* * *
С минуту Валентин Юрьевич сидел неподвижно. Смутные ощущения беспокоили его. Наконец он вынул телефон и позвонил Максиму.
– Странный выбор, Максим. Вряд ли это кому-нибудь сейчас интересно. Полагаю, меня в "Бельведере" надо представить другим рассказом. Не этим.
– Опять двадцать пять. Послушайте, так дела не делаются, вы же договор подписали!
Судя по шуму, Максим и Марина шли по улице.
Валентин Юрьевич занервничал:
– Не понимаю, почему вы привязались именно к этому тексту! Если вам так надо историческое, я видел Солженицына, например, вы только представьте!.. живого… и у меня есть на эту тему эссе!..
– На хрена нам Солженицын, вы что, смеетесь? Мы даем подборку материалов о конкретном событии – о конкретном литературном вечере, о квартирнике в Угловом переулке… а вы мне про Солженицына!.. Нам уже три участника воспоминания написали и среди них профессор Морщин!.. Нам нужен ваш текст! Он самый ценный!.. Непосредственный отклик по горячим следам…
– Объясните мне, в чем событие? – взвыл Демехин. – В чем событие, не понимаю?!
– Валентин Юрьевич, мне ли вам ликбез проводить по истории литературы?
– Истории чего?… Ли-те-ра-туры?… А почему бы вам тогда опус того Поля не разыскать?!. Разыщите и напечатайте для полноты картины!
– Опус, как вы изволите выражаться, того Поля давно уже найден и много раз печатался. И переводился на иностранные языки. Кстати, вы, возможно, не помните, его настоящий псевдоним не Поль, а Жуль, это вы его в своем рассказе Полем называете, а во все мире он известен как Жюль. Жюль Жюлеев.
– Что значит "во всем мире"? – оторопел Валентин Юрьевич.
– А вот то и значит. И этот номер целиком посвящен ему – Жюлю Жюлееву. Вот так! В четвертом выпуске "Бельведера" будет впервые напечатан полный свод сохранившихся текстов Жюля Жюлеева, с комментариями и приложениями и статьями исследователей феномена Жюля Жюлеева. Мне даже неловко за вас, вы как на Луне живете. Ладно. Это не умаляет значения вашего текста. А то, что взгляд у вас негативный, это особенно ценно. Не давать же одну апологию!.. Так что перестаньте капризничать. Нехорошо.
– Жюль Жюлеев, – дрогнувшим голосом спросил Валентин Юрьевич, – жив?
– Умер в девяносто втором, по другим сведениям – в девяносто третьем, когда распустили часть психбольниц и специнтернатов… вы же помните?… из-за прекращения финансирования… У него была ужасная жизнь, Валентин Юрьевич… К счастью, опекунский совет уступил "Бельведеру" авторские права.
– Я буду, – спросил Валентин Юрьевич, – в приложении?
– Вы? Ну да. Посмотрите договор, там все есть. А что вас не устраивает, Валентин Юрьевич? Альманах переводится на пять языков, это международный проект. Вас никогда не издавали в Германии?… Извините, батарейка сейчас разрядится…
Убрав телефон, Валентин Юрьевич перевернул чашку донышком кверху. Но гадать на кофейной гуще не стал, направился к выходу. Он уронил перчатку, а когда нагибался поднять, увидел, как встает с места худощавый субъект.
Худощавый субъект целенаправленно приблизился к столику, только что оставленному Валентином Юрьевичем, схватил пирожное с блюдца (Марина и четверти не съела пирожного) и целиком, сколько было, засунул "Вечернюю тайну" в рот. Затем стремительным шагом направился к двери.
Валентин Юрьевич уступил ему дорогу на выход.
В кармане запиликало.
Звонила Марина.
– Мы забыли спросить, Валентин Юрьевич. А это правда, что вы тогда ели снег и на коленях молились?
Он молчал.
