- Надо же на ком-то испытывать препарат, а она самая подходящая… Вот теперь мы будем знать, что введенная ей доза слишком большая - такая крепкая девушка состарилась за пару месяцев, это слишком явно, угасание должно быть постепенным, незаметным. Хотя, иногда и быстродействующее требуется. Именно это открытие, а не эликсир молодости приносит огромные деньги, желающих купить мою микстурку - море, ведь столько неугодных людей занимает большие должности и в политике, и в бизнесе. Кстати, деньги платят не только за саму микстуру, но и за то, чтобы никто не знал о ее существовании. Потому отсюда никого и не выпускают.
- Но это так гадко…
- А для меня это открытие словно выигрыш, бонус, лучше не придумаешь - жить-то мне осталось немного, - и он повторил, безрадостно усмехнувшись: - А теперь я тут бог и царь, любой мой приказ исполняется.
- Не поняла, почему жить осталось мало?
- Не перебивай меня. Об этом тебе и без меня любой расскажет. Это скучная тема, как-нибудь в другой раз поговорим, важен сам этот факт.
Да, его с мысли не собьешь. Что же с ним такое, чем-то болен? А Хан продолжил:
- Раз будущего у меня никакого нет, значит, я не захочу сбежать и выдать секреты кому-нибудь. Поэтому, мне доверяют, и все мне дозволяется, потому-то я и пользуюсь особыми правами.
- Что именно дозволяется?
- Например, только я имею право убрать любого служащего.
- В смысле - убить? - недоверчиво спросила Мария.
- Ну, если до этого дойдет, то да. Мне, знаешь ли, нравится владеть жизнью и смертью людей… Хотя я еще никого не убил в нормальном состоянии… А нашим "спонсорам", как нынче выражаются, нужны только мои разработки и соблюдение тайны, остальное их не интересует. Поэтому здесь уделяют такое внимание секретности. Выезжать отсюда позволяют далеко не всем врачам и спецам-ученым. И все сведения о проделанной работе тоже отправляю только я, остальные никакой связи с внешним миром не имеют… Олег только, пожалуй, исключение, но у него явно особые полномочия. Так что, все остальные, и высший эшелон, и младший научный персонал, и охранники - это те же заключенные, причем вполне возможно, смертники. Они получили большие деньги и пожизненно обеспечили свои семьи… И родне уже сообщили об их внезапной смерти, так что они вычеркнуты из списков живых.
- Ваши охранники выезжают отсюда, это же они нас привезли… Долго, что ли, купить мобильный телефон или просто сбежать?
- Выезжают не все, только самые проверенные, а телефоны здесь глушат, и сбежать отсюда никто не сможет. У нас собраны подробнейшие сведения о семьях всех сотрудников, которые продались сюда ради своих ближних… На счета их родственников перечислялись большие деньги, значит, они ими дорожат, любят их и не захотят рисковать жизнью своих близких. Сюда брали тех, кому есть кого беречь или, в крайнем случае, кому некуда бежать. А в случае измены возмездие наступает незамедлительно. Так что они живут, пока я жив и пока я этого хочу.
- А что, вы не заменимы? А может, все-таки найдут другого и на ваше место…
- Такого не найдут. Но, возможно, ты и права, когда-нибудь кого-нибудь посадят на мое место, может быть, нынешние мои помощники смогут меня заменить, есть среди них очень умные люди…
- Зачем же нас сюда привезли, набрали бы людей, как раньше, из тюрем?
- Так сейчас везли не подопытных кроликов, а жен для персонала. Зачем же нам зэчки? Нужны были молодые, красивые, здоровые девушки. А вас троих просто попутно прихватили - поленились ребята, надо было в стардом заехать и купить какую-нибудь дряхлую старушку, а они вас… Не повезло вам.
