стол мастера Семена Лучинина.
Заканчивалась на токарном участке утренняя "пятиминутка". Лучинин, крупный, широкоплечий, в халате, с белым треугольником рубашки и вписанным в него галстуком, заполнял маршрутные карты. Токари в спецовках и комбинезонах теснились возле стола и басовым хохотом отвечали на шутки Семена Лучинина. Улыбались даже те, кому мастер подсовывал муторную мелочную работу.
Заметив приближавшегося сутуловатого Карцева, мастер Лучинин подмигнул токарям.
- Ох, мужики, жуткий сон мне приснился! - о притворным выражением испуга на густобровом крупном лице начал Лучинин. - Представляете себе, приснилось, будто Игорь Карцев увольняется от нас. Вроде бы его корреспондентом в заводскую газету выдвинули… Проснулся я в холодном поту. И думаю: ну, слава богу, что это только сон. Иначе кто же будет триста седьмые кольца точить!
От грянувшего хохота снялись и улетели в другой конец цеха жившие под крышей голуби.
Не так давно в заводской газете был напечатан рассказ Игоря Карцева "Первая любовь", получивший приз на объявленном газетой конкурсе. В основном же соль шутки мастера состояла в том, что триста седьмые кольца были самыми трудоемкими и дешевыми в номенклатуре токарного участка.
Твердые щеки мастера тоже раздвинулись в улыбке, но взгляд, остановленный на Игоре, оставался холодновато-серьезным. Когда затих смех токарей, Лучинин прибавил:
- Как мы видим, Карцев пока еще наш работник. И даже почти не опоздал, если не считать нескольких минут. Таким образом, товарищ писатель, почетный заказ опять достается тебе. Тысяча колец - ты ведь их запросто перебросаешь за смену, верно?
Игорь молча отошел от стола, взялся за оглобли гремучей железной тележки и покатил ее к штабелю - загружать поковки.
Он в самом деле мечтал перейти на работу в редакцию заводской газеты. Ведь если напечатали и похвалили его рассказ, то уж строчить корреспонденции и зарисовки в заводскую многотиражку он наверняка бы смог. А вместо того должен точить триста седьмые кольца! И терпеть грубые, плоские шутки!
Но в здоровой душе меланхолия не задерживается. Игорь забыл о своих горестях, как только появилась на участке в коричневом, тщательно подогнанном халате и с повязанным вокруг головы желтым капроновым шарфиком контролер ОТК Зоя Дягилева.
Она начала обход со станка Фролова и, должно быть, сделала Витюне выговор за халтурную настройку приборов. Повернувшись к ней, покраснев и выпучив глаза, Витюня Фролов что-то закричал в ответ. Зоя брезгливо поморщилась от его грубой ругани, махнула рукой и пошла дальше. Недолго постояла, проверяя измерительные приборы, возле станка Сергея Коршункова. При этом темноглазое лицо Зои было озабоченным и строгим, она ни разу не взглянула на новенького. Проходя мимо Васи Белоногова, имевшего право на личное клеймо, Зоя сказала ему что-то озорное; вытянув худую длинную шею, Белоногов смотрел вслед контролеру и восхищенно качал головой, а Зоя уже подходила к станку Игоря Карцева.
Большой хитрости в том, чтобы настроить измерительный прибор, не было - наставник Николай Сазонов обучил этому делу Карцева еще в первый месяц ученичества. С тех пор прошел почти год, но Игорь по-прежнему с серьезностью относился к этой операции: вникал в надписи, сделанные электрокарандашом на полированной поверхности эталона, брал в руки хрупкий прибор и вводил его блестящую цилиндрическую ножку в зажим мерительного устройства.
Теперь, когда к его станку приближалась Зоя, Игорь заволновался. И не потому, что не был уверен в правильности настройки, а потому, что никак не мог разобраться в своих чувствах к контролеру ОТК Дягилевой.
Витюня Фролов, наладчик Сивков и еще кое-кто из завзятых трепачей и сплетников очень интересовались личной жизнью Дягилевой. Получалось, если верить их басням, что Зоя - разрушительница семейных очагов. Будто из-за нее у Семена Лучинина была крупная, чуть не кончившаяся разводом ссора с женой. Будто контролером на токарный участок ее перевели со сборки (там ее коллеги трудились целыми днями не разгибаясь) после тайной встречи с начальником цеха Никоновым.
Игорю хотелось думать, что все это - враки. Однако хамская уверенность рассказчиков и поганенькие согласные улыбки слушателей заставляли вспомнить поговорку, что не бывает дыма без огня. И тогда он обращал смятенный, вопрошающий взор на Зою. А у нее была смелая, свободная походка, округлое с четкими чертами лицо и темные глаза, которые так хороши бывали в веселом, озорном прищуре.
- Здравствуй, Игорек, - приветствовала его Зоя. - Что ты так уставился на меня - не узнал, что ли?
- Ага, - подыграл Игорь.
- Ну, значит, счастливой буду… А грязища-то у тебя на столе!.. Неряхи вы, мужики! Неужели трудно обмахнуть тряпочкой? Эталон весь залапал - и не разберешь, что на нем написано. Протри сейчас же, не то тебя, грязнулю, и девушки любить не станут!