– Дело в том, что тот вечер был в конце марта. Макс говорит, что снега, скорее всего, не было и что вы не могли стать в снег на колени. Если и был снег, то очень грязный. Вы же не ели грязный снег, правда? Это ж гипербола, да? Литературный прием?
– Прием, – прохрипел Демехин и отключил связь.
За стеклом
Появляется некто в сюртуке. Это Достоевский. Глядит со страхом на публику. Хочет уйти, но нет обратной дороги: нельзя! Подает робкие знаки – кому-то, откуда пришел. Снова глядит на публику. Садится в кресло и тут же встает. Он крайне смущен. Достает карманные часы, трясет их, они явно не ходят. Приняв задумчивый вид, прогуливается по комнате. Он как будто кол проглотил.
Входит Толстой.
Толстой (громко). Здравствуйте, Федор Михайлович.
Достоевский не может ответить. Глядит на Толстого с укором.
Да вы говорите, говорите, нас никто не услышит.
Достоевский (шипит). Я вас жду, как не знаю кто… я тут один, а вас нету!
Толстой (с прихлопом и притопом – к ужасу Достоевского). Эх, ма… – Вот как надо! Вы еще не освоились?
Достоевский. Пожалуйста… только без этого… Тут… публика!
Толстой (поглядев в зал). Пусть смотрят. (Садится в кресло.) Итак, начинаем?
Достоевский. Я уже давно начал. Без вас.
Толстой. А теперь со мной. Вы, главное, разговаривайте, Федор Михайлович, разговаривайте.
Достоевский. Ага. О чем?
Толстой. Ничего, сейчас разговоримся. Ну-с? Плохая погода, не правда ли? (Себе.) Опять о погоде.
Достоевский. Очень плохая. Я буду ходить. Можно ходить? А вы сидите.
Толстой. Сижу. (Потягивается. Встряхивается. Выбирает барскую позу.)
Достоевский. Вы сидите, а я ходить буду, мне можно.
Толстой. Только за спину не заходите, я должен вас видеть.
Достоевский. Мне можно ходить. Я нервный. Достоевский ведь нервный. Так? Был.
Толстой. Ну уж вы так не нервничайте. Спокойнее, спокойнее… Федор Михайлович?
Достоевский. Да, Лев Николаевич?
Толстой. Спокойнее, говорю, не волнуйтесь. Вы из какого театра?
Достоевский. Да я не актер.
Толстой. Вот как?
Достоевский. Меня за портретное сходство взяли.
Толстой. Я и смотрю, борода собственная.
Достоевский. И без репетиции.
Толстой. Какие тут репетиции! Стойте и делайте вид, что беседуем. Главное, не молчать. Не молчать, понимаете?
Достоевский. Я ходить буду.
Толстой. Сидеть проще.
Достоевский. Я нервный.
Толстой. Бывает.
Достоевский. В смысле того.
Толстой. Понятно.
Достоевский. Его, в смысле.
Толстой. Кого?
Достоевский. Достоевского.
Толстой. А.
Пауза.
Над чем работаете, Федор Михайлович? Над новым романом?
Достоевский. Над новым романом.
Толстой. Как название?
Достоевский. Откуда я знаю.
Толстой. Кто ж знает, Федор Михайлович, кроме вас?
Достоевский. "Преступление и наказание".
Толстой. Оригинально.
Достоевский. Нас никто не слышит?
Толстой. Нас только видят, как мы губами шевелим.
Достоевский. "Преступление и наказание". "Идиот". "Бесы".
Толстой. Разговор о литературе. Вполне.
Достоевский. "Братья Карамазовы". "Подросток". "Двойник". "Униженные и оскорбленные".
Толстой. А я, представьте, Шекспира выше сапог не ставлю.
Достоевский. "Сон смешного человека".
Толстой. И Пушкина не люблю.
Достоевский. "Игрок".