- Купить старушку? Ну и ну! Мы с вами словно из разных миров… И вам не жалко нас, людей, на которых ставят опыты? Во всем мире запрещают испытывать лекарства даже на животных, а вы на нас…
- Жалко? Не помню, чтобы меня кто-то хоть раз в жизни пожалел… А если я сейчас вдруг выздоровею, то меня все равно убьют, как только я решу поставленную передо мной задачу. Никто никого не жалеет… И потом, всегда новые медицинские достижения испытывались на людях. И уж лучше так, чем, скажем, выпускать непроверенное лекарство, подвергая риску десятки, сотни, тысячи людей. А когда испытывали первую атомную бомбу, слышала наверно, как на радиоактивную территорию загнали солдат?..
- Демагогия…
- Да ладно тебе, не злись…
Марию поражала легкость, с которой он распоряжается чужими жизнями, не проявляя при этом никакого стеснения, не испытывая никаких угрызений совести. Говорит с ней так, словно ей не умереть предстоит, а глотнуть прокисшего молока, проверяя - прогоркло или нет, - ну неприятно, но ничего страшного…
Постепенно Мария свыклась с новыми условиями жизни, но далось ей это тяжело: она еще больше похудела, подурнела, появилось больше морщин. Старалась в зеркало вообще не смотреть. Теперь бы и домашние ужаснулись, увидев ее. Мало того, что морщинок прибавилось, так и руки - ноги стали такими тощими, дряблыми, что казалось, плоть отстает от костей, так все отвисло. Может быть, и ей незаметно дают этот препарат старости? И ночью она спросила об этом Хана. - Тебе ничего не давали. А ты разве похудела? Мне кажется, ты такая и была…
А Надя совсем сморщилась, высохла, а вскоре впала в слабоумие, и для нее это, пожалуй, было и лучше, по крайней мере, она не осознавала, что скоро ее жизнь оборвется. Информация о действительной причине ее быстрого угасания просочилась в женскую среду, и девушки теперь еще больше шарахались от Хана и смотрели на него с нескрываемым страхом. Надя умерла когда наступило лето. И долго еще женщины вспоминали Надю, как она, раскрасневшись, носилась по коридорам, и от ее большого сильного тела веяло жаром. "Боже мой, вся ее взрослая жизнь прошла в этих коридорах за какие-то три месяца…", - ужасались они. Нади не стало, а пожилые женщины все еще ожидали своего часа…
Шуре явно доставляло удовольствие командовать помощницами, доходило до нелепостей: Мария собиралась чистить картошку и хотела набрать теплой воды, но повариха категорически запретила брать теплую, якобы, картошку можно мыть только холодной. Интересно, думала Мария, а там, где жара сорок градусов, что, воду для мытья картошки ставят в холодильник? Да, Шура была хорошей поварихой, хотя бы потому, что знала сотни способов, как порезать эту самую картошку, и Мария еще ни разу не угадала нужный, а Шура при этом каждый раз подчеркивала полное ничтожество своей помощницы.
Маша продолжала драить кастрюли и полы, а ночью, не выдерживая храпа соседок, выбиралась из комнаты. Но пришло время, и она привыкла и к храпу, и Галининому ночному бормотанию, стала крепче спать. Женщина свыклась с положением смертницы, исчез панический ужас, который она постоянно испытывала первое время, когда ей все время казалось, что, вот, пришли за ней. Идя по длинному коридору, она уже не оглядывалась поминутно, словно ожидая увидеть за спиной свою смерть. Мария уже не думала беспрерывно о предстоящем эксперименте и не анализировала свою жизнь, бессознательно ища в прошлом причины своего нынешнего положения, словно этот ад, в который она попала, уготован ей был в наказание. Вечный вопрос "за что?!" так и остался без ответа, - может быть, там где-то и есть справедливый судия, но не в этой жизни.
В начале лета Мария отметила, что Хан стал еще более агрессивным, ожесточенным. Она, по складу своего характера, не могла выносить, когда рядом с ней люди беспричинно злятся, раздражаются, и все пыталась как-то смягчить своего хозяина. Он все чаще морщился от головной боли, и она теперь почти каждую ночь подолгу массировала ему шею, плечи, спину и голову. За прошедшие месяцы руки у Марии от долгих тренировок окрепли, стали сильнее. Теперь сеансы массажа удлинились, это хорошо действовало на Хана, ненадолго снимало боли.
