На минуту снова мелькнула мысль выложить Хонце все, как было. Ведь если и впрямь поймают, хуже будет… Постой, а может, это Хонця его выпытывает, нарочно старается заманить в ловушку?
- Чего ты пристал? - хрипло заорал он. - Что тебе от меня надо? - И, шатаясь, побрел прочь.
- Постой! - кричал ему Хонця. - Ты ж не в Ковалевск пошел, а в Бурьяновку!
Но Патлах, не оборачиваясь, плелся своей дорогой.
Немного погодя, когда Хонця с пионерами были уже на середине балки, сзади, на скошенном склоне, послышался чей-то пронзительный голос. Среди копен замелькала женская юбка, и вскоре показалась Зоготиха, Вовкина мать.
Запыхавшись и размахивая руками, она сбежала вниз и напустилась на сына:
- Уходи отсюда, негодник! Сейчас же! Что это за напасть такая! Отец, несчастный, один надрывается в поле, а он тут на чужих дядек работает, чтоб им пусто было! Спросите его: для чего, зачем? Платят ему, дураку, что ли, за это? Да ты меня слышишь или нет? Отец там из сил выбивается, иди к отцу, говорю!
Вовка стоял, упершись глазами в землю, красный, как свекла. Жатка была уже далеко. По всему жнивью беспорядочными кучками лежали колосья. Ребята бросили работу, собрались вокруг Вовки. Из-за него стоит все дело. Он хотел тихо объяснить это матери, чтобы ребята не услышали, но она размахивала руками и кричала свое:
- Иди сейчас же к отцу! К отцу иди, говорю, не то голову тебе оторву!
- Зачем вы так кричите? - строго сказала Зелдка.
- Смотрите на нее! - вскипела Зоготиха. - Батрака себе нашла… О господи! Дома пальцем о палец не ударит, ведро воды ему лень принести, а тут на чужих спину гнет… Подожди, я тебе это попомню!
- Ну и пусть! - в свою очередь вспыхнул Вовка. - Тут все звено, и я никуда не пойду!
- Нет, пойдешь, пойдешь, как миленький, на карачках поползешь! - выходила из себя Зоготиха. - Что вы смотрите? - бросилась она к Хонце. - Зачем детей мучаете? Скажите ему, чтобы шел домой! Гоните его отсюда!
Хонця еле сдержал улыбку.
- Зоготиха, вы же умная женщина, не надо так кричать. Никто его не заставлял, он сам сюда пришел. С пионерским отрядом. Я ничего не могу сделать.
- Как это вы не можете? Гоните его! Отец из сил выбивается, я еле на ногах держусь…
- Все равно он не уйдет, все равно не уйдет! - прыгая на одной ножке, пропела Иринка.
- Не уйдет! Не уйдет! - хором заголосили ребята. Вовка был готов сквозь землю провалиться. Знай он раньше, что так получится, вовсе не пошел бы. Вот ведь тоже, всюду надо ей лезть… Ладно, дождется она у него…
- Не уйду! - прокричал он. - Я совсем домой не приду, так и знай! - И, глотая слезы, он стал подгребать колосья к копне.
Зоготиха отошла в сторону и, сложив руки на груди, страдальческими глазами смотрела на пионеров, хлопотавших у чужой пшеницы, и на собственного сына, который ее вгоняет в могилу…
Жатка делала новый круг. На месте Хомы сидел теперь Триандалис; его белая, подстриженная борода ярко выделялась на дочерна загоревшем лице. Хома сбрасывал сзади колосья.
Пионеры с шумом и песнями сгребали скошенную пшеницу. Один Вовка хмуро помалкивал. Теперь уже ему было жалко мать, над которой смеялись ребята.
Когда через некоторое время Вовка обернулся, матери уже не было. Он увидел ее далеко-далеко, возле клина Димитриоса Триандалиса. Над клином раз за разом вспыхивали на солнце две косы.