Толстой. Да вы сядьте, так лучше.
Достоевский. Мне постановщик стоять разрешил, я нервный.
Толстой. Только стекло не разбейте. Вам известно, что мы за стеклом?
Достоевский. Известно. Вот. (Смотрит в зал через невидимое стекло.) Как в аквариуме.
Толстой (глядя на Достоевского). Ну и что вы там видите?
Достоевский. Вижу участников Конгресса.
Толстой. Много?
Достоевский. Да так… Собираются… На нас глядят.
Толстой. Да? (Тоже смотрит в зал.) Ну, это еще не много. Федор Михайлович, продолжаем общение. Не на них смотрите, смотрите на меня.
Достоевский (прохаживаясь). "Дневник писателя" за 1878 год. "Дневник писателя" за 1879 год. "Дневник писателя"…
Толстой. Как вы подготовились хорошо! Прямо-таки в образ вжились, а переживаете.
Достоевский. "Крокодил, или Необыкновенное происшествие в Пассаже"…
Толстой. А вот на вашем месте был из нашего драматического актер… Женька Филимонов, так тот ничего не читал – ни "Идиота", ни "Игрока". Мы с ним все о футболе беседовали… Любите ли вы футбол, как люблю его я?
Достоевский. Не очень люблю.
Толстой. Зря. А теперь с флюсом дома сидит. Бедняга. Нет, вы больше похожи. Вылитый, как на картинке…
Достоевский. Еще "Неточка Незванова", "Бедные люди"…
Толстой. Это да… А у меня "Война и мир", "Анна Каренина"…
Достоевский. И вы… тоже… на Толстого… очень…
Толстой. "Живой труп", "Власть тьмы"… Федор Михайлович, непринужденнее. Вы меня извините, я как более опытный говорю.
Достоевский. Первый раз на сцене. Стекло мешает… Зачем стекло?
Толстой. Чтобы не слышно было, о чем мы с вами беседуем. И чтобы никто не бросил в нас чем-нибудь. Мало ли вандал какой-нибудь.
Достоевский. Будто на витрине стоишь.
Толстой. А вы сядьте.
Достоевский. Нет, не хочу сидеть. Фу, как неловко. Не привык, Лев Николаевич.
Толстой. Да вы проще, проще будьте. Я могу и землю попахать, если надо. В конце концов, мы оба классики. Вам сколько платят?
Достоевский. Сказали, что не обидят.
Толстой. А сколько?
Достоевский. Что не обидят, сказали.
Толстой. Так может… это… за любовь к искусству, нет?
Достоевский. Да я весь в долгах! За мной кредиторы охотятся! Мне деньги нужны!
Толстой. Гд е ж вас откопали такого?
Достоевский. На кладбище откопали.
Толстой. Как?
Достоевский. Там ваш этот… ну как там его… который у вас режиссер…
Толстой. У нас – режиссер?
Достоевский. Олег Михайлович который…
Толстой. Ну вот еще, режиссер!
Достоевский. Он кого-то того… хоронил… на кладбище…
Толстой. Теща у него дуба дала, месяц назад.
Достоевский. А потом ко мне подошел… после отпевания… и говорит: ты кто? Ты же вылитый Достоевский!.. Правильно, месяц назад было… А сегодня ни свет ни заря сам на машине приехал, я еще спал, а он меня будит – помоги, выручай, я тебе заплачу… посиди за стеклом!.. (Смотрит в зал – через стекло.) Вон ведь уставились. Ну чего ты уставился?… Не видел?
Толстой. Вы кому? (Тоже глядит в зал.)
Достоевский. Один отойдет, другой подойдет…
Толстой. Ладно, ладно, не надо. Отворачиваемся.
Отвернулись.
Я не понял, вы что, на кладбище живете?
Достоевский. Обитаю.
Толстой. Работаете там?
Достоевский. Приношу пользу посильную.
Толстой. Уж не могильщик ли вы?
Достоевский. Кто ж меня в могильщики возьмет? Могильщики – голубая кровь. Своя мафия.
Толстой. Не по части ли мрамора?
Достоевский. Ха!
Толстой. Гробовщик?
Достоевский. Был бы я гробовщиком, я бы здесь не торчал с вами… Я по мусорной части. Мне жить негде. Мне на кладбище угол дают.
Толстой. Вы… бомж?
Достоевский. Но с углом.
Пауза.
Толстой. А откуда Достоевского знаете?
Достоевский. Грамотный.
Пауза.
Если бы вы не опоздали на полторы минуты, а, наоборот, пришли бы пораньше, мы бы еще и порепетировать успели. И я бы так не стеснялся…
Пауза.
Толстой (без восторга, задумчиво). Ничего, ничего… в одиннадцать пленарное заседание, и мы до обеда свободны. Потом вечером фуршет в семь часов. Вечерний спектакль… Они будут есть, а мы с вами о литературе беседовать, о судебной реформе… крестьянском вопросе… я про духоборов могу, если интересуетесь… что есть искусство… правда, все равно не услышите…
Достоевский. Почему?
Толстой. Будем только рот открывать-закрывать. Там стекла у них нет. Ничего, ничего, Федор Михайлович, нас тоже покормят.
Достоевский. А вам… сколько?
Толстой. Мне?… Я все-таки профессионал. Сие есть тайна коммерческая. (Другим тоном.) Копейки. Мы больше заслуживаем.
Достоевский. Больше всех царю, наверное…
Толстой. Государь император от нас качественно ничем не отличается. Разве что у них с Распутиным народу побольше, там выставка на втором этаже… предметов быта. А вот Сталин и Ленин, я этих ребят хорошо знаю… те своего не упустят. Видели, в вестибюле посажены?
Достоевский. Я Сталина видел. Не очень похож.
Толстой. Для иностранцев сойдет.
Входят Софья Андреевна и Анна Григорьевна.
Софья Андреевна. Здравствуйте, мальчики. Мы не очень опоздали?
Анна Григорьевна. Привет. (Смотрит на публику.) Уже началось?
Толстой. Во, явились.
Анна Григорьевна (глядя на Достоевского). А это кто?
Толстой. Не узнаешь? Твой.
Анна Григорьевна. Мой?… А где Филимонов?
Толстой. У Филимонова флюс. Не будет сегодня.
Анна Григорьевна. Как так не будет? Он мне двести рублей должен.
Толстой. Увы. Я не виноват.
Анна Григорьевна. Ничего себе!.. Хоть бы предупредили, я же рассчитывала…
Толстой. Увы, увы, говорю.
Анна Григорьевна. Нет. Не похож.
Софья Андреевна. Ну что ты, милочка… по-моему, даже очень похож.
Толстой. Конечно, похож. Абсолютное сходство.
Анна Григорьевна. Не похож.
Софья Андреевна. На Филимонова – нет, а на Достоевского… Да ты посмотри на него, просто копия!
Анна Григорьевна. Говорю, не похож.
Толстой. Ей видней. (Подмигивая Достоевскому.) Правда, Федор Михайлович?
Софья Андреевна. И борода настоящая!
Толстой. А я что говорю!
Анна Григорьевна. А почему он молчит?
Толстой. Новичок. Первый раз. Он стесняется.
Анна Григорьевна. Федор Михайлович, вы почему молчите? Вы немой?
Толстой. Твой, твой!
Анна Григорьевна. Не каламбурь, пожалуйста.
Достоевский. Простите, я не имею честь быть с вами знакомым.
Анна Григорьевна. Ну вот, приехали.
Толстой. Федор! Не узнал, что ли? (Смеется.) Это же Анна Григорьевна, твоя жена, а это – Софья Андреевна. Моя.
Софья Андреевна (сделав книксен). Софья Андреевна.