Эти их ночные посиделки в холле должны были заметить все - через коридор время от времени проходили дежурившие охранники, они с опаской и удивлением поглядывали на беседующих и потом должны были рассказывать об этом другим обитателям корпуса, а также своим женщинам. Но, по-видимому, ребята здесь не болтливые, никто не интересовался, кроме Ирочки и Гали, о чем же беседуют всемогущий Хан и его будущая жертва. Но и та, и другая, в сущности, в откровениях Марии не нуждались.
Если Мария засыпала крепко и не выходила в холл, Хан бесцеремонно заходил в их комнату в любое время ночи, включал свет, и, когда она открывала глаза, кивал ей на дверь. Мария покорно вставала и брела на свою ночную вахту. Иной раз Хан был не в настроении, и тогда они не разговаривали, только пили молоко и расходились спать, частенько же беседы затягивались, они сидели вдвоем час, другой. Но всегда, непременно, он требовал ее присутствия. И она продолжала нести свою ношу в одиночку, при этом для нее ничего не менялось. Потом ему надоело будить ее, и он как-то недовольно спросил:
- Что это ты сама не выходишь?
- Устаю днем на кухне, крепко засыпаю…
- Ты же мне рассказывала, как работала дома: днем на службе, утром и вечером на кухне и еще вроде бы, успевала с сыном заниматься, сидела чуть ли не до утра. А тут та же самая кухня, только на службу не надо идти, и вечера свободны…
- Да ведь я рассказывала о том времени, когда была моложе. А сейчас я плохо себя чувствую, сил нет. Постарела быстро… Да и дома никогда раньше так много физически не работала - в саду возилась только для удовольствия, а тут это бесконечное мытье посуды просто изматывает: ваша Шура требует, чтобы все сковородки и кастрюли блестели, попробуй, перетри их…
Вскоре после этого разговора она опять не вышла в холл. В эту ночь всех разбудил выстрел, оглушительно прогремевший в пустых гулких коридорах. Все женщины в Машиной комнате проснулись, сели на кроватях, испуганно поглядывая друг на друга. Мария встала и приоткрыла дверь в коридор, и тут же к ним в комнату скользнул Олег Аркадьевич.
- Что это там? - спросила она.
- Шеф, кажется, кого-то убил. Наверно, не повезло охраннику…
- За что он его?
- Ни за что. Приступ у Хана. Черт, надо подойти к нему, забрать пистолет, пока он тут всех не перестрелял… У него же такие адские боли, что никакие обезболивающие не помогают.
- Тут же все медики, что же ему никто не поможет?
- Умная ты какая! Он отказывается принимать наркотики, хочет дожить свою жизнь нормальным человеком.
- И чем охранник-то виноват?
- Ничем, просто Хан от боли полуослепший, полуоглохший, никого не узнает, возможно, ему мерещится какая-то гадость, вот он и начинает ничего не соображая, беспорядочно палить вокруг…
Олег осторожно выглянул, огляделся, но коридор был пуст, в этом крыле жилых комнат мало. И он повернулся к Маше:
- Пойди-ка ты…
- Не ходи, Мария, Хан тебя пристрелит. В припадке он во всех стреляет, кто близко подходит, - раздался сзади голос Натальи.
- Если такая умная, сама иди… Вот уложит он вас двоих и, может, успокоится…
Какая разница от чего умирать, от пули или от неудавшегося опыта? Пожалуй, пуля даже лучше, с другой стороны, опыты еще неизвестно когда будут… Мария не успела решить эту дилемму - Олег вытолкнул ее в коридор.
- Иди или я сам тебя пристрелю! - в руках у него на самом деле оказался пистолет.
Черт, тут все ходят с оружием! Почему такому больному дают пистолет? Глупость какая-то… Мария медленно шла по длинному коридора. У того дивана, на котором они с Ханом по ночам пили молоко, она увидела его сухощавую фигуру: он, покачиваясь, стоял над телом человека, распростертого на полу. Она шла, а он все так же смотрел вниз, словно спал стоя. Уже подходя к нему, она поняла, что скажи только она: "Отдайте пистолет", - и он, пожалуй, сразу влепит в нее пулю. Она так и не придумала, что говорить, и потому просто поздоровалась:
- Здравствуйте, Хан.
