Мимо во второй раз проходит одна и та же женщина. Она появляется из калитки мош Саши Кинезу и скрывается за школой. Через некоторое время возвращается с корзиной из ивовых прутьев.
- Никак, вижу, не наговоритесь? - бросает мимоходом.
- Болтаем, племянница, - отвечает мош Ион. - Давно не виделись.
Женщина скрывается за забором двора-крепости Саши Кинезу, а мош Ион в удивлении качает головой:
- Ишь ты… Женятся, наконец, и Сашины парни. Эта вот - супружница Алексея, он учит детей столярному делу в школе. Сейчас он где-то там мастерит кроличьи клетки. Ребятишки разводят разных зверушек. У них уже завелись лисица, барсук, дикая козочка, хромой аист. Алексей делает для них жилье. Молодуха носит ему еду - это она от него сейчас… В холодную пору носит еще ему и шарф, и кожушок, душегрейку, шерстяные носки, чтобы, значит, муженек не простудился. Так-то… М-да-а-а… Женщины, как клушки.
Умеют куд-кудахтать." Чтобы слышали соседи, как она следит за своим мужем, как заботится о нем. Взял ее Алексей из другого села. Вот она и куд-кудахчет на всю Кукоару. Глядите, мол, люди добрые, не зря он привез меня сюда, тут, может, таких заботливых и не найти. А ежели хорошенько подумать, за каким лешим ей нужно шастать в школу? Что, Алексей сам, что ли, не мог заскочить домой и поесть али прихватить ту же душегрейку? - Но тогда бы не узнали в Кукоаре, какое сокровище подцепил он в чужом селе…
Кот выскользнул из-под руки хозяина и свернулся в клубок, точно еж, насторожив при этом уши. В давние времена, подвыпив, кукоаровцы певали странную песенку: Ну-ка, выпьем, выпьем, выпьем, Пусть свернется кот в клубок, Превратившись в колобок.
Кот нош Иона, мяукнув, опрометью умчался в избу., - Ужасно не любит машин, - заметил хозяин. - Никак не может к ним привыкнуть…
По всем улицам села двигались грузовики, тракторы, комбайны, стекаясь к кладбищу. На площадке, у дедушкиного колодца, суетился Илие Унгуряну: указывал, где какой машине надобно стоять, чтоб не закрыли прохода для людей. Готовил все для траурного митинга.
- Несут бедных, - говорил между тем мош Ион, - жалко людей. Молодые ребята. Один даже не успел обзавестись женой. Живу тут рядом с покойниками, кладбище через дорогу. А привыкнуть к мертвецам не могу…
- Кто же умер? - спросил я.
- Никто не умер - убились… Возили камень с Реута. У нас строится большой винзавод. Камень-то возят шоферы нашего совхоза… Ты что, аль не слышал про это несчастье?
- Нет, мош Ион, не слышал.
- Дали им эти новые машины, а они слишком большие для здешних мостов.
Ребята пожадничали, загрузили кузова до отказа. Ну, один мост и не выдержал, рухнул под тяжестью - не мешки с початками кукурузы везли, а камень!.. Что там говорить - погибли славные ребята, в лепешку их раздавила У женатого осталось двое детишек, мальчик и девочка, от горшка два вершка, крохотули.
Горе с ними!.. М-да-а-а… Черт бы побрал нынешнюю технику!.. Слов нет, помогает она в работе, облегчает труд, но по нашей халатности может и немало бед принесть… Совсем недавно бригадир лесничества разбился насмерть.
Носился, как дьявол, по лесу на мотоцикле, ну и… Он не нашенский, не местный, а женился у нас на учительнице. Хотел вроде тут корни пустить.
