* * *
Аня встает с дивана, потягивается, делает несколько шагов по комнате.
Я говорю:
– Представь, какая удача снизошла на подростков-онанистов в доме напротив.
– Если кто-то из них сидит у окна. – Аня улыбается. – Но вряд ли. Погода хорошая… Кроме того, если кому-то так уж интересно, возможностей предостаточно…
– Ты часто ходишь дома без одежды?
– Да, сейчас, когда стало тепло…
– Эксгибиционизм?
– Не знаю, вряд ли. Мне, в принципе, все равно, смотрят на меня или нет… Пиво будешь?
Я киваю. Аня уходит на кухню, возвращается с двумя открытыми бутылками. Она садится рядом на диване, прислоняется к старому пыльному ковру. Мы чокаемся бутылками.
– С Днем Победы! – говорю я, делаю глоток.
Аня тоже отпивает, хмыкает, ставит бутылку на пол.
– Не веришь в мою искренность? – спрашиваю я.
– Нет, не верю.
– Ну и правильно. Никакой для меня это не праздник. Так, еще один выходной.
– А как же память павших в борьбе с немецким фашизмом?
– У меня дедушка воевал, всю войну прошел, был ранен два раза… Ну и что с того? Он никогда День Победы не праздновал, я не помню такого. Вообще не любил говорить про войну. Потом, когда я был постарше, бабушка мне рассказала, что он был два раза в плену. А вообще ветераны – "как стоп-кран навсегда". Сталинисты и хитрожопые пользуются своим статусом – чтобы получать квартиры, машины и тэ дэ и тэ пэ…
– А патриотизм?
– Это уже политика. Любишь ты родину или нет, и как ты там ее любишь, в какие места – это личное дело каждого человека, а когда начинаются разговоры про то, кто какой патриот, это уже политика. Что, не согласна со мной?
– Согласна. Мы с тобой два циника… – Аня берет с пола бутылку, делает глоток. – Не жалеешь, что ушел из газеты? Сколько уже, полтора месяца?
– Да, почти. И нет, не жалею. Зарплата больше, работы, в сущности, меньше, и работа… хотел сказать – интереснее, но не знаю…
– А твой новый босс – что про него думаешь? Обычный шарлатан?
– Не знаю. Может быть, может – нет. Хотя в политике лучше всего быть шарлатаном.
* * *
Ждан берет пульт, переключает канал, находит новости. На экране – шахтеры на Горбатом мосту у Белого дома.
– Как в девяносто первом бастовали, так и сейчас бастуют. Ничего не изменилось, получается, только хуже стало: людям по году не платят зарплату. Нет, вы можете себе такое представить – год жить без зарплаты? За что они живут? Почему они давно не начали бастовать? Или думали, что если политические требования, как тогда, то можно, а из-за денег вроде как стыдно? А вообще, девяносто первый год – это был принципиальный момент. Тогда были упущены огромные возможности. Надо было резче действовать, жестче. Запретить компартию сразу, рассекретить архивы, как в Восточной Европе, провести тут же новые выборы в парламент, а то получился абсурд – страна новая, а парламент еще советский… Поэтому и возник октябрь девяносто третьего… Хотя с Ельцина вины никто не снимает…
В дверь стучат.
– Войдите! – кричит Света.
Дверь открывается, входят два парня в шмотках "кислотных" цветов, с крашеными волосами.
– Нам нужен Сергей Александрович… Мы общались по телефону.
– Да, это я, – говорит Ждан. – Я помню. Пойдемте в кабинет, поговорим. Андрей, ты тоже присоединяйся…
– Мы предлагаем провести рейв-парти… ну, в смысле, вечеринку, – говорит чувак. – Схема стандартная, все так работают: ваша партия оплатит площадку, гонорары промоутерам – то есть нам, – гонорары диджеям, прочие организационные расходы, а потом вы получите пятьдесят процентов от кассы…
– Почему пятьдесят? – спрашивает Ждан.
– Стандартная схема…
– Понятно. А как вы узнали про нас и почему решили обратиться?
– Реально сказать? Проходили мимо, увидели табличку… Мы здесь живем неподалеку. Вообще, политикой мы не слишком интересуемся, но посотрудничать мы не против…
– Понятно. Наше встречное предложение будет такое: все, как вы говорите, только мы получаем сто процентов от кассы…
– Как это – сто?
– Вы ведь получаете фиксированный гонорар, не правда ли?
– Ну да…
– Плюс, все организационные расходы – на нас, правильно?