Вблизи она увидела, как у него дергаются веко и губы, как судорога искажает лицо. Вид был ужасен.
- Вы меня звали? - спросила она и от страха вдруг захихикала.
Ей показалось очень смешным в такой момент, стоя на забрызганном кровью полу и ожидая пули, спокойно спросить убийцу: "Звали меня?"
И вдруг он взглянул на нее, его взгляд постепенно становился осмысленным:
- Первый раз слышу, как ты смеешься, это у тебя нервное…
Конечно, нервное! Да ее просто сотрясала дрожь, а на тело молодого парня она старалась не смотреть. Хан говорил теперь, не отрывая взгляда от трупа:
- Черт, кажется, я его убил… Зачем он ко мне подошел, не знаешь?
Он медленно повернулся к ней и поднял оружие.
- А ты что, решила ускорить свой переход в мир иной? То боялась смерти, а теперь рвешься туда?
- Это что, неужели кольт? Ничего себе! А какой год выпуска? Ой, не говорите, я попробую угадать… Рукоять покажите, пожалуйста…
Хан заторможено повернул руку и раскрыл ладонь, демонстрируя круто изогнутую рукоятку револьвера.
- "Бизли"! Я уверена, это "Бизли"! Такая горбатая рукоятка только у "Бизли"! Я угадала? Год 1894-й.
- Ты не могла этого знать. Кто тебе подсказал?
- Кто мне мог подсказать? Из моей комнаты не видно, какое у вас оружие. Я просто знаю, это кольт, модель "Бизли". Я немного увлекалась пистолетами, давно, еще когда училась в школе.
Хан недобро смотрел на нее:
- Я не люблю, когда меня дурачат.
- Я знаю эту модель.
- Пошли, я покажу тебе свою коллекцию, и если ты не сможешь назвать марку хоть одного пистолета, я тебя убью…
Одно дело узнать знакомую модель, совсем другое назвать все пистолеты из коллекции хозяина…
- А много у вас пистолетов?
- Много.
О, Господи, увлекаться когда-то оружием, в детстве, это не значит быть специалистом…
- Где там Олег? Струсил? - Хан оглядел пустой коридор. - Олег, мерзавец! Ты меня слышишь? Убери этого идиота, - пистолетом он указал на труп, осторожно выглянувшему в коридор Олегу Аркадьевичу и махнул Марии, - мол, шагай вперед и пошел следом за ней.
- Почему же "идиота"?
- Потому что все наемники - идиоты, только полный идиот продаст свою жизнь. Жизнь не имеет цены, ее нельзя продавать.
- Странно это слышать от вас, я думала, вы-то как раз и не считаете ее большой ценностью.
- Не разглагольствуй!
И он подтолкнул ее пистолетом. Мария подошла к лестнице, осторожно оглянулась.
- Иди, иди, вперед!
Она еще ни разу не поднималась на второй этаж. Сейчас же шла туда под взглядами всех обитателей дома: потихоньку в обоих крыльях коридора первого этажа приоткрылись почти все двери и оттуда выглядывали испуганные люди, а медики уже теснились на площадке второго этажа. Хозяин молча прошел мимо них и подтолкнул ее к двери в свои апартаменты. Его комнаты занимали половину этажа, начиная с середины центрального коридора и все левое крыло.
- Хан, тебе что-нибудь нужно? - осторожно спросил Павел.
Мария благодарно взглянула на парня - хоть один осмелился что-то произнести, если бы другие тоже не молчали, Хан, возможно, и отвлекся, отпустил бы ее.
- Нет, мне уже лучше, вот сейчас ее прихлопну, и станет совсем хорошо.
Мария оглянулась:
- Надеюсь, это шутка? - выдавила она.
- Все будет зависеть от твоей эрудиции, - ухмыльнулся он.
