На съемку сотворения из большого кома сырой глины весёлой стайки "нарошек" ушло почти полдня. На родном месте у печки грузная Селиваниха очень споро накатала несколько шариков из глины, потом, натыкая шарик на большой палец одной руки, другой - наминая и наглаживая глину, превращала его в кулёк, то же делала и со вторым шариком. Потом - острыми концами врозь - соединяла два кулька, заглаживала шов между ними. Получался остроносый пирожок, который двумя движениями пальцев Селиваниха превращала в задорную птичку с поднятой головкой и хвостом. Дальше в ход шла небольшая щепочка, один конец которой был похож на ножик, другой - на шило. Поработав ими с головкой, хвостом и подгузком серой птички, мастерица наделила её душой и голосом, которые проявятся только утром, когда она проведёт ночь в горниле печи.
Пока Селиваниха чудодействовала с глиной, Серафима осторожно показывала Геннадию, чтобы он брал в кадр лицо или руки мастерицы. Пару раз Люба чувствовала взгляд объектива на себе, но старалась не отрываться от сноровистых движений хозяйки дома.
- Много ли вам надо нарошек-то? - спросила Селиваниха, оторвавшись от дела. - Глины-то ещё на пяток осталось.
- Да нам бы и пары штук хватило, - сказала Серафима. - Нам важен был процесс.
- Да што же это я из-за процесса вашего печь бы вам ставила? - не поняла хозяйка режиссера. - Дров-то скоко спалить надоть из-за двух-то штук!
- Извините, не то сказала, - оправдалась Серафима. - Нам бы ещё поговорить надо. Вы отдохнёте или сейчас запишем? Только бы мы на улицу вас пригласили. Там в огороде у вас лавочка есть…
- Чего говорить-то надоть?
- Давно ли вы занимаетесь этим ремеслом, откуда оно у вас пошло и зачем вы это делаете…
- Дак жить-то надо было, матушка. В город мы их возили. Батька сызмальства за глину сажал, всем семейством корпели.
- Хорошо, хорошо, только давайте поговорим об этом на улице, - попросила Люба. - Сейчас мы всё подготовим там, и я приду за вами.
С записью разговора под камеру получилось сложнее. Видно, старуха сосредотачивалась только тогда, когда были заняты руки, а тут они просто теребили концы цветастого платка, накинутого ей на плечи Серафимой, и всё время теряла мысль, отвлекаясь то на кур, зашедших в огород покопаться в свежих грядках, то на соседа, гонявшего прутом по овиннику свою детвору.
Но закончили. Всласть попили в избе холодного молока с пряженцами - полосками теста, поджаренного на сметане, помогли хозяйке прибраться на кухне, погрузили свою технику и с обещанием вернуться завтра к извлечению нарошек из печки поехали отдыхать.
А у дома приезжих застали такую сцену: Игорь, Лазарь, Митрич и Степан нервно передавали друг дружке какой-то листок бумаги. Под ногами валялись осколки тёмной бутылки и лопата, а всё пространство от дома до бани и от неё до гаража было вспахано плугом и истоптано тремя парами ног, потому что Игорь, Лазарь и Митрич вприпрыжку бегали за трактором, чтобы, не дай бог, не пропустить чего, вывернутого плугом. Не пропустили, потому как, кроме маслянистых пластов свежей земли, ничего там и не было.
Вспахав участок, Степан остановил трактор, выпрыгнул из кабины, поглядел на пустые руки Митрича и, не спрашивая ничего, широким махом побежал к углу гаража. За ним, чуя нехорошее, пустился семенить ножками и тот. Эх, надо бы ему там самому копнуть вчера, на ночь глядя! Может, и верно Стёпка учуял там чего… Пошли за ними и Лазарь с Игорем.
Степан двумя тычками лопаты вывернул пласт дёрна, запустил в ямку пятерню, погрёбся, и ухватил за горлышко неглубоко спрятанную бутылку.
- Тащи! Чего сидишь? - задрожал голосом Митрич.
- Минуточку. Давайте всё зафиксирруем, - остановил Лазарь Степана и огляделся. - Запоминаем все: в полуметрре от западного угла гарражного стрроения, на глубине… Какая глубина?
- Штыка лопаты, - подсказал Митрич. - Это двадцать пять сантиметров…
- На глубине штыка лопаты, - монотонно продолжил Лазарь, - обнарружен объект тёмного стекла…
- Кой на хрен объект! - взревел Степан и выдернул бутылку. - Пустая, кажись! - посмотрел он сквозь неё на баню, за которой ещё висело низкое солнце.
- Нет, чего-то в ней есть! Фиксирруем!
Степан грохнул бутылкой об угол гаража, она разлетелась, обдав мужиков слабым духом первача.
- Бумажка, гляди, прилипла к донышку! - крикнул Митрич. - Не затопчи и дай сюда! - Он перехватил у Степана мокрый листок и протянул его Лазарю: адвокат ведь присутствует на месте обнаружения…
- Вы не поверрите, что я сейчас скажу, - глянув в листок, произнёс Лазарь. - Это статья Грражданского кодекса нашей великой дерржавы! Читайте! - И вернул Митричу.
- "В соответствии со статьёй 233 Гражданского кодекса,… так…, - дрожа всем телом прочитал Митрич, - найденный клад поступает в собственность лица, которому… принадлежит земельный участок"… Это значит колхозу! - возвысил он голос и, не в силах от волнения читать дальше, передал листок Игорю.
- "В том случае, если клад был найден кем-либо без согласия на это собственника земельного участка, где клад был сокрыт, клад подлежит передаче собственнику земельного участка", - прочитал Игорь и плюнул в листок. - Чего это значит, Лазарь?
- Это значит, что колхозу, как собственнику земли, прринадлежат осколки найденной нами бутылки и листок извлечения из Кодекса. Ну, и как я полагаю, всё то, что мы ещё можем откопать в усадьбе… И больше это ничего не значит, - заключил адвокат. - А вот и ёщё наследник перрвой очерреди пррибыл, - увидел он вышедшую из "буханки" Любу. - И для неё это ничего не значит.
Глава 33
"Здравствуй, девочка моя! Моя кровинка! Моя последняя надежда! Я так давно не говорила с тобой! И ещё больше не видела тебя! А так хочется посидеть вдвоём, прижать тебя к груди и всплакнуть от горькой жизни! Почему ты не звонишь и не пишешь? Или этот дурацкий суверенитет и у вас испортил жизнь? Меня он выгнал из Таллинна в Вильнюс и не знаю, куда прогонит дальше. И всё это из-за моей глупости. Зачем я поддалась уговорам и сменила фамилию Викмане на Обрюхова? И некрасиво, и опасно. А всё моя глупая страсть и доверчивость… Прибалты не смотрят на человека, для них главное - фамилия в паспорте. И я теперь для них не человек. А это так тяжело! У меня нет работы, кончились деньги, и твоя маман теперь не знает, как жить и что будет дальше. Обрюхов бросил меня одну, а я столько с ним возилась! Он оказался не столько Никодимом, сколько Негодяем. Осчастливил меня своей противной фамилией и уехал в Россию, кажется в Рязань. А мы ещё не разведены, и я не могу поменять паспорт. Как ты-то, девочка? Так всё и работаешь в своём Великогорске? Есть ли кто-нибудь у тебя сейчас? Сколько можно быть одной? В Москву не собираешься? Я вот хочу продать чего-то из вещей и приехать к тебе. Ты можешь встретить меня в Москве? Напиши поскорее. Или, может быть, сумеешь позвонить? Я живу сейчас у друзей, у них есть телефон. Позвони! Обнимаю тебя и крепко целую! Твоя бедная мама".
Люба отложила письмо, посмотрела на штемпели на потёртом конверте. Господи, письмо болталось где-то больше месяца! Ну, почему она сама не позвонила за это время, у неё же есть и домашний, и рабочий телефоны!? Слава богу, хоть свой написала! А почему она живёт у друзей? Куда делась квартира в Вильнюсе? Там были погромы после битвы за Вильнюсское телевидение, и что? После этого Обрюхов сбежал от неё в Рязань? Ну, почему не пишет?
Люба поднялась на второй этаж, сказала секретарше, что на минуту, и без доклада вошла в кабинет. Кольчугина была не одна - в кресле напротив сидел герой Великогорских событий последних месяцев, вальяжный красавец Ефим Шалый, как чёртик из табакерки, выскочивший из младших научных сотрудников в политические деятели российского масштаба. А всё у него началось с интервью молодёжной газете в очередную годовщину Чернобыля. Не вдаваясь в научные дебри, молодой кандидат физических наук сказал, что Великогорский Чернобыль тоже уже зреет на окраине города. У страха глаза велики, Великогорские обыватели вывалились (теперь это можно) на улицы с требованием закрыть стройку. Шалый стал их кумиром, его выдвинули кандидатом, и он враз выиграл выборы в Верховный Совет страны. Дальше ему подфартило оказаться на одной улице с десантниками, посланными на усмирение Белого дома, и он сказал: "Братцы, если пришли убивать народных избранников, начните с меня!" И, красивый такой, встал перед ними, распахнув чёрный плащ. "Братцы" послали его подальше. Но героизм Шалому был зачислен, потому что десантникам больше было охота в казарму, чем стрелять в таких вот придурков. Сцену наблюдали из одного окна Белого дома, и Шалова, не вдаваясь в суть, полюбили оттуда. Ну, и пошло!..
…Люба извинилась, что ворвалась без доклада и хотела повернуться обратно. Но Кольчугина остановила, а следом и Шалый поднялся из кресла, с глупой мальчишеской улыбкой представился и сказал, что много слышал о ней от Игоря Сокольникова, а теперь рад познакомиться лично.
- Как он там? Я не была у него.
- Я тоже давно не был. Вроде, держится. Подавал апелляцию - пустое дело, хотя ясно же, что судили не столько за приготовление к мошенничеству, как писал его бывший адвокат, сколько за прокат порнухи на дому. А теперь эти фильмы крутят не только в салонах, но и в кинотеатрах, и хоть бы что. Я тоже писал депутатский запрос Генпрокурору. Вопрос "оставлен без удовлетворения"… Смотрел несколько ваших передач. Красиво раскручиваете людей! Жаль, не был вашим героем.
- Дело-то я, думаю, поправимое, а, Любаш? - подсказала Кольчугина. - Тем более такой повод… Ефим Борисович назначен к нам представителем президента!
- Интересно. Надо подумать…
- А чего тут думать? Самый молодой полпред президента в России… А ты чего ко мне?
Люба рассказала о письме маман, попросила разрешения позвонить в Вильнюс.
- Ну, какой вопрос? Звони, конечно. Вот, недобитые, что делают…
Шалый покопался в портфеле, что стоял у кресла, достал увесистый аппарат, спросил у Любы номер Вильнюсского телефона, набрал его и подал ей. Она послушала и растерянно вернула телефон.
- "Набранный номер не существует"…
Шалый набрал ещё раз, услышал тот же механический ответ и спросил:
- Адрес отправителя есть? Давайте, я позвоню консулу, пусть проверит, что там случилось.
- Ой, спасибо вам! Столько хлопот… Я буду вам очень обязана, - выговорила она, чувствуя, что краснеет и как её тянет ещё раз посмотреть на гостя Кольчугиной, который стоит перед ней, - высокий, кудрявый, крупноглазый и тоже краснеющий пятнами на щеках и шее…
Люба спустилась в монтажную. В последние недели она сама монтировала материал, вдрызг поругавшись с Серафимой из-за того же Игоря. Давно потерявшая гражданского мужа из-за того, что курит и превращается не то что в воблу, а прямо в мумию или даже в стиральный валёк, Серафима всё время приставала к Любе свести её с Игорем поближе. "Я бы цепью тебя привязала к нему, да ведь он оборвёт и её", - ответила Люба, на что Серафима страшно обиделась, выпалив: "А я бы таких кукол, как ты, самих на цепь сажала, чтобы не мешали жить нормальным бабам!" Ну, и нашла коса на камень! Обе потом бегали к Кольчугиной с заявлениями развести их по разным программам. Та сказала: "Разбирайтесь сами, не хватало мне ваших дрязг!"