24
Ранним утром Юдл совсем было собрался выйти в поле - работать, не работать, там видно будет, но идти надо, чтобы Хонця не брехал. Но в последнюю минуту он передумал. То, что Элька неожиданно уехала в район,
пугало его. На всякий случай он решил перепрятать какие есть деньжонки из комода в более надежное место. И от клячи надо наконец избавиться, больше ни дня нельзя ее держать.
Он снова улегся в постель, разбудил Иоську и, покряхтев для виду, сказал, что болен, кости у него ломит. Пускай он, Иоська, передаст Хонце, что так, мол, и так, отец занемог и в поле сегодня не выйдет.
Как только Иоська убежал, Юдл вытащил из комода старую, облезлую шапку, в которой он хранил деньги, и перепрятал в боковушку у сеней. Потом смежной дверью проскользнул в конюшню.
- Вот баран! - в сердцах помянул он Иоську. - Давно бы я уже и думать забыл об этой дохлятине, если б не он. Родного сына приходится бояться.
Гнедая лежала неподвижно, вытянув худые ноги. На ней кишмя кишели мухи.
- Слава господу богу! - плюнул Юдл. - Избавился наконец!
Он толкнул ее сапогом - кляча не шелохнулась.
- Теперь с этим делом будет похуже. Не дают жить, дышать не дают…
Вчера ему пришлось насыпать Патлаху полмешка ячменя. Оксман думает отделаться пятью мешками? Черта с два! Дураков нет. Патлах тоже знает, где Оксман живет.
Он запер дверь и ушел в хату.
Надо получить в сельсовете бумажку, что кобыла околела. Попросить разве Матуса? Матус ничего, с ним хоть можно разговаривать. После той ночи сам подошел к нему и вроде бы оправдывался: мол, дело с конюшней было Хонциной затеей, а он, Матус, не верил, отговаривал. Умная голова! Вот его бы нам в председатели, при нем можно бы жить… Рискнуть, что ли, и прощупать его насчет чертовой девки? Чего она поперла в район? Не понесла ли чего на хвосте? Могла что-то проведать. Недаром они молчат о пожаре, чтоб ей сгореть…
За обедом Доба подсела к нему:
- Юдл, я тебя прошу, обдери ты эту клячу - и все. Чует мое сердце, что добром это не кончится. Дай бог, чтоб я неправду говорила. И не связывайся ты с Патлахом, я тебя прошу. Ну скажи сам: к чему это тебе?
Юдл злобно хмурился и молчал.
На окраине хутора Настя заворачивала к оксмановскому двору высокую, доверху груженную арбу. Оксман, босой, в распахнутом сюртуке, вышел на улицу - посмотреть, не сыплется ли с арбы пшеница.
С поля, усталый и запыленный, возвращался Хонця. Проходя мимо, он бросил взгляд на арбу и подумал о Насте:
"Мается у него девка. Надо с ней потолковать".
Оксманиха увидела из двора Хонцю и подбежала к забору.
- Янкл, вот он идет, подойди к нему! Поскорее, а то он уходит… Только не мямли…
- Хонця! - не очень уверенно позвал Оксман и, опасливо оглянувшись, подошел ближе. - У меня к тебе дельце…
Хонця посмотрел на него своим единственным глазом и сухо ответил:
- Приходите в правление, там поговорим.
- Одну минуточку! Я тебя… Я вас не задержу…
Он взял Хонцю за рукав и отвел немного в сторону, к забору.
- Мы с вами оба не мальчики, реб Хонця. Скажите сами: разве я когда-нибудь желал вам зла? Наоборот… Так я хотел сказать… Ты мне скажи… - Оксман путался, сбивался, никак не мог приступить к делу. - Если… словом, чтоб ты знал, Хонця: пока я у себя хозяин, так что бы ни понадобилось… Сам понимаешь… Может, тебе сейчас надо? - И он сунул руку за кошельком.
- Катись ты к чертовой матери! - сквозь зубы сказал Хонця и перешел на другую сторону улицы.
Возле тесного, заросшего травой дворика его встретили дочери, две долговязые, худые девочки, которые волочили по обочине канавы дерюгу с кизяком.
Жена молча отвернулась, когда он вошел в их низкую, душную комнатушку.
- Дай поесть, - тихо попросил Хонця, опускаясь на скамью.
Жена не ответила.
- Дай поесть, говорю…
Она притворно отшатнулась, точно он бог весть как напугал ее, и швырнула на стол ячменную лепешку.
- На, жри! Председатель…
Хонця здоровым глазом сбоку посмотрел на жену и вдруг ударил кулаком по столу.
- Не могла похлебку сварить? Что я тебе, собака, что ли?
Жена ядовито поджала губы.
- К ней иди, пусть она тебе готовит… Похлебки ему! - взорвалась она. - А из чего ее готовить? Нет ведь ничего!
- Нету, нету… Сколько живем, никогда у тебя ничего нет, - сердито проворчал Хонця. - А о ней чтоб ты мне больше слова не смела сказать, слышишь?… Испеки хоть картошки, там еще должна быть… Ну и жизнь!
За горячей картошкой он немного успокоился. Вспомнил, как он обрезал Оксмана, вспомнил, как дружно сегодня работали колхозники, и неожиданно замурлыкал под нос какую-то песню.
Дети, услышав, что отец поет, с изумлением уставились на него и дружно прыснули со смеху. В доме стало веселее.
25
Яков Оксман не мог себе простить, что так опозорился перед Хонцей.
- Смотрите, какой барин стал, целый помещик! Шантрапа голопузая, давно ли он у меня землю пахал! - захлебывался он яростью. - Давно ли мой хлеб ел! В жизни у него своего куска не было. С голоду бы все они пухли, если б не я…
Он ходил взад и вперед по двору, злясь на жену, которая заставила его так унижаться перед Хонцей.
Уже смеркалось. В палисаднике скрипнула калитка, и во двор вошел старый Рахмиэл.
- Добрый вечер!
Подойдя к дому, он медленно вытащил из кармана штанов щербатую люльку, набил в нее махорки и закурил.
- Добрый вечер, добрый вечер! - Оксман шел к нему навстречу и качал головой. - Люди, называется. Готовенькое им подавай! Наживал всю жизнь, а теперь им отдай… Попотели бы с мое… Вот вы, Рахмиэл, вы человек старый, вы честный человек, скажите: кому я делал зло, а?
- Упаси бог, реб Янкл! Кто говорит…
- Сколько раз вы ко мне приходили с нуждой, разве я когда-нибудь отказывал? Чего от меня еще хотят? Кто, как не я, выручал вас из беды? Кто, как не я?
Старик виновато молчал. Помявшись немного, он тихо проговорил:
- Реб Янкл, я и сейчас не просто так зашел, хотел спросить… не выручите ли вы меня?
Оксман наставил ухо, оживился.
- Чем могу, Рахмиэл, чем могу! - ответил он, приосанясь. - Слава богу, не первый раз.
- Я хотел… Обод у меня лопнул на заднем колесе. Нет ли, думаю, у вас лишнего? Может, завалялся?…
- Обод, обод… - рассеянно бормотал Оксман. - Посмотрим, может, найдется и обод. Денег я с вас не возьму. Потолковать вот с вами надо, так, по-соседски… Чтоб осталось между нами.
Он увел Рахмиэла на задний двор и, оглянувшись, спросил:
- О Хонце слыхали? Старичок пожал плечами.
- Ничего не слыхали? А об амбаре? - Плетут что-то, а я и не слушаю. Своих забот хватает.
- Так теперь я вам расскажу, только - ша… Рахмиэл покивал седой головой.
- Он утащил из амбара двести пудов хлеба!
- Двести пудов?! - ужаснулся Рахмиэл.
- Ш-ш!.. Я вам ничего не говорил, понятно?… Как вы думаете, почему ее нет? И где она сейчас? Там же, где и Хонця будет… Одна компания…
- Двести пудов! Хонця… Ай-яй-яй! Кто бы поверил? - не мог успокоиться старик.