Мария такого еще не видела: диваны, подушки, кальян, ковры на полу и на стенах, разрисованные ширмы. Всюду золото, парча, китайские шелка, павлиньи перья, пасхальные яйца в стиле Фаберже, нефритовые слоники, шкатулки. На стенах картины и зеркала. И очень много оружия: на коврах подвешены сабли в позолоченных инкрустированных камнями ножнах, кинжалы, а в низких столиках - витринах разложены пистолеты. Действительно, этому роскошному, но аляповатому убранству, соответствовало и прозвище его хозяина - Хан.
Его девушки испуганно сбились в углу. Красивые тонкие пеньюары не скрывали темных следов плетки. "Ну вот, то ходили, как королевы, а сегодня с ними разделались как с рабынями", - подумала Мария. Да они все тут рабыни, только по-разному одеты!..
- Марш отсюда!
Девчонки шмыгнули в смежную комнату и поспешно закрыли за собой дверь.
Хан шагнул к стенду с пистолетами на стене, снял один и подал Маше.
- Ну, назови модель.
Она неуверенно взяла оружие. Сможет ли вспомнить его марку, да и знала ли такое? Оружие тяжело холодило руки: короткий восьмигранный ствол, цельная рамка, никелированные поверхности… В глаза ей бросилось изображение собачьей головы.
- "Бульдог", это же американский "бульдог", где-то тысяча восемьсот девяностый год… - обрадовалась Мария.
- Этот? - Хан забрал пистолет и подал ей другой.
- Наган.
- А это?
- Вальтер. А это маузер. А вот этот - рукоятка, вытянутая назад, и слово "Gesichert" - что означает "безопасно", думаю, парабеллум.
- Ты меня сильно удивила. Откуда такие познания у домохозяйки?
- Мой отец был снайпером, любил оружие и собирал о нем все, что мог. А это "максим", да?
- Верно. Остальные знаешь?
- Нет, может быть, вспомню, что отец о них рассказывал, но пока - нет. Нужно внимательно рассмотреть, я же раньше такие пистолеты видела только на картинках, фотографиях.
- Ладно, теперь верю. Помассируй-ка, - он уселся на стул с низкой спинкой.
- А за что вы его убили?
- Охранника? Черт его знает, не помню… Приступ у меня начался… Сильная головная боль… Перестаю себя контролировать. - Он говорил, откинув голову и закрыв глаза. - Я сам не знаю, почему я в него выстрелил, может быть, случайно шарахнул, непроизвольно нажал из-за судороги, может, он меня разозлил. Так что ты сильно рисковала. Накрыла волна боли, ничего не соображал. Когда-нибудь я так и не вынырну из нее: или крыша совсем поедет, или шок от боли…
- А почему вы каждую ночь приходите со мной разговаривать? Здесь так уютно, красиво, не то что в холле. Почему не беседуете тут со своими красавицами? Вон их, целых трое… Зачем нужна тетка, не пойму?
- Я и сам не пойму, - он внимательно посмотрел на нее, и у Марии вдруг пересохло во рту. - Зачем-то все-таки нужна…
Невольно она взглянула на свое отражение в зеркале: боже, она же совсем старуха, морщины, мешки под глазами. И впервые, за последние пару лет, ей захотелось сделать омолаживающую маску лица, убрать лишние волоски на бровях, подкрасить губы и глаза. Когда она последний раз делала макияж? Наивная, теперь скрыть эти морщины сможет только крышка гроба… А что на ней надето! Эта растянутая футболка словно специально подчеркивает недостатки фигуры!
Идиотка, о чем она думает! Жить-то осталось немного, а ее вдруг обеспокоил внешний вид!
Хан поморщился от боли и застонал, и Марии стало его жаль. Она осторожно принялась массировать ему голову, потом шею, плечи. Почему-то вдруг захотелось прижать к себе эту больную голову, пожалеть его… Да, это Стокгольмский синдром, все признаки на лицо: заложница становится на сторону похитителя… Через несколько минут хозяин отпустил ее.
Следующий день на кухне с утра не задался: Шура пришла злая, косилась все время на Марию, придиралась к ней больше прежнего. А когда Мария уронила нож на пол, вспылила: