Прасковья думала, что со временем он бросит баранку, на комбайн или на трактор перейдет. Теперь такие деньги платят механизаторам. Такие машины им дали - загляденье одно.
Вот хоть Ефимка Ядыкин, брат ее, комбайнер на "Ниве". Смотришь на него, как он в кабине улыбается, голова кружится - так он высоко сидит. А ведь он в нее, в Прасковью. У него слова лишнего в праздники не выпросишь. А смотри ты! - и деньги большие зарабатывает, и почет ему. Хлеб убрал - на ремонт становится. Доярка какая-нибудь, хоть та же Прасковья, если она хочет, чтобы ее карточка была на доске Почета, - с распухшими руками ходит. А Ефимкино усатое лицо всю зиму красуется.
Неделю поработал - и ходи себе, на доску посматривай да усы только всфарчивай.
Оказывается, и Леша - ломоть отрезанный. Прасковья догадалась об этом, да не думала не гадала, что это так скоро случится.
- Что, или Зинке новую квартиру дали? - спросила Прасковья, стараясь сделать вид, что она не удивлена словами сына, что ей безразлично, где будут жить молодые.
- Нет, мы сняли комнату в городе, - сказал он и торопливо пояснил: - Ну ты пойми, мама. И ты, папа, каждое утро - одно и то же: суета. Надо позавтракать, бежать в гараж, ехать в город за Тихоном Ивановичем. Да и Зинке будет тяжело каждый день ездить на работу. А в городе мы дома. Я буду у Варгина под боком. Зине с работой рядом.
"Под боком, рядом", - думала Прасковья.
Она знала, что пройдет год-другой, и все зарубцуется. Но сейчас она была в растерянности. И чтобы сын этого не заметил, стала расспрашивать: у кого они сняли комнату и сколько надо платить в месяц? Для нее сейчас это не имело никакого значения: сняли и сняли - и вся недолга. Значение имело только то, что сын уходит из семьи, и не в столице остался, а рядом, под боком и дома, в Туренино.
- Зинка на Садовой нашла. У какой-то дальней своей родственницы. Ребята ее в Двинск переехали, а она осталась. Я уж кое-какие вещички от Зинки перевез.
- Раз перевез, тогда и говорить нечего. Давай лучше поговорим о свадьбе. Хоть двумя словами обмолвимся.
- А что говорить? Снимем зал в ресторане. Соберем ребят - и весь разговор.
- Нет уж, Лешенька. - Прасковья горестно вздохнула. - Оно понятно: вы - молодые, вам жить. Вам виднее: играйте свадьбу как хотите. Но пока ты мой сын и живешь в отцовском доме, то послушай, что мать тебе скажет. Я должна твою свадьбу в своей избе справить. Это последнее мое желание. Сыграем твою свадьбу - можешь нас, стариков, в гроб класть, - она кивнула на Игната, сидевшего на завалинке возле дома. - В гроб класть и руки наши складывать на груди: мы свое дело сделали в жизни.
- Мама!
- Обожди! Не перебивай! - продолжала Прасковья. - Ты знаешь, что Зинка мне не нравится. Но ты ее любишь, и я тебя благословляю: живите, любите друг друга. Так вот скажи ей, мать хочет, мол, сыграть свадьбу по-старому.
- Хорошо, мам. Я передам ей.
- Тогда я так и Ефимке скажу. Братьям письма напишу, чтоб приезжали. Соберем всех.
- Согласен. День - у вас, а второй день - в городе.
- Сколько Зинка позовет?
- Человек двадцать.
- Хорошо, всех уместим. В тесноте - не в обиде.
- Только давайте, мам, заранее уговоримся… - Леша приглушил мотор, чтобы его слова слыхать было. - Только давай договоримся, чтоб без икон и без складчины. А то набросают в шапку грязных рублей, бр! - противно.
Прасковья заулыбалась.
- А бросают-то, когда сундук у невесты выкупают, - сказала она. - Тогда дружки, которые на сундуке сидят, торгуются с гостями да шапку им суют. А у твоей небось и сундука-то нет. Везти-то в дом жениха нечего. Небось у нее даже путного чемодана нет. Дальше Туренина Зинка никуда не ездила. А раз продавать нечего, то и грязные деньги никто швырять не станет.