А тут Игоря как раз отдали под суд и влепили восемь лет колонии общего режима за то, что при обыске в его квартире нашли несколько колод карт, помеченных краской, светящейся при ультрафиолетовом облучении, и тряпичный пояс с ячейками для батареек. Слава богу, источника ультрафиолета в доме не оказалось, а то бы докопались и до места его изготовления в радиофизическом НИИ. Впрочем, может быть, и не стали бы так-то уж копать, поскольку главная задача у следствия была найти, за что посадить слишком развернувшегося и строптивого кооператора, не желающего никому заносить излишки прибыли. А для выполнения такого задания хватило конфискованного видеомагнитофона и набора кассет с "фильмами порнографического содержания, не предназначенных для широкого показа". Но, коль скоро статья там не шибко щедрая на отсидку, в дело пошли колоды помеченных карт и "пояс для источников питания источника ультрафиолетового излучения", а, стало быть, "для приготовления мошенничества в особо крупном размере". Правда, размер мошеннических выигрышей Игоря никто высчитывать не стал, поскольку в деле числился всего один пострадавший, да и тот играл с ним на мифический клад, так и не обнаруженный на территории колхоза "Ударник". Но, если бы нашли, да он оказался огромным, да его бы выиграл Сокольников И.А., то… В общем, неучтённый "особо крупный размер" вполне потянул на восемь лет заключения.
- Вот теперь и вози ему передачки да проси свидания. Неволя способствует состраданию, - в сердцах сказала тогда Люба, чем окончательно обидела Серафиму.
- Я тебе что, голодная коза, что с возом сена к козлу едет?! - взорвалась Серафима и бросила Любе ключи от комнаты, где столько времени они работали вместе.
Шалый пришёл в монтажную сказать, что найдёт Любу как только что-то узнает у консула, и протянул ей визитку с множеством номеров телефона.
- Мой прямой - на обороте. Звоните в любое время. Буду рад. - И опять покраснел, как мальчишка.
- Спасибо. Буду ждать. И позвоню насчёт передачи, если согласны…
- И не только насчёт передачи, - брякнул Шалый, привыкший к женскому вниманию, и осёкся: ведь теперь он сам просил звонить ему в любое время. - А по передаче… Вот я огляжусь и выберем время…
- Хорошо. Жду звонка, - сдержанно выговорила Люба, понимая, что сдержанность сейчас лучшее из того, что должно быть с её стороны.
В приёмной у Шалого, которую ему освободили в здании Великогорского областного Совета народных депутатов, было накурено и тесно от посетителей, болтающихся к ужасу секретарши посреди комнаты и гомонящих между собой. Ох, не привыкла она к таким порядкам, какие помимо её воли, образовались с приходом этого молодого выскочки всего за два дня. Уж на что прост был новый председатель областного Совета, но и тот уважал строгость, какую держала она в его приёмной. А тут, прут какие-то совершенно незнакомые ей люди, чёрте как одетые, с сигаретами в зубах и норовят рвануться прямо в кабинет - устала их сдерживать и рассаживать по стульям, чтобы ждали, пока доложит, кто пришёл и по какому вопросу. Да и этого от них не дождёшься. Бросают только: "У себя?" и - к кабинету. Едва успевает пожилая женщина закрыть собой дверь. И смотрят на неё, как на лунатика, откуда, мол, ты тут? А если спросишь: кто вы и по какому вопросу, ответят: "Надо! Скажите: такой-то. Он знает". А ей-то откуда знать, что это всё его сподвижники по предвыборным делам!
Войдя в приёмную, Шалый ловко протиснулся сквозь посетителей к секретарше, велел ей вызвать к нему начальников управлений торговли и хлебопродуктов и ещё соединить его с нашим консулом в Вильнюсе, и скрылся в кабинете, прикрыв за собой дверь. Перед этим он два дня держал её открытой. Вот как хочешь, так и работай секретарь с таким начальником!
- Тихо, товарищи! Дайте же работать, наконец! - взвилась голосом секретарь. - Кто из вас управляет торговлей и хлебопродуктами? Нет таких? Освободите помещение! Или сядьте по местам! Когда вызовут, позову!