Построил красивый дом в Кукоаре, да пожить не пришлось в том доме… Молодая вдова-учительница продала его и переехала в другое село, к своим родителям… А теперь вот сразу двое… Такого еще не случалось в Кукоаре…
Навзрыд плакали медные трубы. Народ, как вода, вышедшая из берегов реки, заполнил все щели между машинами. Женщины, как водится, держйли у глаз уголки платков и косынок. Мужчины были сумрачно-задумчивы, с посеревшими от внутренней боли лицами. Родителей погибших вели иод руки. Жена одного из покойников была похожа на черный призрак, покрытый черным платком, она не могла даже плакать; глаза были сухи - выплакала до самого донышка. Трубы рыдали, время от времени перебиваемые глухим уханьем барабана. Шоферы, трактористы, комбайнеры пооткрывали дверцы своих машин и стояли с непокрытыми головами рядом с кабинами. Только Илие Унгуряну хлопотал, командовал, размахивая руками, наводил, по обыкновению, порядок. Плач, стоны, причитания. Сквозь них, сквозь рыдания оркестра пробивался погребальный мотив со словами: "Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, поми-и-и-луй нас!"
То были непривычные, не похожие ни на какие прежние похороны. С митингом, с теребящими душу речами. С гробами на платформе грузовика, устланного коврами, обвешанного с внешней стороны платками и полотенцами. Из медных труб оркестра лились скорбные мелодии траурного марша, перемежаемые этим самым "Святый боже". Не видно было лишь хоругвей, крестов, свечей. Не было и попа для отпевания покойников. Правда, кто-то из стариков все-таки читал из псалтыря соответствующее место.
После того как грузовик с покойниками проехал по расстеленным на его пути коврам, миновал полога с разложенными на них подношениями - одеждой умерших, подушками, новыми ведрами, искусственными "деревцами" с конфетами на ветках, бубликами, сушеными сливами, орехами, кто-то из самых близких родственников покойных стал раздавать все это людям, чтобы те помнили о погибших.
Когда первые комки земли застучали по сосновым доскам гробов, уложенных в могилы, село содрогнулось от рева неслыханного оркестра - это заголосили одновременно гудки всех совхозных машин. Шоферы, трактористы, комбайнеры одною рукой вытирали слезы, а другою с ожесточением нажимали на кнопки клаксонов: так они прощались со своими товарищами, с которыми работали вместе в жару и холод, в грязи под проливными дождями и в лютые морозы, в снегах, в зимнюю метельную стужу, и весною, купаясь в ее солнечном многоцветье. Плакала Кукоара могучими, надрывными голосами совхозных машин.
Было в этих голосах что-то скорбно-торжественное и как бы предупреждающее о чем-то еще неясном, но грозном и тревожном, призывающем людей к единению, к солидарности в час испытаний. Гудки машин, слившись в одну надрывно-протяжную мелодию, наполняли душу торжественной печалью, а моцартовский реквием звал еще к сосредоточенной задумчивости, очищающей и просветляющей тебя. Яростный рев гудков помимо печали вызывал протест, возмущение против смерти - он был вроде призывных звуков труб, подымающих тебя на борьбу с чем-то или кем-то очень страшным и несправедливым.
Безвременная смерть двух молодых, полных жизненной силы и энергии парней - может ли быть что-нибудь еще несправедливее и обиднее этого?! Не потому ли все семьдесят совхозных машин, заревевших в один голос, кажутся тебе сейчас уже не автомобилями, тракторами и комбайнами, а танками и бронемашинами, изготовившимися к атаке на жестокого врага?..
Только дедушкин голос выбивается из общего торжественно-строгого и печального строя.
- Ну вот! - кричит он. - Так я и знал!.. Так это ты, коровья образина?.. Ты тут за капельмейстера?! - наскакивает он на Илие Унгуряну.
