- Неужто не слышали? - притворно удивился Дымшаков и выловил дрожащими пальцами папиросу. - А если его послушать, так он чуть не у каждого большого руководителя в области чаи по-домашнему распивает!.. Да это же наш разлюбезный председатель колхоза Аникей Ермолаевич Лузгин, которым нас еще в войну укрепили, и, похоже, на всю жизнь. На работе он горит - аж дым от него валит, похудел - страсть, из-за живота сапог не видит! Ходит по полям с портфелем и командует! Дай ему полную волю - так он давно бы здесь всех штрафами облепил, засудил, пересажал за решетку и один бы шастал в коммунизм!
Губы Пробатова были плотно сжаты, а голубые глаза, чуть суженные в легком прищуре, откровенно смеялись.
"Почему он так себя ведет? - подумала Ксения. - Вместо того чтобы дать достойную отповедь этому дезорганизатору, он позволяет ему обливать грязью председателя и районный комитет партии. Неужели он верит всему, о чем говорит Дымшаков? Тогда почему же я стою и молчу?.."
- Извините, Иван Фомич, но вас здесь неправильно информируют! - проговорила вдруг она, выступая из-за воза. - Дымшаков, как всегда, все преувеличивает!.. Колхоз "Красный маяк" сейчас находится на подъеме, доход его дошел до восьмисот тысяч, да и товарищ Лузгин не такой злодей и бюрократ, каким его расписывают…
- Ты бы уж не мешалась не в свое дело, Ксения Кор-неевна, - с еле сдерживаемой яростью сказал Егор. - Ну что ты о нашем колхозе понимаешь?
- Постойте, - тихо дотронувшись до плеча Дымшакова, сказал Пробатов, и Ксения почувствовала вдруг, что сейчас вот, в эту минуту, она оказалась как бы наедине с его пристально-вдумчивыми, пронизывающими глазами. - А вы, собственно, кто такая? А то неудобно как-то, идет принципиальный разговор, а мы друг друга еще не знаем!
- Инструктор Приреченского райкома Яранцева, - протягивая руку, представилась Ксения.
- А вы что тут делаете? - Секретарь обернулся к Дымшакову.
- Большой начальник - кто куда пошлет! - криво усмехнулся Егор. - Конюхом работаю…
- Так. Ясно, - сказал секретарь, хотя было совсем не ясно, что он подразумевал под этим. - А какого же Яранцева вы дочь? Я раньше знавал одного Яранцева…
- Да вот он сам у воза притулился! - опережая Ксению, крикнул кто-то из толпы, уже плотно обступившей Пробатова.
Точно притянутый взглядом секретаря обкома, Корней выпрямился и, не сдерживая просившейся на губы улыбки, подошел ближе, поздоровался…
- Так бы я вас не признал, Иван Фомич, а заговорили - ну, думаю, это он, - сказал Корней и, как бы ища поддержки, оглянулся на дочь. - Вам-то уж где меня упомнить!
- Нет, я хорошо вас помню. - Пробатов долго не отпускал Корнееву руку, словно, пока он держал ее в своей, ему было легче вернуться мысленно в те незабываемые, давно отшумевшие годы. - Вы ведь, Яранцев, одним из первых в колхоз вступали? А разве не вы тогда и первый трактор в Черемшанку пригнали?
- Я!..
Секретарь наконец отпустил его руку-, и Корней почувствовал себя свободнее и смелее.
- Да, да, - просияв, подтвердил Пробатов и провел рукой по своим пышным седым волосам, словно сквозившим голубизной над его загорелым и обветренным лбом.
- Ну и что же вы теперь? Какими тут делами заворачиваете?
- Да я, Иван Фомич… - Корней на мгновение замялся. - К дочке вот приехал погостить!.. На заводе работаю, в рабочий класс, можно сказать, перешел… Так что в их делах я тут посторонний!..
- Напрасно так думаете, Корней Иванович, - сказал Пробатов; в глазах его будто что-то погасло, но голос стал тверже. - По-моему, теперь нигде посторонних быть не должно, да и непохоже это на вас! Я помню, как вы, когда помоложе были, впереди всех шли…
- Смолоду мы все были бравые да удалые, - уводя глаза от проницательного взгляда секретаря, тихо ответил Корней. - Стар, наверное, стал, как сырая чурка, - не то что других зажечь, а и сам не загоришься, хоть керосином плещи!
- Не верю! - Пробатов покачал головой. - Кто хочет, тот. загорится!
- Гореть зазря надоело, Иван Фомич, вот что!..
- О чем ты говоришь, тятя? - запальчиво и гневно крикнула Ксения. - Как тебе не совестно! Разве ты голодал когда-нибудь?
- Нет, пышками об'ьедался! - метнув сердитый взгляд на дочь, сказал Корней. - Тебе, конечно, лучший кусок отдавал, а сам воду пил да картошкой закусывал!..
- А вы напрасно опекаете своего отца, - нахмурясь, заметил Пробатов. - Он не глупее нас с вами, уверяю вас. Нам надо было почаще таких вот людей слушать…
- Да чего его слушать! - неожиданно раздался насмешливый голос Дымшакова. - Когда ему было тепло в колхозе, он грелся, а как наступили холода - он дал отсюда деру! Так бы и сказал по правде, а то разводит кисель сладкий - тошнить начинает!..
Пробатов молча покосился на Дымшакова, все более мрачнея и сводя к переносью брови.
- Вы что, всегда так, сплеча рубите? - спросил он.
- А чего мантимонию разводить! Он, как туго пришлось, драпанул отсюда. Или, может, ему медаль за это выдать?
- И однако, действовать топором я вам не советую! Топор вещь хорошая, но грубая и не на всякое дело годится! Не кажется ли вам, что, когда заходит речь о человеке, здесь нужен инструмент потоньше?
- Согласен с вами, Иван Фомич, на все сто процентов! - раздался зычный голос.
Толпа зашевелилась, раскололась пополам, и по освободившемуся проходу двинулся к секретарю обкома Аникей Лузгин.
- Предупредили хоть бы за часок, Иван Фомич, я бы тогда никуда не отлучался, - говорил Аникей Ермолаевич, весь исходя улыбчивой приветливостью. - Для нас это большая радость! Видите - не успел слух пройти, а народ как ветром согнало!
Он сиял защитного цвета картуз, обручем стягивавший его шишкастую голову, и стал торопливо обтирать большим цветастым платком лоб, через который, как рубец, тянулась красноватая отметииа от картуза, и толстый загривок с розовой складкой; по рыхлым, распаренным, как после бани, щекам его катились капельки пота, на угловатой скуле темнело пятно йода - след свежего пореза: видно, второпях брился. Он принарядился в новый темно-синий, военного покроя костюм, в котором всегда выезжал в область, и в ярко начищенные хромовые сапоги с уже заляпанными грязью передками.
- Ох и лиса ты, Аникей! - с тяжелым вздохом протянул Дымшаков. - Кому ты глаза замазываешь? Неделю назад ведь всем говорил, что секретарь обкома к нам пожалует! Да не тот мост чинил - промашку дал!
- Вот посудите сами, Иван Фомич! - разводя в стороны руками и как бы приглашая Пробатова в свидетели, обиженно проговорил Лузгип. - Дохнуть некогда, интересы государства соблюдаю, стараюсь сверх силы, а он меня при всех позорит - и жулик-то я и проходимец!.. Так злобствует против меня, что все из рук валится!
- Ишь заскулила сирота казанская! - тряхнув кудлатой головой, рассмеялся Дымшаков. - Поплачь, может, тебе кто и поверит, примет матерого волка за смирную овечку!
Стоявшие плотной кучкой за спиной председателя двоюродный брат Лузгина Никита Ворожнев, кладовщик Сыроваткин, бухгалтер Шалымов и бригадир Тырцев, словно по сигналу, вдруг разноголосо заорали;
- Да уймите вы его, окаянного!
- Что на него, советских законов, что ли, нету?
Ксения ждала, что секретарь обкома сейчас-то уж наверняка одернет зарвавшегося критикана и дезорганизатора, но Пробатов непонятно медлил. Всем своим поведением он как бы говорил, что запасся достаточным терпением и не намерен никого ни прерывать, ни останавливать - пусть каждый высказывает все, что считает нужным.
- Я такой же коммунист, как и Егор, но он, вместо того чтобы одну упряжку тянуть со мной, поперек всякому делу ложится! - настойчиво втолковывал свое Лузгин. - А все потому, что хочется ему мое место занять!
- Не мути воду, Аникей, не выйдет! - открыто посмеиваясь пад председателем и еще пуще раззадоривая его, крикнул Дымшаков. - Твое место давно за решеткой, а мне туда неохота! И за партию ты брось прятаться. Это с виду ты гладкий, как яблочко спелое, а раскуси - нутро у тебя гнилое!..
Ксения решила снова прийти на помощь Пробатову, чтобы его не сбила с толку эта несуразная перебрапка.
- Я думаю, Иван Фомич, вам теперь ясно, что это давняя и не очень красивая склочная история! Если их не остановить, они будут переливать из пустого в порожнее до вечера!
Секретарь медленно обернулся к ней, и в голосе его впервые за весь разговор прозвучала та требовательность, суховатая строгость, которая всегда в ее глазах отличала настоящего большого руководителя:
- Если в том, о чем они говорят, нет ничего принципиального, тогда почему райком не положит конец этой склоке?
- Видите ли, Иван Фомич, мы, может быть, недостаточно вникали в эти передряги, потому что считали, что в "Красном маяке" руководящее звено крепкое, работоспособное, толкачи здесь в любую кампанию не нужны - колхоз первым стремится все выполнить!.. Я, по совести, не ожидала, что вы будете свидетелем такой безобразной сцены.
- Если для вас это явилось неожиданностью, значит, вы, по-видимому, не очень хорошо разобрались в том, что здесь происходит. - Оглядев притихших на мосту людей, Пробатов добавил: - Мы поможем, товарищи, районному комитету партии навести в ваших делах порядок, и давайте на этом сейчас ваш спор прекратим! А теперь у меня вот такой вопрос - скажите, товарищ Лузгин, это чей мост?
- Да, по правде сказать, мы и сами не знаем, чей он! - пожимая плечами, ответил Аникей и покосился на зиявшую щель пролома позади телеги. - Мы считаем, что он государственный, а доротдел за собой его не признает, и получается волынка - досмотру за ним хозяйского нет! Мы, черемшанские, по нему ездим считанные разы, а у Любушкиной тут проходит дорога к полевым станам.
- Выходит, двум колхозам по отдельности не под силу содержать один этот мост? - поинтересовался Пробатов, и теперь уже не только в глазах, но и в голосе его Ксения уловила дрожавшую смешинку. - Теперь мне становится ясно, что вам лучше всего объединиться, и тогда-то уж я не сомневаюсь, что вы как-нибудь справитесь с этим делом, а?
- О чем это вы? - словно проснувшись, переспросил Лузгин и, чтобы как-то скрыть свою растерянность, рывком заключил свою голову в тесный обруч фуражки. - Только мост сообща отремонтировать или на всю жизнь с соседями сойтись?
- А зачем вам по мелочам связываться? Уж если сходиться, то для больших дел и навсегда! Мы как-то прикидывали с вашим секретарем райкома, и, по-моему, может получиться немалая выгода, если два таких хозяйства побратаются. Посудите сами: у вас заливные луга, а у соседей С кормами туго, у них земли - сплошной чернозем, а у вас чуть ли не одни суглинки. И так по всем статьям, что ни возьми. А если все это ухватить в одни руки, будет где развернуться и себя показать. Стоит, мне кажется, всерьез подумать, а? Как считаете, товарищи?
Как бы забыв на время о председателе, он обратился ко всем, кто окружал его живым кольцом. И люди закричали вразнобой:
- Мы-то, может, и рады бы, да как вот Прасковья Васильевна?
- Захочет ли она с нами породниться?
- Есть ли богатому расчет сватать невесту с таким приданым?
Пробатов поднял руку, и все разом стихли.
- Соседи, по-моему, народ понятливый, а если в чем не смогут разобраться, мы им поможем, подскажем - они должны не только со своей колхозной вышки смотреть, а и подальше видеть!
- Только ничего из нашей затеи не выйдет! - покрывая начавшийся шум, громко и с обычной своей насмешливостью проговорил Дымшаков и наотмашь рубанул рукой воздух. - На этом разговоре все и загаснет! Ведь соединись мы с соседями - Аникею с его бражкой зарез, петля! Любушкияа быстро им воровские руки отрубит! Так что они насмерть стоять будут, а не пойдут на это! Наплюйте мне в глаза, если я окажусь не прав!
- Захотят люди вместе жить - пускай живут на здоровье! - сказал Лузган, сложив на груди руки и стараясь показать, что его нисколько не задевают бесшабашные наскоки потерявшего всякую осторожность мужика. - А я на свое место через людей поставлен, и что люди пожелают, то закон для меня. Я каждый день политикой дышу и не бог, чтобы такие вопросы один решать! А вот ты себя, Егор, показал нынче во всем разрезе…
- Ну довольно, товарищи! - хмурясь, прервал их Пробатов, и в лице его Ксения увидела странное смешение еле сдерживаемого раздражения и тревожной озабоченности, которое он словно не хотел обнаружить перед всеми.
Пробатов стал прощаться, пожал руки тем, кто стоял к нему поближе, и неторопливо пошел к машине. Все гурьбой двинулись за ним. Остановившись у раскрытой дверцы, он поискал кого-то глазами, и Ксения замерла, увидев, что секретарь снова направляется к стоявшему чуть в сторонке отцу.
- Может быть, Корней Иванович, вам в гостях так понравится, что вы не захотите и на завод возвращаться? А?
"И на что я всем тут сдался? Будто без меня и прожить но смогут!" - с тоскливой настороженностью подумал Корней, испытывая вяжущую по рукам и ногам неловкость от обращенных на него взглядов.
- Я свое покопался, Иван Фомич, пускай другие попробуют… Да и отвык я за так да за пятак работать…
Ксения быстро метнулась к отцу, страшась, что он сейчас скажет что-то ненужное, лишнее, что может повредить не только ему самому, но и бросит тень на нее как на работника райкома, не способного повлиять на своего отца. Увидев ее умоляющие глаза, Корней насупился и замолчал.
- Ну, мы еще, надеюсь, увидимся с вами, - вздохнув, проговорил Пробатов. - Но заранее условимся, чтобы дочь ваша в следующий раз не мешала нам, как сегодня!
Кровь жарко полыхнула Ксении в лицо. Она обернулась, оглядела всех и поразилась - ее окружали словно застывшие, каменно-бесстрастные лица.
"Неужели я на самом деле никого здесь не знаю? - подумала она, и ей стало не по себе от этой глухой, окружающей ее неприязни. - А что, если они все относятся ко мне, как Егор?"
Сделав крутой поворот, обкомовская машина медленно двинулась от моста в сторону новой переправы.
Ксения окликнула отца, но он уже шел далеко впереди и не отозвался на ее голос.
"Что же это Яранцев хотел сказать мне? - думал Пробатов, вглядываясь в рыжую, опустевшую после жатвы степь и низко стлавшиеся над нею ненастные, будто покрытые копотью облака. - Может быть, собирался упрекнуть в том, что мне-де легко рассуждать о будущем и звать его снова в деревню, когда я получаю за свою работу немалые деньги, а он вынужден скитаться где-то на стороне или жить в своем доме и довольствоваться таким трудоднем! Да, да, именно это он и высказал бы мне, если бы не дочь…"
Машину покачивало, встряхивало на глубоких рытвинах, но Пробатов не чувствовал ее резких толчков, захваченный потоком беспорядочных мыслей, по привычке держась за гнутую железную скобу перед ветровым стеклом. Уже вторую неделю, недосыпая, не давая себе передышки, он разъезжал по районам области, чутьем угадывал в людской разноголосице, в жарких спорах, неурядицах бурное течение грядущих перемен. Казалось, убрав с полей урожай, деревня вдруг забыла о близком приходе зимы и ни с того ни с сего начала лихорадочно готовиться к весеннему выезду в поле. Только внезапная смена времен года могла вызвать такую взбудораженность чувств и настроений, какую принес партии и стране этот переломный Пленум.