– Правильно.
– Какие тогда еще вопросы?
– Ладно, мы подумаем…
* * *
"Волга" едет по Садовому кольцу. Ждан сидит рядом с Геной, я – сзади. Мелькает витрина антикварного магазина.
– Вот скажи, Андрюша, как ты думаешь, почему люди любят антиквариат? – Ждан поворачивается ко мне. – Почему они любят окружать себя старым, затхлым барахлом, да еще и платят за это огромные деньги? Кто-то просто однажды решил, что он представляет какую-то ценность, и все на это клюнули…
– То же самое происходит с современным искусством, – говорю я. – Нарисует художник какую-нибудь абстракцию, и она продается за десятки или сотни тысяч долларов. Потому что какие-то критики и кураторы решили, что это жутко концептуально, а значит, стоит таких денег. А тем, у кого они есть, в принципе, наплевать…
– Ну и о чем все это говорит? Об относительности абсолютно любых ценностей. Получается, важно не то, что создается, а то, как это подается…
"Волга" останавливается у трехэтажного здания. Вокруг цветут яблони. Трава под ними засыпана белыми лепестками. Гена остается в машине, я и Ждан подходим к крыльцу. Ждан звонит. Дверь щелкает. Ждан берется за ручку, открывает ее. Мы входим.
В коридоре сидит мент в бронежилете, с автоматом.
– Здравствуйте, – говорит Ждан. – Мы – к господину Терентьеву.
Мент берет блокнот, смотрит на написанный от руки список.
– Жданович? Сергей Александрович?
Ждан кивает.
– А это – со мной, мой помощник.
– Нет, – говорит мент. – Положено одному.
– Как – одному?
– Я действую по инструкции. Что мне сказано – то я делаю…
– Ладно, Андрюша, подожди в машине.
Я выхожу на крыльцо. Порыв ветра сдувает с яблонь несколько лепестков. Дверь "Волги" приоткрыта. Гена курит, щурясь на солнце.
* * *
Рейв проходит в заброшенном ангаре в промзоне на севере Москвы. Под ногами валяются ржавые болты, гайки, куски проволоки. Взятые в аренду прожекторы освещают половину ангара: "сцену" и "танцпол". Над сценой, собранной за пару часов, висит баннер "Партия саморазвития личности": красные буквы на зеленом фоне. Перед началом Ждан вышел на сцену, сказал несколько фраз в микрофон – про саморазвитие личности, про то, что молодежь не должна быть равнодушной и апатичной, что можно жить и без политики, но политика найдет тебя сама – в той или иной форме. Три-четыре сотни невнимательно слушавших рейверов жидко похлопали. Ждан сошел со сцены и уехал.
Я остался: со мной была Аня. Она принесла бутылку коньяка. На входе никого не обыскивали, и фейс-контроль был номинальным. Мы выпили коньяк прямо на танцполе, передавая бутылку друг другу и дрыгаясь под музыку в толпе парней и девчонок, пахнущих табаком, алкоголем, потом, травой и парфюмами.
Диджей с бритой головой и подведенными глазами, в шортах и майке с надписью "das tier in mir" возится с вертушками. Моргает цветомузыка. Парни и девчонки танцуют. Им насрать на ПСЛ и на политику вообще.
Аня привстает на цыпочки, шепчет мне в ухо:
– Давай выйдем на воздух.
Я киваю. Мы продираемся сквозь толпу.
В темной части ангара звякают бутылки, мелькают шприцы. На полу, подстелив какую-то рвань, трахается пара. Парни-охранники курят траву с Иваном, одним из промоутеров.
– Твой босс забрал кассу, – говорит мне Иван. – Сказал, если кто-то еще придет, это его не касается.
Я киваю.
– Мы пойдем погулять, может, еще вернемся.
– О\'кей.
За ангаром начинается бетонный забор. Мы идем вдоль него.
– У нас рядом с домом была точно такая промзона, – говорит Аня. – Я там в детстве все время пропадала. Играли в войну – и пацаны, и девчонки… Я вообще была уличным ребенком… – Она улыбается. – А ты?