- И на том спасибо, мам!
3
Леша в сердцах хлопнул дверцей и поехал.
Прасковья стояла на крыльце избы - в черной юбке, в нарядной кофте, отороченной на груди кружевами. Она словно бы помолодела без обычной своей телогрейки. Рядом, едва доставая головой до ее плеча, - Игнат: выбритый, принаряженный, с орденом Отечественной войны и медалями. А за ее спиной - сыновья, которых родила-то Фрося, но которых Прасковья выходила. Сыновья были одни, без жен, и тоже, как и отец, хорошо одетые и важные по такому делу. Со значками с разными, чтобы все знали, что они - передовики, в общим, чин по чину, как и положено быть передовикам.
Прасковья стояла на крыльце, и лицо ее - крупное, изрезанное морщинами, - светилось.
Она была довольна, что сыграют свадьбу по-старинному. Она сознавала, что сыграть свадьбу по обычаям стариков - это все равно что воскресить дедов и прадедов с их взглядами на жизнь, на быт.
По старому обычаю, молодых на пороге дома встречают отец и мать с иконой, обложенной самотканым рушником. Молодые кланяются, целуют божью матерь. Этим молодые как бы дают клятву всем жить в мире и согласии, хранить в душе святость. Бывало, пока молодые идут в избу, перед ними разыгрывают сцены из крестьянского быта. Дорогу в сенцах, до самой избяной двери, устилали овечьими шкурами, чтоб муж и жена шли по шкурам и думали, что в этой избе живет хозяин, и жизнь надо прожить так же, как он велит, чтоб живность не переводилась. На пороге избы их осыпали янтарным зерном, чтоб они растили хлеб в избытке, как растит его хозяин.
Прасковья хоть и решила сыграть свадьбу по-старинному, но хорошо понимала, как смешна была бы теперь, если б стояла на крыльце с богородицей в руках. Небось в наше время в бога никто всерьез не верует, а молодежь - и вовсе. Она и хлеб-соль на рушник не положила: небось все знают, что молодожены жить в избе не собираются, и нечего их потчевать хлебом да солью. Только других обманывать. И шкур бараньих им под ноги постилать нечего, и овсом да рожью осыпать их не надо. Потому как они ничего растить не намерены: ни скотины, ни ржи, той самой. А жениху - тому вообще ничего не надо. Если б ему на дороге в дом положили б коробку скоростей либо еще какую-нибудь железку, то он, может, остановился бы. "Коробка скоростей?! - удивился бы он. - Вот это да! Мать, где это ты достала? Дай я тебя расцелую".
И расцеловал бы.
А так - перед тем как ехать в загс - приложился для виду.
На крыльцо вели лишь три ступеньки. Но, поднимаясь на эти ступеньки, Леша должен был увидеть, что его встречают все - родители и братья, и он должен будет осознать себя. Пока Леша будет подниматься на крыльцо, он увидит Игната и Прасковью и, пока будет целовать родителей, взглянет на братьев. А взглянув на них, он должен будет подумать, что это мать их воспитала. И вот они стоят, как на подбор, один другого лучше.
Прасковья думала и слушала, как переговаривались сзади сыновья.
- А брагу ты пробовал? - спрашивал старший - машинист их Наро-Фоминска.
- Хороша! Особенно - из погреба.
- Тебе нравится холодная?
- Да.
- А мне - теплая, с пеной. Соды бросишь каплю, а она так и шибает в нос.
Но вот все замолкли. Ребята, стоявшие вдоль улицы, побежали к избе: едут!
Раздались гудки.
Прасковья сказала себе: "Спокойнее, начинается!"
И тотчас же на взгорке, возле старой церкви, показались мотоциклисты. Прасковья не знала, откуда их набралось столько, и теперь смотрела, чьи ребята. Все свои, загорьинские. Вот они повернули с дороги к избе. Ехали, как летают журавли осенью, - клином. Они старались сохранить строй, хотя удавалось им это с трудом.
Разбрызгивая лужи и гудя, они приближались к дому. Впереди, поблескивая ветровым стеклом, ехал Семен Сусакин - толстый, в черном костюме. Рушник, наискосок перехвативший его, стягивал ему плечи. Семен старался не шевелиться, как сел на свою железку, так и сидел на ней, похожий на истукана.
А черные "Волги", увитые разноцветными лентами, ехали следом.
Мотоциклисты, подъехав к дому, развернулись.
Семен Сусакин отъехал в сторону, освобождая место для машин. И почти в ту же минуту к крыльцу подъехали "Волги". Разом загудели все мотоциклы и автомобили. Прасковья вытерла слезы краем платка, которым была покрыта, и еще не совсем поправила платок, глядь, а машины-то уже возле крыльца стоят. Раскрылись дверцы, и на лужайку перед домом высыпали ребята. Их было так много, что у Прасковьи зарябило в глазах от черных их пиджаков с цветами в петлицах, от белых рушников через плечо.
Шофер открыл дверцу, и из машины вышел Леша - непривычно высокий, торжественно-важный, но смущенный множеством народа, наблюдавшего за ним. Он протянул руку в глубь салона, и тот час же оттуда выпрыгнула Зина. Она выпрыгнула легко, несмотря на длинное подвенечное платье, которое мешало ее движению. Заметно было, что невеста шустра, весела и проворна. Во всяком случае, проворнее жениха. Она взяла Лешу под руку (в другой руке у нее был букет нарциссов) и, откинув с лица вуаль, повела жениха к крыльцу.
Прасковья смотрела на них не мигая и не замечая никого вокруг. Она давно уже знала Зинку. Видела ее в городе не раз. Но никогда не думала, что Зинка станет ее невесткой, что наступит такое время, когда она будет целоваться с нею. "Ничего не поделаешь, придется целоваться, - думала теперь Прасковья, наблюдая за молодыми. И не когда-нибудь, а сейчас, сию минуту, как только молодожены поднимутся на крыльцо".
И она смотрела только на Зину, которая, наклонив голову, что-то говорила Леше. Прасковья видела лицо Зины - маленькое, напудренное, глаза, подведенные синей краской; смотрела и думала о том, что ей сказать при встрече.
Но молодые, казалось, совсем не думали о стариках. Подходя, они смотрели не на Игната и Прасковью, а на братьев, стоявших позади. По виду их можно было догадаться, что они беззаботны и совсем не думают о том, сколько стоило труда Прасковье воспитать тех, троих, стоявших за ее плечами.
- Поздравляю, сынок! - сказала Прасковья, когда Леша, поцеловав отца, потянулся к матери. - С законным браком… - Она еще хотела добавить: "Живите в мире и согласии", но Леша уже отстранился от нее, освобождая место Зине.
Зина подошла к ней. От невесты пахло духами "Ландыш". А может, это были не духи вовсе, а пахло от цветов, которые она держала в руках.
- Поздравляю! - сказала Прасковья, ощущая на щеке прикосновение Зининых губ.
- Спасибо! И вам тоже, мама… - и она сунула Прасковье букет нарциссов.
С букетом этим Прасковья - как со связанными руками: ни обнять никого, ни подойти к кому надо.
Зина поздоровалась с Фросиными сыновьями. Леша тоже целовал братьев; Прасковья не успела передать ребятам букет, как невестки, выбежавшие из избы на шум, что-то закричали и стали одаривать молодых.
- Поздравляю, Прасковья! - Отстранив в сторону портфель, Варгин заграбастал ее в свои объятия и поцеловал. - С праздником тебя! Со свадьбой! Замечательно! - восклицал он. - Как мои доярки, помогли тебе? Не подвели?
- Нет, Тихон Иванович, - сказала Прасковья, а сама подумала: "И председатель приехал".
- Ну, я надеюсь! - уверенно сказал он и с портфелем пошел в сенцы.
Все уважительно расступились перед председателем. В сенцах какое-то время только и слышен был рокочущий басок Тихона Ивановича.
- Ба! Ефим Аверьянович! Какими судьбами?
- Я - виночерпий. Мои обязанности маленькие, - отвечал Варгину Ядыкин.
- Клавочка, поклон!
- Спасибо, Тихон Иванович!
Варгина приветствовали искренне, потому что председатель колхоза на селе - это все равно что в старину поп: радость ли какая в семье - зовут, иди, а не то обида будет; свадьба - тут уж само собой - позывают, да не как-нибудь, а с поклоном; старый колхозник умер - иди хоть на поминки. И Варгин не увертывается, ходит, коль надо. Но ходит не всегда, поступает по-разному. Когда нельзя не пойти, - хоть в этот раз: женится не кто-нибудь, а личный шофер, - он приходит. Лешу не оттолкнешь, ему не скажешь: "Не могу!" Сказать-то можно: язык без костей, все вытерпит. Только сегодня скажешь: "Не могу!" А завтра сам его просить об одолжении будешь. А он тебе в ответ то же самое: "Не могу!"
Нет уж - он не мог отказаться. Обычно же на такие мероприятия он посылает своего заместителя, Алика Баранцева. Тот - ничего мужик - ходит. Алик помоложе, лучше скажет. Ведь помирает кто? Помирает народ заслуженный: механизаторы, фронтовики, - хочешь или нет, а речь у гроба надо сказать. И Алик говорит.
4
Тихон Иванович держал в руках старый портфель.
Прасковья знала, что в этом портфеле подарок молодым. Неделю назад было правление, где решили подарить Леше транзистор и поручили председателю поздравить новобрачных. Но Прасковья и без подарка звала Варгина: все-таки она не чужой человек и не на последнем счету в колхозе. Как-никак четверть века дояркой отходила. Прасковья знала, что Тихон Иванович придет, и она старалась, чтобы на нее никакого пятна не легло. Она решила, что свадьба будет разгульная, бражная. Раз уж она не смогла пересилить Алексея до свадьбы, то уж нечего в такой день горевать, портить настроение другим. Свадьба - так свадьба! Она небось у каждого один раз в жизни бывает. Может, Леша и взаправду любит Зину и будет потом упрекать мать, что она отговаривала его, жмотничала на свадьбе. Прасковья и виду не показала, что недомолвка у них была. Чего ей? Она сама недогуляла, недолюбила - глупая: в восемнадцать-то лет вышла замуж. Когда пришли ее сватать, она стояла в чистой половине, за занавеской, слушала. Мать отговаривать стала: молода, мол, пусть погуляет. Прасковья, не ожидая, пока ее позовут, выскочила, сказала в запальчивости: "А нечего ждать. Мне лучшего не надо!"
Сама недогуляла, так вы, молодежь, погуляйте!
Прасковья обрадовалась Варгину, побежала за ним в сенцы.
- Тихон Иванович, спасибо, что пришли.
- Я ненадолго: поздравлю молодых, вручу подарок и потихоньку уйду.
Прасковья заулыбалась Варгин ничего не может сделать втихомолку. Он затем и пришел, чтобы сказать речь пламенную, зажигательную, чтобы молодые запомнили ее на всю жизнь. Запомнили ее, а также и то, что на свадьбе у них был сам председатель.
- Тихон Иванович, сюда-сюда, - говорила Прасковья; она следила за гостями, чтобы они садились по порядку.
И когда, четверть часа спустя, гвалт в избе замолк, все заняли свои места за столами, Варгин встал, оглядел избу.
Изба была в два ряда заставлена столами, отчего в горнице не протолкнуться. Самые дорогие гости - молодые, дружки, родители и родственники невесты - сидели за столом, где теперь сбоку стояла Варгин, ожидая тишины. Он держал в руках рюмку, наполненную водкой, и недовольно посматривал на соседний стол, где верховодил Ефимка Ядыкин, Прасковьин брат. На другого Тихон Иванович прикрикнул бы. Пусть не прикрикнул, но приструнил бы. А Ефимку, говорившего что-то соседям по столу, председатель не то чтобы побаивался, а уважал.
Этот Ефимка, как и сама Прасковья, был нелюдим. Но дело знал всякое: и комбайн, и трактор, а надо - и машину поведет. Поначалу, когда Варгин пришел в колхоз, Ядыкин хотел перебраться в город. Работу он хорошую подыскал, и квартиру ему обещали. Тихон Иванович наслышан был о Ядыкине, о том, что он комбайном своим недоволен, и обещал Ефимке новый. С тех пор он и работает на "Ниве". Это, пожалуй, был один из немногих колхозников, которого Варгин осадить стеснялся.
Осмотревшись, Тихон Иванович подумал, что у Прасковьи собрался в общем-то неплохой народ. Ей надо было бы играть свадьбу не в тесной избе, а в красном уголке. А то меж столов не протолкнешься.
- Товарищи! - заглушая шум, громко заговорил Тихон Иванович. - От имени и по поручению правления колхоза разрешите мне поздравить Лешу и его избранницу Зину с законным браком.
Все еще были трезвыми, и поэтому никто не кричал "горько" или какие глупости. А только, оживившись, захлопали в ладоши и притихли, слушая председателя.
- С законным браком! - повторил Варгин. - Желаем хорошей, крепкой семьи и дюжину ребят.
Молодежь зашумела:
- Хоть одного!..
- Мало! Дюжину - настаивал Варгин. - Чем больше, тем лучше. - И, верный себе, Тихон Иванович перешел на председательских тон, уверяя всех, что в наш век, когда деревня переживает известные трудности, колхозу очень нужны большие семьи, люди. Город отнимает наше богатство - лучших людей. Сельскохозяйственное производство топчется на месте из-за недостатка кадров. - Поднять Нечерноземье - наше с вами дело, товарищи! И мы выполним эту задачу.
Заметив, что все кругом шумят и никто не слушает его, Тихон Иванович закруглился:
- Разрешите, дорогие товарищи, преподнести на память Алексею Игнатьевичу транзистор. - Тут Варгин подхватил с пола портфель, поставил его на стол. Прасковья бросилась освобождать для подарка место - убирать рюмки и бутылки с водкой. Но Тихон Иванович уже достал коробку. - Ничего, где пьют, там и льют… - Он нажал кнопку приемника и поднял руку, как бы призывая всех к вниманию. - Разреши, Леша, вручить тебе этот подарок. Не бойся: она работает, - успокоил Варгин подрастерявшегося Алексея. - Мы сейчас продемонстрируем. - Варгин вытянул антенну и тут же задел за абажур, и с него посыпалась пыль, которую все молчаливо не заметили. В тишине четко, громко раздался голос диктора.
- Ура-а! - подхватила молодежь с соседнего стола.
Варгин выключил транзистор и сунул приемник Леше. Жениху не дали побаловаться с транзистором: Зина забрала приемник. Леша склонился к невесте и что-то сказал ей. Прасковья, не спускавшая глаз с молодых, отметила, что ему доставляло удовольствие касаться ее. Он и на этот раз коснулся губами ее щеки и что-то сказал ей на ухо. Зина ответно заулыбалась.
- С законным браком! - Варгин стал чокаться с женихом и невестой и с теми, кто был ближе.
И все стали чокаться. И был такой миг, когда только и слышался звон рюмок да покряхтывание мужиков.
Не успели как следует закусить, как встала не очень молодая женщина - рослая, с золотыми серьгами - главный бухгалтер совхоза.
Варгин считал, что раз он сказал, поздравил молодых, то действие закончено. А оказалось - нет! Он поставил рюмку, выпитую лишь наполовину, и удивленно уставился на бухгалтершу? Мол, а это откуда? Знать, совхозники решили показать Варгину, что они тоже не лыком шиты. Раз колхоз раскошелился на подарок, они хуже, что ли? Выходит замуж их работница, и они решили в грязь лицом не ударить.
Тихон Иванович забеспокоился: не сказал ли он слишком буднично?
Женщина говорила бойко. Она не только поздравила молодых, но и вспомнила притчу о королевиче, который всю жизнь любил принцессу…
После этой речи, после официальных слов в ее руках появилась коробка, перевитая голубой лентой (ах, как же так он-то не догадался вручить приемник в упаковке, в портфеле вез!). Прошелестел говор и затих. "Совхозная бухгалтерша перещеголяла меня", - решил Тихон Иванович, наблюдая, как женщина осторожно развязывала бант.
- Теперь разрешите, товарищи, вручить молодоженам подарок от нашего коллектива. Я выполняю волю дирекции, профкома нашего совхоза и вручаю им чайный сервиз на двенадцать персон. Но мы понимает, что наш главный подарок - это то, что мы воспитали невесту. Холили ее для себя, но вам отдаем!
Слова женщины потонули в криках одобрения.