Узнав наконец, кого хоронят и при каких обстоятельствах нашли свой последний час ребята, старик шумит еще громче:
- Смерть не вините. Она знает свое дело… Я умоляю ее, чтоб поскорее пришла ко мне. Целыми ночами не сплю - все прошу. Свое-то я давно уж прожил, теперь у других прихватил… Но смерть, эта ведьма, знать, боится моих старых костей… Ей подавай молодых!.. Ох, ох, ох!.. - тяжко вздыхает старик. - Она, смерть, как и мы, люди… каракулевые шкурки выделываем из молодых барашков, а не из старых овец… Вот и она… Так спокон веку ведется…
Старик бродит среди машин, толкается там и сям меж людей. Белая, как только что выпавший снег, его голова мелькает то тут, то там. Рядом с такими великанами, как Унгуряну, он кажется сущим ребенком - высох так, что остались, кажется, одна кожа да кости. Выбравшись на обочину, начинает кричать на машины, как на своих волов: "Хо, чтоб вы подохли, проклятые!.. Псы бешеные!" То и дело подходит к своему колодцу, придирчиво осматривает: не задела ли какая-нибудь из машин сруба. Грузовики между тем покидают зацементированную площадку возле родника. Дрожь их могучих стальных тел передается воде - та хлюпает в своей холодной глубине.
- Х-м… коровьи образины!.. Чего доброго порушат мой колодезь!.. И кто только выдумал эту моду - ездить на машинах?.. Покойникам и тем нету от них, машин этих, покою!.. Не бояр же каких-нибудь хоронят!.. Мертвых не разбудишь ни музыкой, ни причитаниями, ни автомобилями, ни еропланами!.. А колодезь мой, как пить дать, попортят!.. Дрожит земля под колесами, как во время сражения… Вода плещется и кипит, как в чугуне!.. Так вам и нужно, коли вы молитесь только своим еропланам! - грозит он под конец кому-то своим сухим кулаком.
5
Бедный старик. Все чаще и чаще застаю его подремывающим на солнышке.
Усядется на трехногий свой стульчик и поклевывает носом. Промчится по дороге машина, разбудит его на миг, дед лишь вздрогнет и сейчас же вновь засыпает.
А вот ночью мучается от бессонницы. Поэтому мама предупреждает меня, чтоб я не будил дедушку днем, когда он может вздремнуть чуток по-заячьи. Такое же точно указание мама дает и Никэ. Но он часто забывает о нем, с грохотом вкатывается во двор на мотоцикле. От такой трескотни проснется и мертвый.
Мама набрасывается на Никэ с руганью, но за него неожиданно вступается сам старик. Странное дело: дедушка чаще всех нападает с бранью именно на младшего внука, но они не могут, кажется, и дня прожить друг без друга. Под брезентом в мотоцикле Никэ обязательно что-то прячется для дедушки: то саженцы какого-то особого сорта яблонь, то черенки привитых вишен, ранних черешен, созревающих в конце мая. "Подкупает старика, хитрец, - ворчит мама. - Таких плутов, как Никэ, в нашем роду еще не было! Таких надо поискать!"
Мама не права: дедушка не из тех, кого можно подкупить. Стар-то он стар, но кусочком сахара его не заманишь. У него с Никэ общие интересы.
Завидев младшего внука, дедушка тотчас оживляется, принимает саженцы охотно, даже с радостью, и высаживает их вокруг своей хатенки немедленно, с внимательностью образцового ученика выслушивает ученые наставления Никэ.
Нередко и сам ходит в хозяйство внука, где некоторые деревья редчайших этих сортов уже начинают давать урожай, так что дедушка может и отведать новых плодов. Никэ сам срывает для старика то яблоко, то грушу, то персик. Для этого у внука есть особый шест с женским капроновым чулком на конце, с помощью которого можно снимать любой фрукт, не дав ему упасть на землю: яблоко, груша, персик ли обязательно нырнут сперва в чулочный сетчатый мешочек. По душе дедушке этот инструмент. Мать права: хитер наш Никэ, умеет заставить работать на себя современную цивилизацию! Просверлил электробуром у себя во дворе глубокую скважину, зацементировал ее, и у него получился великолепный колодец. Приладил к нему электрический насос, и вода сама, без бадьи, бежит наверх. С помощью мотора поливается и огород. Электричеством нагревается и какая-то мудреная, удивляющая дедушку до крайней степени баня.