– А я скорей наоборот… Нет, у меня тоже был шанс стать уличным. В третьем классе, осенью, папа надолго попал в больницу – с инфарктом, и мама почти каждый вечер его навещала… Меня, естественно, никто не контролировал, у Наташи свои дела были… И я вечерами стал гулять с пацанами из параллельного класса. Мы воровали в магазине батоны, катались на лифте в девятиэтажке – это был единственный дом с лифтом во всем районе… Я тогда не понимал, что они, может, действительно были полуголодные, потому что из неблагополучных семей, и батон этот из магазина для них что-то значил, а для меня – так, прикол…
– Мы тоже воровали в гастрономах. Только не батоны, а сладкие творожные сырки…
– …А мои приключения закончились, когда нас поставили на учет в милиции…
– Ничего себе…
– Ну да… Мы разбили стекла в гусеничном тракторе на углу поля. А мимо по дороге ехали менты на своем "козле", и они нас заметили… Вот и конец истории. Меня потом до Нового года гулять не отпускали…
Бетонный забор заканчивается, впереди видны однотипные девятиэтажки спального района. Небо над ними начинает светлеть.
* * *
За окном летает пух, прилипает к стеклу. Над домами и свежей зеленью – серое небо. Собирается дождь. За стеной Ждан разговаривает с ментом-подполковником. Я могу разобрать отдельные фразы мента:
– …Незаконная предпринимательская деятельность… шарлатанство… связь с криминалом… уголовное дело…
Я встаю, выхожу из кабинета. Гена сидит за столом с газетой сканвордов.
– Ты знаешь его? – спрашиваю я, кивая на дверь кабинета Ждана.
– Да, из Курска товарищ. В начале девяностых чуть из органов не вылетел – занимался рэкетом в Польше…
– Мент – рэкетом?
– Ну да. Их там целая банда была – наберут дежурств, потом – неделю отгулов, и поехали в Польшу. А однажды что-то не поделили с другими рэкетирами: передел сфер влияния, как сейчас говорят. Началась перестрелка. Кого-то убили, этого ранили. Полиция повязала, передала России… Не знаю, как он отмазался. Сейчас вот уже какой-то начальник… Ясно, зачем он приехал, но шеф пошлет его подальше…
Я возвращаюсь в кабинет, сажусь к компьютеру, обновляю страницу почты "hotmail". Новых писем нет.
Хлопает дверь кабинета Ждана, потом входная. Я поворачиваюсь к окну. Подполковник быстрым шагом идет прочь от офиса, на ходу прикуривая зажигалкой. Он не садится ни в одну из припаркованных машин, топает в сторону метро.
* * *
– Ну, за наше поколение, – говорит Влад.
Мы чокаемся бокалами пива, делаем по глотку.
– А вообще, мы – поколение, которое как бы между… – Влад задумчиво смотрит на свой бокал.
Мы сидим в том же самом кафе, что и три месяца назад. Контингент практически не изменился: все те же богемные и криминальные типы.
– Что значит – между?
– Например, между одной реальностью и другой… Нас, как написал один хороший писатель, готовили к жизни в одной реальности, а жить приходится совершенно в другой. Плюс, мы опоздали на несколько лет, чтобы попасть в правильную струю. Рок-музыканты – они все старше лет на десять, ну или почти. Олигархи – тоже…
– А Марушевич, например – он же нашего года?
– Это – исключение, которое подтверждает правило. Те, кто младше нас, они уже другие, потому-то формируются в новой реальности, и в ней же они будут жить. Я не знаю, кем они будут. Точно, не рок-музыкантами, это – вчерашний день. Олигархами – может быть, но какими-то другими. Потому что нынешние вылезли на советском госимуществе: сумели его удачно присвоить и им распорядиться… А мы уже никем не будем, мы так и останемся между…
– В каком-то ты мрачном настроении сегодня…
– Да нет, в нормальном… – Влад делает долгий глоток. – Я говорю про реальные вещи, очень реальные… – Он ставит на стол пустой бокал. – Но на них не надо заморачиваться. Кстати, есть предложение: давай съездим в одно место. Допивай свое пиво – и вперед…
В центре тесного клуба с низким потолком – что-то вроде подиума, как на показах моделей, только с несколькими шестами. На нем танцуют два десятка девушек, снявших с себя все выше пояса, кроме лифчиков. Одна, взявшись за шест, изображает стриптизершу, но снимать с себя оставшиеся шмотки, похоже, не собирается. Кроме них, в клуб набились сотни две девушек и парней. Одни дрыгаются на крохотном танцполе в углу, другие пьют пиво или водку из пластмассовых стаканов.
Мы протискиваемся к залитой пивом стойке. Влад сует бармену пятьсот рублей, забирает мокрые купюры сдачи и два неполных стакана светлого пива. Мы встаем на крохотном пятачке у стены.