В одном колхозе ему пришлось пережить мучительные и горькие минуты. Доярки окружили его, как только он вошел с секретарем райкома и председателем колхоза в низкий, сумрачный коровник. Даже не спросив, кто он, откуда и зачем приехал, они начали жаловаться на неполадки в колхозе, на нищенскую оплату труда, не стесняясь присутствия секретаря райкома и открыто глумясь над своим председателем, называя его в глаза и жуликом, и проходимцем, и пьяницей. Женщины как-то ловко оттеснили Пробатова к стене, кричали зло, все более ожесточаясь, размахивая пустыми подойниками. Пробатов попробовал было отшутиться, спросив, не собираются ли они для большей убедительности стукнуть его разок-другой, но неуместным балагурством лишь оттолкнул их. Какая-то краснолицая рябая доярка в лоснящемся ватнике вдруг прекратила бестолковый шум, пробралась сквозь толпу своих товарок и сказала насмешливо-презрительно: "Да что вы, бабы, ему свои слезы льете? Что у него - семеро по лавкам сидят и есть просят? Мало их тут с пузатыми портфелями побывало? Накормят досыта всякими посулами, сами ручки в брючки, и поминай как звали! А наш Митюха снова мудрует над нами, пропивает с дружками наши денежки! Отпустите его подобру-поздорову, а то как бы свое дорогое пальто тут не запачкал!" Пробатову точно плеснули в лицо кипятку, па какую-то минуту оя даже растерялся. Со странной неловкостью он ощутил, что стоит перед доярками в широком пальто из серого ратина, в мягкой велюровой шляпе и мнет в руках черные кожаные перчатки. Секретарь райкома, решив прийти на помощь, вдруг возвысил свой голос до сверлящего визга: "Кто тебе позволил оскорблять самого секретаря обкома и разводить тут антисоветскую болтовню? Кто?!" Доярки слушали его с угрюмой отчужденностью. Судя по всему, этот человек давно перестал быть для них авторитетным руководителем, и только годами воспитанное уважение и доверие к тому учреждению, которое он представлял, заставляло их воздерживаться от дальнейших грубых выходок. Вероятно, почувствовав недобрую настороженность женщин, он внезапно замолчал, точно его, как репродуктор, отключили, и, беспомощно глядя на Пробатова, развел руками: посудите сами, разве их можно в чем-либо убедить!
"Да, этот деятель держался все годы одним своим зычным голосом и считал, что этого вполне достаточно, чтобы вести за собой людей!" - уже неприязненно подумал Пробатов и тихо попросил доярок успокоиться. Он пригласил их пройти в боковушку, где в свободные минуты женщины отдыхали, и попытался во всем спокойно разобраться. Он рассказал им и о недавнем Пленуме, о том, что с этого дня они не будут больше работать "за палочку", что они не должны всерьез принимать слова секретаря райкома, пытавшегося их запугать с помощью Советской власти.
"Как ухватиться за основное звено, чтобы вытащить всю цепь? - следя за полетом рыжего коршуна, распластавшегося над жесткой щетиной стерни, думал Пробатов. - На что обратить главное внимание? Кадры? Материальная заинтересованность колхозников? Более интенсивная производительность труда? Инициатива и тесно связанное с нею широкое и свободное планирование, которое должно расковать неизвестные нам резервы и возможности? Или все это вместе взятое есть лишь производное от чего-то более важного, чего я пока еще не в состоянии уловить в сложной, не лишенной жгучих противоречий жизни, незнание и непонимание чего помешало нам в свое время увидеть и понять наши упущения и ошибки и ликвидировать их в самом зародыше? За несколько лет мы, несомненно, вытянем наше сельское хозяйство из прорыва, гораздо тяжелее будет восстановить не телятники и свинарники, а доверие к нашим словам у этих доярок и у такого человека, как Яранцев… Водь если из года в год, несмотря на все посулы, они ничего не получали на трудодень, то разрушалось не одно хозяйство, а одновременно происходило что-то с душами людей…"
- А все-таки, Иван Фомич, мужик этот хлюст порядочный! - неожиданно прервал его раздумье сидевший позади в машине Васильев, и Пробатов досадливо поморщился: он не выносил, когда люди судили о чем-либо с маху.