- Об этом и речь. Его, само собой, попросят куда следует, а нам, честным хозяевам, пора о себе подумать…
У старого Рахмиэла все это как-то не укладывалось в голове, но постепенно ему начало казаться, что в последнее время и он замечал кое-что неладное. Несколько раз он видел, как Хонця поздно ночью вертелся около амбара…
Немного погодя, провожая старика со двора, Оксман весело говорил:
- В нашем коллективе вас не обидят, не то что у них. Сами видите, что у них творится. Так вы приходите поскорее. Только - ша…
Когда старый Рахмиэл ушел, около двора показался Антон Слободян. С минуту он постоял у калитки, точно раздумывая, потом повернул назад.
Оксман чуть было не побежал за ним, но Слободян сам остановился и повернул к калитке. Оксман сел на завалинку, сделав вид, что ничего не заметил.
Антон устало, словно нехотя, подошел к чисто побеленной завалинке и, кряхтя, присел рядом.
- Эхе-хе-хе!..
В блеклых глазах Якова Оксмана появилась довольная усмешка. На минуту он почувствовал себя, как бывало, первым хозяином на деревне. Ничего, нужда прищемила, так вспомнили, пришли… Можно не сомневаться, коллектив он уж как-нибудь сколотит…
- Я, это, - проговорил Слободян, поднимаясь, - пришел спросить, не дадите ли мне вилы.
- Нехама! - окликнул Оксман жену и показал ей глазами на Настю. - В сад ее пошли, чего она тут крутится? - сказал он вполголоса и повернулся к Слободяну. - Вилы, говоришь?
Когда ушел Слободян, унося на плече вилы, Яков Оксман с довольной усмешкой окинул взглядом двор и потер руки. Коллектив он сколотит, нечего и сомневаться. Сейчас самое время, пока этой девки нет… Он одернул сюртук, застегнул его и направился в клуню.
На задворках уже слышались тихие шаги.
Около шести вечера Элька забежала на минуту в райком проститься с Миколой Степановичем, потом села наконец на трактор.
Сейчас было уже десять. Скоро Бурьяновка. Трактор бодро гудел и попыхивал. Элька обеими руками налегла на руль. Ее огорчало, что уже позднее время. Люди лягут спать, и никто не увидит, как она будет спускаться с горы. Она ничего не замечала вокруг и думала только об одном - сегодня вечером бурьяновские поля получат первый трактор. И как же ей хотелось, чтобы хутор не спал…
Уже остались позади гуляйпольские могилки, и внизу Элька увидела желтые маленькие огоньки хутора. С бьющимся сердцем она переключила скорость и стала спускаться к плотине.
Под вечер Коплдунер прямо с поля пошел в сад, к Насте. Настя лежала в соломенно?! сторожке, молчала, отворачивалась.
Он присел возле нее на солому, стал рассказывать, как работали сегодня в поле, а она сердито посматривала на него узкими зелеными глазами и не отвечала.
Коплдунер наклонился, взял ее горячую руку в свои.
- Что ты молчишь, Настя, слова мне не скажешь?
- Пусть она тебе скажет.
- Это кто же?
- Сам знаешь. Таскаешься с ней…
- Глупая! Ей Шефтл нравится, сто раз тебе говорил… Его буланые ей понравились.
Увидев, что Настя повеселела, Коплдунер схватил ее за обе руки и рывком поднял с земли.
- Пойдем отсюда, а, Настя? Он обнял ее.
- Постой! - Настя наклонилась, подобрала несколько яблок и сунула ему в карман.
- Ну, пойдем, - просил Коплдунер.
- Куда? В красный уголок?
- Ну… ладно тебе…
Они медленно вышли на дорогу. Настя потянула Коплдунера за рукав.
- Туда… - показала она на степь.
- А в красный уголок? - усмехнулся Коплдунер. Он заметил огоньки в узких зеленых глазах и прижал девушку к себе.
- Настя…
Девушка громко рассмеялась, вырвала руку и пустилась бегом вверх по склону, к овсам. Вдруг она остановилась, прислушалась и встревоженно посмотрела на Коплдунера.
Вдалеке, у плотины, раздавалось низкое, прерывистое гудение.
Симха Березин прошел задворками прямо к Оксману в клуню. Там уже было несколько хуторян. В полутьме он увидел Калмена Зогота и старого Рахмиэла, на земле, возле веялки, лениво растянулся Риклис. Шефтл Кобылец в темном кургузом пиджаке беспокойно прохаживался по клуне, искоса, наметанным глазом оценивая оксмановское добро.
С того вечера, как Элька соскочила с его телеги, он не мог себе места найти. Его тревожило, что ее все нет, и днем, молотя во дворе хлеб, он не раз поглядывал на Гуляйпольский шлях.
Он и не слышал, о чем говорят. Перед глазами стоял тот вечер, воз с сеном, он и Элька в синеватой степи. Что-то его томило, не давало покоя.
Оксман то и дело выбегал из клуни и каждый раз возвращался все в большем страхе. Он ждал Антона Слободяна, а Антон не приходил.
- Плут, негодяй! - волновался он. - Кто его знает, что он задумал, еще приведет сюда кого-нибудь из этих… Послушайте-ка, - обратился он к Симхе, - давайте лучше перейдем к вам… Какая разница? Сами понимаете…
Тот поморщился, но промолчал. Поодиночке прошли задами во двор Симхи Березина.
По пути Шефтл отстал, свернул к себе и, как был, в пиджаке, повалился на кучу свежего сена за конюшней.
У Симхи в клуне, со всех сторон обставленной прошлогодними стогами, хуторяне забрались на мякину и расселись вокруг Оксмана. Яков Оксман немного ожил, снова почувствовал себя первым хозяином на деревне и другим дал это почувствовать.
- Двести пудов, вы подумайте, двести пудов! - повторял он без конца. - И такого бессовестного выбрали председателем! Сами знаете, был ли я ему врагом? Наоборот. От кого еще он видел столько добра, как от меня? Но когда человек весь хутор ограбил… Как тут молчать, а, Калмен?
Калмен Зогот не ответил. Никому и никогда он не делал плохого, не хотел вмешиваться и в Хонцины дела.
- Сейчас самое время, не надо откладывать… Симха, скажите вы или вы, Калмен, мы же с вами уже толковали… Почему бы нам, честным хозяевам, не собраться и не сколотить свой коллектив?
- Так какой же коллектив без машин? - отозвался Зогот.
- Почему без машин? - подскочил Оксман. - Я дам. Вы знаете, что у меня есть. То же самое и Симха. А там посмотрим.
- А трактор?
- Обойдемся пока и без трактора, - подал голос Симха Березин. - У них что? У них коней нет. А у нас слава богу. С трактором тоже не так просто: то он идет, то стал - и ни с места. А конь, был бы кнут, всегда потянет…
Внезапно снаружи, со стороны плотины, донесся глухой шум.
Хуторяне насторожились и стали подниматься.
- Куда вы? Подождите, давайте решим! - взмолился Оксман.
Шум все усиливался.
Оттолкнув Оксмана, Риклис первый выбежал на улицу, за ним остальные.
В темноте что-то рокотало то тише, то громче и бросало на хутор два светлых зыбких луча.
На улице сразу стало людно. Возбужденно перекликаясь, хуторяне собирались у загона. Рокот слышался все ближе, светлые полосы становились все короче, все ярче.
Собаки заливались неистовым лаем, с визгом рвались из дворов, точно чуя поблизости волка.
- Это трактор!
- Сюда идет!
- Элька!..
Хома Траскун бросился навстречу трактору.
- Сюда! Сюда! Правее забирай!
Трактор уже гудел на улице, и пронизанные пылью полосы света, колыхаясь, потянулись к красному уголку.
Элька, запыленная с ног до головы, радостно оглядываясь, то и дело регулировала скорость, хотя никакой надобности в этом не было.