– Вот тебе настоящая Москва, – говорит Влад. – Ну, или – правильнее – настоящая андеграундная Москва. Не в смысле богемности, конечно… Клуб работает так: сначала запускают девушек – бесплатно, и напитки по символическим ценам – пиво двадцать рублей, водка – десять. Ну и музыка, соответственно – чтобы размяться. Через час, когда девчата дошли до кондиции, запускают парней – вход полтинник. И понеслась… Секс в туалете, секс в подворотне, разве что не прямо на танцполе, хотя, говорили, и такое бывало…
– Мне это напоминает сессии Ждана в начале девяностых… Секс как способ раскрепоститься…
– Посмотри! – перебивает Влад.
На помосте девушка снимает лифчик, потряхивает грудями. Ей аплодируют.
– Долго здесь находиться – слишком большая нагрузка на мозг, – говорит Влад. – Сейчас кого-нибудь зацепим – и валим, да?
Девушкам – лет по семнадцать. Обе – в черных джинсах и белых блузках. Под влажными от пота блузками просвечивают черные лифчики.
– Предложение такое, – говорит Влад. – Берем сейчас в "ночнике" водки, ловим машину и едем ко мне – я не очень далеко живу, на Переяславской… Возражения есть?
– Возражений нет! – синхронно выкрикивают девушки.
Мы проходим темный двор, оказываемся на освещенной улице.
– Я, пожалуй, домой, – говорю я.
– Ты чё, серьезно? – Влад с удивлением смотрит на меня. – Ладно, как знаешь.
Я жму ему руку, киваю девушкам.
– У тебя на такси деньги есть? – спрашивает Влад. – Метро уже закрыто…
Я киваю.
* * *
По телевизору идет футбол. Болгария – Парагвай. Я полулежу на продавленном диване. Пружины упираются в задницу и спину. За окном темнеет.
Парагвайский вратарь Чилаверт идет бить штрафной. Я беру с пола бутылку пива, делаю глоток. Чилаверт разбегается, бьет. Мяч летит под самую перекладину. Болгарский вратарь дотягивается до мяча, отбивает на угловой.
На кухне, звякнув стеклом, захлопывается форточка. По жестяному карнизу барабанят капли дождя. Начинают выть сигнализации машин. Я встаю, подхожу к окну. Дует жуткий ветер. Гнутся деревья, отламываются ветки. Я закрываю на защелку форточки в комнате и на кухне, прижимаюсь лбом к стеклу. Непрерывно сверкают молнии. В другом конце двора падает дерево. Слышится звон разбитого стекла.
* * *
У соседнего с офисом дома мужики поднимают рекламный щит – он упал на багажник старого "Москвича". На тротуаре валяются сломанные позавчера ветки и деревья. Несколько оборванных проводов покачиваются на ветру.
Я пожимаю Гене руку.
– Ну что, видел ураган? – спрашивает он.
– А что, можно было не видеть?
– Не знаю – может, он не во всех районах был. Может, у тебя, на севере, не было…
– Как это – не было? Было еще как! Стекла разбивались, деревья летали…
– А у нас и "ракушки" летали…
– Ничего себе…
– По радио говорили – это все из-за жары. Масса воздуха с температурой градусов тридцать столкнулась с другой, похолоднее – градусов пятнадцать или двадцать. И вот, в результате…
Дверь кабинета Ждана приоткрыта. Он стоит у стола, кивает мне. Я захожу.
На стуле сидит девушка в черных джинсах и белой майке с дурацким детским рисунком: розовым зайцем. Я жму Ждану руку.
– Знакомься, это – Оля. А это – Андрей, мой помощник.
Я бормочу:
– Очень приятно.
Оля кивает.
Я никогда раньше не видел Ждана с девушками.
– Ну что, Андрюша, хочешь в отпуск сходить? – спрашивает Ждан.
– Мне вроде не полагается… Я ж еще только три месяца проработал…
– У нас же не государственная контора, где все формально – одиннадцать месяцев надо отработать или сколько… Я считаю, что все должны получить оплачиваемый отпуск. Не месяц, конечно – этого мы себе не можем позволить. Но две недели – вполне реально. Все уйдем одновременно, с начала июля, а потом одновременно вернемся – и снова за работу. Много чего нужно сделать. Я вообще с оптимизмом смотрю вперед. И даже ураган этот – жаль, конечно, тех, кто погиб или пострадал, – но все равно, знак того, что будут перемены…