- Я тут без году неделя директорствую! А до этого воевал да в госпитале лежал, а не как некоторые, которые на броне сидят!
Под конец директор выругался и бросил трубку. Разгневанно глянул на Васю с Лехой и срывающимся голосом сказал:
- На фронте бы такого интенданта… Сразу видать - тыловая крыса. Костылем бы ему по жирной шее, гаду!
Нервно вздрагивающими пальцами, просыпая табак, сворачивал цигарку, продолжая грозить кому-то:
- Ну погоди! Я до тебя доберусь, ты у меня запляшешь! Я до самого верху дойду!
Несколько раз глубоко затянулся дымом, малость остыл, красные пятна на щеках схлынули, и уже спокойным, но все еще ломающимся от напряжения голосом сказал:
- На озере ваши, пойдемте!
Мимо заводика вышли к озеру, где женщины под началом Суптели рубили майны.
Заснеженный лед цвел полушалками с кистями, пестрыми платками, плюшевыми жакетками, и в морозном воздухе слышался запах нафталина - посельчанки все как одна принарядились в обновки и береженое в сундуках.
Директор при виде такой картины только крякнул и многозначительно поглядел на Суптелю. Постоял, молча, покачал головой и пошел обратно, хмурый и еще сильнее припадая на раненую ногу.
Суптеля орудовал ломом за троих, намечая размеры прорубей. Лед под его ударами со звоном кололся крупными зеленовато-прозрачными кусками.
- Силушка-то играет, - задорно улыбнулась плотная деваха в плюшевом жакете и ярком, тонком, несмотря на мороз, платке. Разноцветные глаза ее - один голубой, другой серый - любовно окидывали налитую силой фигуру Суптели.
- А ничего! - поддакнул Суптеля. - Я, тетя, нигде не плошаю.
И так ахнул ломом, что отвалил целую глыбу.
- Себе бы племянничка такого, - продолжала играть тонкой улыбкой разноглазая.
- Бери. Я сирота.
- Знаем мы вас, сирот казанских. - Деваха что-то сказанула своим подружкам, они прыснули, зажимая рты. Суптеля смущенно крякнул и стал усиленно колоть лед.
Но эта бойкая разноглазая деваха продолжала задиристо и весело наседать на старшину до тех пор, пока он позорно не отступил и не ушел на другую майну, под предлогом подровнять ее края.
- Вы нас не забывайте, пишите письма, адресочек вам дам! - крикнула она вслед и опять что-то сказала подружкам. Они покатились со смеху.
- Перестань, Фрося, что ты разошлась, - остановила ее чернобровая статная молодица.
- Эх, Клава, - задорно откликнулась разноглазая. - Хоть час, да вскачь!
- Смотри, опять с телеги упадешь, - предупредила Клава, и Вася почувствовал в этих словах тайный намек.
Водолазы уже приметили эту спокойную, красивую и молчаливую посельчанку, заметили, что молодухи, зубоскаля и перекидываясь недосказанными шутками с матросами, нет-нет да и взглянут в ее сторону, будто испрашивая у нее разрешения на дальнейшую словесную игру. В этой женщине было что-то такое, что заставляло обращать на нее внимание.
Рядом с Васей молча колол лед Андрей, изредка бросая испытующие взгляды на Клаву. Андрей был мал ростом, неказист лицом, длиннорук и молчалив до удивления, но силу имел необыкновенную: мог полное ведро нести одним мизинцем. Вася попробовал было поднять и чуть без пальца не остался. И сейчас, тюкая ломом, он страшно завидовал Андрею, который одним махом отваливал глыбы льда.
Леха больше трепался, чем работал, сыпал шутками-прибаутками, отбиваясь от женщин за всех водолазов, посвистывал, бегал от одной майны к другой, пока Суптеля не прогнал его в сарай, где лежало водолазное снаряжение, приказав заклеить порванную водолазную рубаху.
Хотя рубить лед не очень легкая работа для женщин, но было видно, что она им в охотку и работают они, играючи, с шутками, весело, будто знают кое-что и потяжелее, а это так просто, баловство.
К полудню обе майны вырубили и очистили от крошек льда. Квадратные большие проруби чернели стылой тяжелой водой. Внезапно выглянуло солнышко, засверкал снег, ослепительно вспыхнул, переливаясь, колотый лед, и еще ярче заиграли бабьи наряды. Женщины от работы разогрелись, похорошели, поправляя сбившиеся платки и полушалки, бросали веселые взгляды на матросов, о чем-то переговаривались, приглушенно смеялись. Вася краснел. Он всегда краснел, когда слышал девичий смех. Ему почему-то казалось, что смеются над ним.
Потом в сарае, что стоял на берегу озера и был отведен под водолазную станцию, Суптеля и Андрей собирали помпу, Вася делал новые пеньковые плетенки для водолазных галош, а Леха колдовал над шлангами. Женщины, зайдя погреться, с интересом наблюдали за матросами.
Леха подставил к одному концу шланга ведро и велел Фросе - той самой, разноглазой, которая заигрывала со старшиной, - держать шланг над ведром, а сам начал кружкой наливать с другого конца спирт.
- Можно было бы и кипяточком промыть, а потом чуток спиртику капнуть, - как бы между прочим сказал Леха. - И дезинфекция - будь здоров.
- Ты эти штучки брось, - сразу же оборвал его Суптеля.
- Нет злее служак, чем хохлы, - шепнул Леха стоящему рядом Васе. - Жалко ему, что ли!
Вася тоже знал, что промыть шланги можно и одним кипятком, а потом пропустить немного спирту, и никакая комиссия не докажет, что шланги промыты не спиртом. Именно на это и намекал Леха, любитель выпить.
Когда Суптеля и Клава ушли в контору, Леха схватил ведро, в котором набралась горячая вода, смешанная со спиртом, и пропустил эту мутную смесь через марлю, откуда-то взявшуюся у него. Так он процедил несколько раз, и в ведре, наконец, осталась довольно чистая жидкость, резко пахнущая резиной и спиртом. Зачерпнув кружку, Леха подмигнул женщинам:
- Причастимся, бабоньки! Нет ли у кого закуси?
Нашлась корочка хлеба. Леха опрокинул кружку в рот, замотал головой, глубоко выдохнул горячей резиной и понюхал корочку. Андрей тоже выпил. Поднесли женщинам, они не стали ломаться, составили компанию.
Через некоторое время в сарае стало шумно. Женщины поснимали шали и платки и все оказались молодыми и привлекательными. Глаза их блестели, языки развязались, они стали наперебой интересоваться: надолго ли прибыли морячки, по скольку им лет, женаты ли? Леха разговаривал одновременно со всеми, а Вася молчал и, когда к нему обращались, вспыхивал. Андрей же, всегда молчаливый, теперь оживился и занялся своею соседкой Фросей. Вася никак не мог надивиться на ее разные глаза - голубой и серый. Такого он еще не видывал за свои семнадцать лет.
Андрей со значительным выражением лица говорил Фросе:
- От водочки развязка в нервной системе происходит. Человек, он ведь царь зверей и вообще.
Фрося во все свои разноцветные глаза глядела на Андрея.
Вася не пил, он вообще еще ни разу не пробовал спиртного, даже когда уходил на войну. И теперь всю свою водолазную норму водки отдавал товарищам или выменивал у них же на сладкое.
Сейчас, среди общего веселья, он старался делать вид, что очень занят изготовлением новых плетенок для водолазных галош.
А женщины уже пели о том, как вставали они ранешенько и умывалися белешенько и, как цвела малинка-калинка в саду. Когда приняли еще по глотку, старательно заголосили "Шумел камыш, деревья гнулись…". Леха, закрыв глаза, самозабвенно дирижировал длинными ручищами и сам гнулся, как камыш под ветром.
Вернувшийся из конторы Суптеля остолбенел в дверях.
- Семен! - воскликнул Леха, будто не видел старшину сто лет, и поднес ему, расплескивая, полную кружку. - Кореш мой дорогой, хряпни! Народ тут, бабоньки эти, милашки мои - золото! Правду директор гутарил, куда мы без женского полу!..
Леху качнуло прямо на старшину. Суптеля поймал его, утвердил на ногах и сквозь зубы процедил:
- Ну, Сухаревский! Вернемся в Мурманск, сидеть тебе на "губе"!
Леха радостно кивал, соглашаясь, сидеть так сидеть.
Суптеля разогнал всех. Леху и Андрея отправил спать - оба лыка не вязали. Васю же старшина оставил чинить водолазную рубаху. Приказал еще проверить легководолазный скафандр, прихваченный с собою на всякий случай.
Вася остался один. Клеил рубаху, подкидывал чурочки в железную "буржуйку", стоящую посреди сарая для обогрева, и думал о том, как ему не повезло. Он так хотел воевать. Так стремился на фронт, мечтал стать танкистом, ходить в атаки, бить фашистов! Сколько раз со своими дружками-старшеклассниками обивал он порог горвоенкомата - не помогло: не хватало лет до призыва. Наконец упросил - именно он, один. Других не взяли. И вместо фронта попал в водолазную школу. Потихоньку плакал от обиды. Прослужил три месяца в водолазной школе и, когда поехал сюда, на Север, радовался, что наконец-то попадет в действующий флот. По его, два дня продержав в Мурманске, загнали сюда, в эту дыру. Глухой, заброшенный поселок, в сотнях километров от фронта. Хорошо им! Суптеля уже воевал, имеет ранение. После госпиталя на фронт его не пустили, отправили сюда - водолаз он первоклассный. Поехал старшина с неохотой. И Андрей поплавал по морю, дважды тонул на подбитых кораблях. А Леха хотя и провел всю войну в прифронтовом Мурманске, но тоже хлебнул и бомбежек, и всего прочего. Контузию имеет. Один он, Вася, еще ни разу не слышал, как стреляет автомат. Домой писать не о чем, в класс, в школу и подавно! Со стыда сгореть можно! Там все думают, что он воюет, а он вот сидит возле "буржуйки" в сарае и чинит водолазную рубаху: дамистик, тифтик, клей, шелковистая резина - хлоп! - заплата готова. Посушили. Воюем, братцы, воюем!..
В сумерках, закончив работу, Вася шел по поселку домой.
- Эй, матросик! - вдруг услышал он из одного двора. - Зайди, помоги!
Вася увидел Фросю, стоявшую возле толстого чурбака, и рядом с ней девчонку, смуглую, голенастую, в растоптанных валенках. Она дичилась, опустив длинные ресницы. Фрося же, улыбаясь, протягивала ему топор.
- Помоги наколоть дров.
- Можно, - сказал Вася и не узнал своего голоса.
Он вошел во двор, взял топор и ахнул по еловому чурбаку. Топор отскочил, как от железа, и в руках отдалось, заныло. Вася сконфузился. Не глядя на девушек, подсобрал силенок и снова ахнул по чурбаку. И опять топор резиново отскочил и чуть не задел по коленке. Вася готов был провалиться сквозь землю. Особенно неловко было перед этой вот молчаливой девчонкой в старых валенках. Стоит в сторонке, настороженно взглядывает на него исподлобья.
- Брось, - усмехнулась Фрося. - Мы сами.
- Чего звали тогда? - охрипшим от смущения голосом спросил Вася.
- А посмотреть на живого матросика. Вот она не видала еще, - кивнула Фрося на девчонку и долгим выразительным взглядом посмотрела на Васю, и Вася увидел, как в ее больших и дерзких глазах то суживаются, то расширяются черные зрачки. Как у кошки, когда она собирается прыгнуть на добычу.
- Топор тупой, - оправдывался Вася.
- Это не топор, это колун, - пояснила Фрося. - И колешь ты неправильно. Надо чуть наискосок ударять, чтоб колун по волокнам шел, а ты садишь изо всех сил прямо, вот и отскакивает. Сил-то, видать, много, да расходовать не знаешь куда.
Она погасила улыбку, а Васю кинуло в краску. Он уловил какой-то потаенный смысл этих слов.
- Ой-иньки! - всплеснула руками Фрося. - Жаром-то как полохнул, что красна девица.
Вася совсем растерялся и, не зная, как поддержать свое достоинство, полез в карман телогрейки за табаком, но, не найдя там ничего, сказал, что ему надо идти домой, что его ждут. Он поспешно распрощался с девушками (чернявая так и не подняла глаз) и быстро улепетнул со двора.
- А дорожку-то не забывай! - крикнула вслед Фрося. - Всегда будем рады.
И засмеялась так, что Васю подхлестнуло, и он прибавил шагу.
Дома он застал такую картину.
Четверо пацанов лет шести-семи сидели за столом уплетали за обе щеки хлеб с сахаром. Суптеля в одной тельняшке сидел, как добрый отец семейства, за столом и улыбался.
Умяв по куску белого хлеба, которого они, наверное, не видели всю войну и который был положен водолазам по норме питания, пацанята замерли, уставив глазенки на старшину. Суптеля выдал им по ложке сгущенного молока. Пацанята делали губы трубочкой и сосали молоко с ложечки осторожно, с интересом и недоумением. Жмурились от удовольствия и с чумазых мордашек не сходили удивленные и растерянные улыбки. Видать, они никогда не пробовали и не знали, что это такое - сгущенное молоко.
- Шкушно, - сказал востроглазый мальчонка в женской кофте с засученными рукавами. - Шкушнее меду.
Это был Митька, сын хозяйки, у которой водолазы снимали половину дома с отдельным ходом. У Митьки не хватал двух зубов впереди, и он сильно шепелявил.
- Как жидкое мороженое, - сказал Суптеля. - Ел мороженое?
- Е-ел, - протянул Митька, но по голосу чувствовалось, что врет, не ел он еще в своей шестилетней жизни мороженого.
- И я ел, - подал голос худенький мальчик с печальными темными глазами. - У меня папка живой был, он меня город возил. У меня папка веселый был, гармонист…
Звонкий поначалу голосок под конец совсем осел, огромные глаза глядели вопрошающе и грустно, будто спрашивали, где его папка, веселый гармонист.
- М-м-м. - Суптеля отвел взгляд и нахмурился. Он знал, что такое сиротство и безотцовщина, он сам вырос в детдоме и теперь, став взрослым, очень любил и жалел ребятишек, особенно сирот.
Суптеля дал пацанам еще по ложечке сгущенки.
- Ну, наелись?
- Уплотнилишь, - ответил Митька и похлопал себя по животу. - Гудит.
- Гудит ли? - усомнился Суптеля. - Ты же половину спрятал.
Митька потупил голову и прошептал потерянно:
- Это я Нюшке.
- Сестренка, что ль?
Митька кивнул.
Старшина дал ему еще кусок хлеба и тут же увидел, как завистливо загорелись глаза у других.
- Что, тоже есть сестренки?
- Не-е, - ответил мальчик с печальными глазами, - брательники.
Суптеля вздохнул и отвалил каждому по ломтю хлеба и по куску сахара.
- Нате, отнесите. Только дорогой не слопайте.
- Не-е, не слопаем, - заверили ребятишки, и замурзанные мордочки их цвели.
- Шпашибо, дяденька.
- Спасибочка.
- Ну-ну, - смущенно покряхтывал Суптеля. - Марш по домам, нам тут дел много.
Ребятишки послушно понадевали старые шапчонки, телогрейки со взрослого плеча, с рукавами до полу, и веселой гурьбой, толкаясь, вывалили из дверей.
- Середочка сыта, и кончики заиграли, - сказал Суптеля, тепло и грустно глядя в окно на ребятишек. - Завтра ты дежуришь, навари супу побольше. Горяченьким хлопцев побаловать. Прибегут ведь.
Постепенно жизнь водолазов в поселке входила в привычную колею. Каждое утро, лютое январским морозом, начиналось на озерном льду. Мела поземка, ветер пронизывал до костей, черная вода в майнах сизо дымилась. Ломило зубы от стылого воздуха, и дышать приходилось, спрятав лицо в воротник полушубка.
Васе, как самому молодому, всегда выпадало стоять на шланг-сигнале, потравливать или выбирать из воды мокрый, бесконечно длинный воздушный шланг и потемневший, набрякший водою пеньковый конец - сигнал. Пальцы коченели и не слушались. Всегда мокрые рукавицы не грели, а, наоборот, холодили, и руки ныли тягучей простудной болью.
Леха, постукивая мерзлыми сапогами нога об ногу и защищая лицо от жгучего ветра, ворчал:
- Хороший хозяин в такую погоду и собаку из дома не выгонит.
- А на фронте лучше! - обрывал его Суптеля.