Достоевский. Неправда.
Софья Андреевна. Нет, правда, Софья Андреевна. Правда, Лева? (Целует его в щеку.)
Толстой. Ну ладно, ладно, на нас люди смотрят. Интим запрещен.
Достоевский. Не верю. Неправда!
Софья Андреевна. Чему же он не верит? (Опять целует.)
Толстой. Чему ты не веришь, Федор?
Софья Андреевна. Что я жена Льва Николаича? Так это все знают. (Опять целует.)
Достоевский. Никогда жена Толстого не встречалась с женой Достоевского!
Софья Андреевна. Может, и не встречалась… А может, и встречалась… Откуда вы знаете?
Достоевский. И Толстой с Достоевским… тоже никогда не встречались! Не было такого!
Софья Андреевна. Не было, так будет.
Анна Григорьевна крутит у виска пальцем, глядя вопросительно на Льва Николаевича. То т пожимает плечами.
Толстой. Ты, Федя, не нервничай. Мало ли чего не было. Мы теперь семьями дружим. Теперь все по-другому.
Софья Андреевна (Анне Григорьевне). Строг он у тебя. Принципиален. Правду любит.
Анна Григорьевна. А что наш самовар? Мы пирожки принесли.
Софья Андреевна. Да, готов самовар?
Толстой. Минуточку. (Встает, берет самовар.)
Софья Андреевна. Как? Еще не готов?
Анна Григорьевна. Ничего себе!
Толстой. Я мигом.
Софья Андреевна. Лева, я тебя не узнаю.
Толстой. Опоздал. Чуть-чуть… Да и вы тоже… Сейчас. (Направляется с самоваром за кулису. Остановился.) Вы только без меня не молчите, общайтесь, общайтесь… Слышь, Федор, я тебе говорю, не спи, беседуй с барышнями. (Ушел.)
Пауза.
Анна Григорьевна. Нет, почему же… если Федор Михайлович спать хочет… должны ли мы его насиловать?
Софья Андреевна. Анна, вслушайся в свои слова!
Анна Григорьевна. Я что-то не так?
Софья Андреевна (публике). Пи-рож-ки! (Достает их из корзины.) Будем считать, что сама испекла. (Раскладывает на тарелке.) Ну-с?
Анна Григорьевна. Ну-с… А что, Федор Михайлович, над чем вы сейчас работаете?
Достоевский (угрюмо). Я уже говорил… ему. Он все знает.
Софья Андреевна (доставая чашки из шкапа). Еду я тут недавно в троллейбусе, два негра стоят. Один другому по-своему: будырум-гурыдум-блямбобо-дырымбумба… и вдруг отчетливо так: пирошшки!.. И опять: будырум-гурдырум-бормомбо-пирошшки… Бундубар-пирошшки-драмдрабо-пирошшки-румба-бурумба… пирошшки… Сразу ясно, о чем речь.
Анна Григорьевна. Отравились, наверное.
Софья Андреевна. Не исключаю… Федор Михайлович, вы пирожки с ливером едите?
Анна Григорьевна. Ест.
Софья Андреевна. А мой вегетарианец. Хотя тоже все ест.
Входит Толстой с самоваром.
Толстой. Самовар заряжен. (Ставит на стол.) Прошу.
Анна Григорьевна (констатация). Народ прибывает.
Софья Андреевна. Правильно. Отчего ж ему не прибывать. Федор Михайлович, вам особое приглашение надо?
Достоевский. Спасибо, не хочется что-то.
Толстой. Да ты что, Федор! Народ ждет, когда мы чай пить начнем! Садись, садись, не кочевряжься.
Софья Андреевна (Толстому). Сегодня ты виночерпий. Мне немного.
Толстой разливает по чашкам из самовара.
Анна Григорьевна. И мне немного. Чуть-чуть.
Толстой. А нам побольше… Прошу. Варенье не класть!