Игорь схватил тряпку, стал протирать, сильно нажимая, эталонное кольцо.
- Ну, хватит, что ты его шлифуешь! - Зоя взяла у него из рук эталон, установила на приборе и с озабоченным видом следила за стрелкой.
- С учебой-то как у тебя? - спросила она, занятая своими мыслями. - Я слышала, на подготовительные курсы ходишь?
Игорь подозревал, что на участке никто всерьез не относится ни к его учебе, ни к нему самому. Решил, что и Зоя спросила просто ради приличия.
- Кончились занятия, - ответил он так, словно речь шла о досадных пустяках.
- Ну и какие… успехи?
- Никаких.
Зоя, тряхнув головой, взглянула на Игоря удивленно.
- Почему?
- А… Что с меня, серого, взять!
- Ну уж, серый! Я, например, считаю, что в нашем цехе ты самый начитанный и интересный парень.
- В каком смысле интересный? - Игорь вспомнил, что Зоя в прошлом была студенткой вуза, учительницей собиралась стать. Похвала взволновала его.
- Ну… в полном! Вот была бы я помоложе - так обязательно влюбилась бы в тебя.
- А теперь-то что мешает? - У Игоря во рту пересохло и сердце заколотилось с пугающей силой.
Зоя засмеялась, откинув голову, а потом, сияя улыбкой, посмотрела на Игоря с чисто женским ободрением.
- Ну, Игорек!.. Какой ты смелый, оказывается!
- Ага!
- Это хорошо, - произнесла на выдохе, гася веселье, Зоя. - Ладно, приступай к работе. Все у тебя нормально.
- Так как же - насчет любви? - допытывался Игорь.
Притворно нахмурившись, Зоя погрозила ему пальцем и пошла с участка. Глядя ей вслед, Игорь думал: "Не может быть, что она стерва. Не могу я в это поверить - и все!.. Живая она, лукавая, озорная. А нашим болванам такое непонятно!.."
* * *
Бывают же чудеса в жизни! Резец, который поставил Игорь еще утром, выстоял до обеда; стружка сходила с него короткими упругими спиралями. Менялось кольцо за кольцом, и каждое оказывалось в допуске. Игорь понял, что пришел тот редкий, но прекрасный настрой, когда кажется, что тело живет и действует само по себе, а мозг существует как бы отдельно, и рождаются в нем красивые, далекие от производственного процесса мысли.
Взглянув на циферблат электрочасов, Игорь с досадой узнал, что уже без десяти минут двенадцать. Скоро засвистит сигнал на обед. На участке уже затихали, один за другим, станки. Ребята мыли эмульсией и обтирали ветошью руки, прежде чем идти в умывалку. К Карцеву подкатился Витюня Фролов.
- Обедать пора, упиратор, - напомнил он.
Это словечко - "упиратор" - образовали от глагола "упираться", что на жаргоне токарей означало упорную фанатичную работу без перекуров, без отдыха - когда доставался "калым", то есть выгодная партия деталей. В другое время Игорь обиделся бы на такое прозвище, но теперь промолчал.
- Так идешь в столовку или нет? - уже нетерпеливо спросил Фролов.
"Вот привязался, вахлачина!" - с досадой подумал Игорь. Идти вместе с Витюней Фроловым, слушать его грубую и наивную болтовню, в которой каждое второе слово - непечатное, Игорю не хотелось. И жаль было отрываться от станка: вернется ли после обеда этот чудесный настрой?
- Не пойду, - сухо сказал он Фролову, - Надо хоть норму выполнить.
- А что толку? Ну, заработаешь рупь двадцать. Крупные деньжонки…
- Сказал - не пойду! - озлобившись, рявкнул Игорь.
- Давай, давай, сходи с ума… Мало у нас психованных, еще один откопался! - Разочарованный Фролов, загребая тяжелыми ботинками из сыромятной кожи (даже такие у токарей не выдерживают более полугода: подошвы от стружки, масла, эмульсии скоро расползаются и отваливаются), пошел в сторону умывалки.
Весь обед и вторую половину смены Игорь трудился на совесть. Все шло хорошо, Фролов больше не приставал (он обиделся и тоже не отходил от станка), почему же не поднажать?.. Но все-таки до тысячи колец за смену Игорь не дотянул. Не перекрыл рекорд своего наставника Сазонова - в начале смены нечетко взялся.
В конце смены появилась контролер Дягилева. На этот раз она была молчаливой. С трудом разыскала на столике Карцева среди "запоротых" колец эталон, брезгливо вытерла тряпицей и стала проверять настройку приборов.
На усталом лице Дягилевой явилось сначала озабоченное, потом недоумевающее выражение.
- Ты проверял днем прибор? - спросила она.
- А ОТК для чего? - вопросом на вопрос ответил Игорь, спохватившись, что прибор-то он не проверял. Но ведь и Зоя, вспомнил он, ни разу к нему не подходила, хотя обычно являлась раза по три-четыре за день.
- А голова у тебя на плечах для чего? Ты только посмотри, что прибор-то показывает!
- Ну и что?
- Брак, вот что!.. Стрелку совсем зашкалило.
- Не может быть!
- Да посмотри, в конце-то концов!