Никэ зажигает какую-то хитрую форсунку, вода течет по трубам, по одной - горячая, по другой - холодная. Благодать! Я никогда не думал, что такой упрямый старик, как наш дедушка, оценит по достоинству эту баню и даже охотно будет мыться в ней. В жаркие дни он приходит к Никэ по нескольку раз и тут же лезет в баню. Будучи чрезвычайно гордым и стыдливым, запирает дверь на засов изнутри, не позволяет никому войти и потереть ему спину. Однако охотно переговаривается с внуком через стену.
- Ну вот… Гм… А я-то думал, что ты уедешь в Кишинев теленком, а домой вернешься коровой!.. Но вижу, что ты стал беш-майором. Научился у горо-жан-бубличников всяким премудростям… баню неслыханную соорудил… Был бы ты не такой раззява, я научил бы тебя еще столярному и бондарному ремеслу… Будь ты поумнее, я приставил бы тебя и к своему кроильному решету… Вижу, что у тебя все-таки не тыква на плечах, крутятся в твоей ученой башке кое-какие винтики. Как немец, прилепился ко всякой технике. Жить без нее не можешь, как дыган без огня!..
Из бани дедушка выходит распаренный и красный, как столовая свекла.
Теперь он готов бродить с Никэ по всему саду, с любопытством выслушивать пояснения внука, запоминать, как называются те или иные сорта яблонь, груш, черешен, вишен, клубники. Латинские слова его часто раздражают, и он требует от внука, чтобы тот называл все человеческим языком. Иногда не удерживается от того, чтобы не упрекнуть внука за то, что он работает в чужом совхозе, а не в своем. Кукоара вырастила его, выучила, а пользуются его ученой головой другие, какие-то дымари, бывшие помещичьи рабы, нищие - справедливо ли это?!
Променял-де шило на мыло! Оставил своих всеми уважаемых односельчан и переметнулся к этим шаромыжникам!
- Где же это видано? - кричал старик во всю глотку, хотя Никэ шел рядом с ним. - Мы даже не позволяли никому из наших жениться на их девках!..
А теперь что ж, и у них есть такие же бани?
- Да, дедушка, есть и у них. Теперь ведь это очень богатое село. Их совхоз побогаче нашего…
- Теперь что же, и они не ходят в хоровод босиком?
- Нет. Сейчас и на полевые работы выходят в обувке…
- Коровьи образины!.. Ишь как зазнались! И палкой не дотянешься до их носа! Умники, а своего агронома вырастить не смогли! Оно и так сказать: из собачьего хвоста ее сделаешь шелкового пояса!
Никэ изо всех сил сдерживает смех. Идет медленно, приноравливая свой шаг к мелким шажкам дедушки. Когда и я оказываюсь рядом с ними, брат подмигивает мне: "Слушай, слушай! Давно ведь не слыхал дедушкиной проповеди!"
Старик тем временем продолжает ворчать:
- Новые сорта?.. Гм… Что, и они растут в садах этих лапотников?
- Растут, да еще как! - отвечает Никэ с явным подзадориванием. - Земля-то тут, дедушка, хорошая. Сам, поди, знаешь: лесная зона…
- А девки у этих пьяниц… как они? Все еще напяливают, нанизывают на себя по двадцати пестрых цыганских юбок, как капустные вилки?..
- Нет, дедушка. Девчата в основном ходят в брюках".
Я шел молча, не хотел встревать в их словесную дуэль. Хорошо помывшись в бане, я теперь страдал от жажды. Надеялся найти в доме Никэ хотя бы бутылку пива или сельтерской воды, но ни того, ни другого не оказалось.
Газированная же вода из сифона жажды не утоляла. - Из головы дедушкиной, похоже, не выходило последнее сообщение младшего внука. И он обрушился с яростной бранью по адресу местных девчат, кои хаживали в мужских штанах.
- Чертово семя! Бесстыжие рожи! То юбки укоротят до срамного цветка, а теперь вот брюки натянули!.. Истинно сказано в Святом писании: явятся девицы - бесстыжие лица! Жди Страшного суда али новой войны!
Старик кричал так громко, что всполошил чуть ли не все село. Несколько баб уже приникло к забору Никэ.