Толпа курящих и небритых посетителей неохотно рассосалась, секретарь отрыла в столе справочник мидовских телефонов, сначала написала на листочке имя-отчество консула, занесла листочек в кабинет, потом набрала нужный телефон и строго сказала в трубку:
- Василий Иванович? Приёмная представителя президента Шалого Ефима Борисовича. С вами хотят переговорить…
Шалый поприветствовал консула, как давнего приятеля, хотя в глаза его никогда не видел, и попросил выяснить судьбу российской гражданки Обрюховой, временно проживающей предположительно по адресу… и как с ней связаться. Консул ответил, что бывшая улица Советской Армии ныне переименована в улицу Освобождения, номера домов изменены, но консульство примет меры к розыску русскоязычной гражданки и доложит представителю президента.
Через день консул сообщил, что гражданка Обрюхова проживает у разных русскоязычных знакомых, и её можно пригласить для телефонных переговоров в консульство, предварительно известив оное телеграммой. Шалый передал это Любе, сказав, что в любой момент может известить консульство факсом, а поговорить с мамой ей лучше из его кабинета.
- Когда ты хотела бы услышать её? - спросил он без церемоний.
- Я бы хоть сейчас! - обрадовалась Люба.
- Давай попробуем вызвать её в консульство на вечер, а ты заходи ко мне часиков в восемь и поговорите.
- Большое вам спасибо!
– Да всегда рад! – сказал Шалый и, бросив трубку, с плотоядной улыбкой потёр руки.
Глава 34
Консульство дали быстро, едва Шалый попросил соединить его с Вильнюсом. Выяснив, приглашена ли для переговоров гражданка Обрюхова, он передал трубку Любе и, секунду помедлив, вышел из кабинета - разговор хоть и по "вертушке", но всё-таки личный. В приёмной, кроме уставшей за день секретарши, никого не было. Шалый подвинул стул к ёё столу, сложил голову на руки, сбоку посмотрел на утомлённое лицо пожилой женщины, тихо спросил:
- Тяжело вам у меня? Не хотите куда-нибудь потише?
- Всё бы ничего, Ефим Борисович, - сказала она, вспыхнув дряблеющим лицом от неожиданного внимания непутёвого, как она считала, шефа. - Посетителей у вас очень много и все какие-то другие, не как раньше, так и лезут в кабинет и ничего не слушают. Прямо из сил с ними выбилась останавливать.
- А не надо. Кто не нужен, я сам выставлю. А кого прошу вызвать, идут же через вас. Но, может, всё-таки посадить сюда помоложе кого?
- Да помоложе-то у вас уже в кабинете сидит, и одна почему-то…
- Говорит по телефону с матерью…
- По вэче с матерью? - насторожилась секретарь. - Раньше такого не было.
- Раньше и меня на порог сюда не пускали, - улыбнулся Шалый и вернулся в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь.
Люба была в слезах. Говорить она закончила, но всё ещё прижимала трубку телефона к губам. Маман в разговоре тоже не держала слёз оттого, что все её бросили бедную, и она не знает, как дальше жить. Спасибо знакомым, дали угол и сажают с собой за стол, но и у них нет работы, и приходится продавать вещи, даже самые дорогие сердцу.
- Приезжай ко мне, - сказала Люба. - Давай прямо завтра. Бери билет до Москвы, а там я встречу. Будем жить в Великогорске.
- А разве в Москве у тебя теперь ничего нет? - неожиданно спросила маман.
- Нет. А тебе какая сейчас разница: Москва или не Москва?
- Ну, всё-таки… Я же ещё не похоронила себя…
- А я?.. Великогорск прекрасный город. И перестань, пожалуйста, капризничать! И говори, когда и где тебя встречать?
- Хорошо, девочка моя, я потом тебе сообщу, если помогут, - быстро сдалась маман.
- Ну, что там? - спросил Шалый, отбирая у Любы трубку, чтобы положить на место.
- Да плохо всё. И капризничает, как ребёнок. Ой! - всполошилась Люба. - Я забыла спросить, куда ей послать деньги на билет до Москвы! Нельзя перезвонить?
Шалый ещё раз вызвал Вильнюс, попросил консула не позднее, чем завтра отправить гражданку Обрюхову самолётом до Москвы, а расходы он тут же возместит посольству телеграфным переводом.
- Ну, чего? За скорое воссоединение мамы с дочкой? - спросил он и полез в тумбочку под телефонами, где у него "всё уже было".
- Спасибо, спасибо! Только я совершенно голодная с утра… Боюсь, упаду сразу…