Водолазы по очереди, кроме Васи (старшина пока еще не пускал его в воду), ходили под лед и тросом стропили бревна. Лебедку крутили женщины. Мокрые бревна медленно, под скрип шестерен, вылезали из-подо льда. Черные от долгого лежания в воде, они на ветру мгновенно покрывались ледяной коркой и ложились друг возле друга, затаенно молчаливые, будто задумавшие что-то недоброе. И так с утра до обеда.
В обед все шли в сарай отогреваться. Там всегда жарко пылала "буржуйка", и бока ее раскаленно светились малиновым цветом.
- Погреем губы махорочкой - в животе полегчает, - говорил Леха и предлагал всем курящим свой бархатный кисет, на котором было вышито далекой неизвестной девушкой: "Дорогому бойцу Красной Армии от Веры Архиповой".
Курили, сушили рукавицы, прикладывая их прямо к раскаленным бокам печки так, что от рукавиц валил пар, и они становились горячими и влажными. Сушили у печки портянки и обмерзлые валенки. Оттаивали и сами люди.
Как ни трудно работалось водолазам подо льдом, все же гораздо тяжелее приходилось женщинам: на пронизывающем ветру качать водолазную помпу и особенно крутить лебедку. Работали они посменно: по два человека на помпе и по четыре сразу на лебедке. Пока бревно вытаскивали на лед, от телогреек на спинах шел пар, а в это время другая смена застывала на студеном ветру или бралась за ломы и катила вытащенные из-под воды бревна к берегу. Бревна складывали в штабель. Орудуя ломами, надрывая животы и хрипя от натуги, каждую минуту рискуя быть раздавленными или покалеченными сорвавшимся бревном, женщины закатывали все же очередное бревно на вершину штабеля. И так бревно за бревном.
Руководила этими работами Клава, та самая немногословная красивая женщина, которую водолазы приметили в первый день, когда рубили майны. Неторопливая и уверенная, она подавала команды, и ей беспрекословно подчинялись. Она же приводила и новых работниц взамен простудившихся на ледяном ветру. Стойко держались бойкие и дерзкие на язык сорвиголовы - Фрося и Дарья. Они не переставали задирать матросов, сыпать колкими шуточками. Но и они под конец дня изматывались, и шуток уже не было слышно. Запалено дыша, как загнанные лошади, женщины перекатывали бревна по льду. Часто отдыхали. Качальщиц на помпе мотало так, что было непонятно, кто кого качает: они помпу или помпа их, измученных, некрасивых, одетых во что попало старух, - так резко менялся облик женщин к вечеру.
Васе было стыдно видеть, как надрываются женщины, а он, здоровый парень, стоит себе на шланг-сигнале. Вася знал, что старшине тоже не по себе от такого распределения труда, и в то же время понимал, что это необходимость. Водолазам по служебной инструкции запрещается производить тяжелые работы наверху, чтобы сберечь силы для работы под водой. Недаром они даже паек получают самый лучший на флоте. Ведь не пошлешь же этих женщин под воду.
Но одно дело - инструкция, а другое - совесть. И как тут ни крути, все равно было очень стыдно.
Домой водолазы приходили мокрые и уставшие не меньше женщин. Спина, руки, ноги - все ныло, все болело.
Поужинав горячим, Вася валился на кровать, и его охватывало блаженство от мысли, что до утра не надо идти на пронизывающий ветер и тянуть из воды мокрый, тяжелый шланг-сигнал, откручивать гайки на болтах шлема, к которым на морозе прикипают пальцы. (Вася не раз уже срывал кожу до крови.) Радовался, что не надо снимать с водолаза двухпудовые свинцовые груза, не надо развязывать мокрые, мгновенно схваченные морозом плетенки галош, не надо грузить тяжеленную помпу на сани, чтобы отвезти ее с озера в сарай, и вообще не надо ничего делать, а можно лежать в тепле, чувствуя, как горит нажженное ветром лицо, как выходит из тела озноб, лежать и сладко погружаться в туманную теплую дрему…
Так и шла жизнь водолазов в поселке: работали, по очереди дежурили дома, варили обед, делали уборку, кололи дрова, стирали белье. Правда, вскоре Вася сделал открытие, что белье стирает лишь он один. Остальные в субботу, после бани, уносили куда-то узелки, стараясь делать это незаметно друг от друга, а через два-три дня приносили свои бязевые отлаженные кальсоны, тельняшки и простыни.