- Что случилось? - спросила одна из них, - Ничего не случилось. Старику нашему не нравятся девушки в брюках.
- А кому они нравятся, разве что нынешним модницам! - отозвалась за забором Ирина, жена Георгия Негарэ. - С ума, видно, все посходили!
- Тоненьким да стройненьким они еще идут, брючки… А вот когда толстая и жирная, как хрюшка, натянет на себя штаны, глядеть тошно!..
Выставит на потеху мужикам свою преогромную, простите, задницу, хоть стой, хоть падай, ей-богу! - поддерживает Ирину Анцка, супруга Василе Суфлецелу.
Никэ, чтобы быть подальше от греха, нырнул в свою финскую сауну и дал волю смеху. - Здесь он показывал для меня некий спектакль, изображая поочередно то Анику, то Ирину, жену Георгия Негарэ, показывая, как она била поклоны в монастыре, замаливая свой грех, совершенный с мош Патрикеем, дедушкиным братом. Затем Никэ вдруг прекратил свое лицедейство, умолк, приложив палец к губам:
- Тсс… Это они, кажется, и за тебя взялись, промывают твои косточки.
Я приоткрыл дверь бани: любопытно все же узнать, что они там судачат про меня. От деревенских сплетниц можно наслушаться всякого. Но то, что услышал я сейчас, ни в какие ворота, уже не лезло. На чужой роток не накинешь платок, говорят люди. Все это так. Но всякой выдумке должен же быть какой-то мыслимый предел! А тут Ирина спрашивает Анику:
- А ты ничего не слышала о. старшем брате Никэ? Тебе ничего не рассказывал Василе? Из партейной-то школы выперли этого молодца… Бегал, вишь, нагишом по Москве, ну его и того…
- Да ну! Ах, боже ты мой! Так и бегал в чем мать родила? Да ты что, крестная?
- Сказывают, что поспорил, бился об заклад с другими студентами…
- О господи! Да что же это такое?.. В Москве милиции нету, что ли? Как это - нагишом да по улицам?"
- Ночью, говорят. Перепились."
- Ну, разве что по пьяной лавочке…
- Так мне рассказывали. А я-то думала, что ты лучше знаешь.
- Не знаю. Да лучше бы и вовсе не слышать про такое.
- А теперича его даже ни на какую работу не берут, боятся, что опять натворит чего-нибудь такого…
- Хотела было расспросить обо всем его мать, тетеньку Катанку, да побоялась…
- Как тут спросишь? Дело-то щекотливое, могет и обидеться, мать есть мать…
- Бедная, представляю, как она настрадалась после такой новости! Да и с младшим сыном ведь не все ладно: убежал из села родного - куда это годится. Непутевые они у нее какие-то, право! Такие сгонят прежде времени в могилу! - - А что слыхать про твоих ребят?
- Работают на угле, на старом месте. Зарабатывает хорошо… Прислали Василе моему гармошку, которая баяном прозывается. Прямо с Донбасса и прислали посылкой… Но какая от нее польза? Кто будет на ней играть? Василе?.. Да он однорукий!
- Лучше б прислали тебе кое-какого матерьяльчику. Отрезик какой ни то.
- Матерьялу теперь везде полно, хоть пруд пруди им. Написала, чтобы подбрасывали лучше деньжат. А с гармошкой нам нечего делать…
- Василе еще не пришел с почты?
- Нет, крестная, теперь он поздно приходит. Как ликвидировали наш район, трудно стало привозить почту. В хорошую погоду куда ни шло, но когда пойдут дожди…
- Это так. В хорошую-то погоду и автобусы ходят.
- Да и другие машины по сухой дороге бегают туда-сюда. А когда развезет, то даже новобранцев возят в район на тракторах. По лесной-то дороге в дождливую пору на автомобиле не проедешь.
- В распутицу и телеграммы идут из района по три дня.
- Василе сказывал, что скоро, вишь, восстановят наш район.
- Дай-то бог! Я тоже слышала такой разговор. Но когда это будет?