4
Коплдунер не заметил, как Настя ушла. Стоя под навесом вместе с колхозниками, делал вид, что его очень занимают россказни Риклиса о жене Волкинда.
- Она в него три раза в день бросает свои туфельки на высоких каблучках. Наш председатель так наловчился, что ловит их на лету.
Коплдунер смеялся громче всех - Настя ведь слыщит! - и заставлял себя не смотреть в сторону молотилки. "Ничего, пусть помучается. Мне тоже не сладко. На кукурузу потянуло? - Он теперь все понял: Грицко на тракторе работает неподалеку. Сказал доброе словечко, а она уж и рот разинула. Все девки одинаковы, настоящие телки! Покажи им клок сена - они и готовы". Коплдунер нарочно выбирал выражения погрубее, чтобы выдержать характер. Он знал, что его ненадолго хватит, все равно первый к ней подойдет.
- Ты что, парень, зеваешь? - Риклис вдруг ткнул Коплдунера в бок. - Твоя краля от тебя улепетывает.
И в самом деле Настя быстрыми шагами спускалась с горки.
Сердце у Коплдунера словно оборвалось. Все-таки ушла, не дождалась его… Он кинулся к молотилке, снял с нее ремни и, бросив их на ходу под навес, в один миг спустился вниз. Но Насти уже не было видно. И чего он, Коплдунер, взъелся на нее? Он вспомнил, как она подбежала к нему, усталая, промокшая. К нему ведь она пришла, к Коплдунеру, чтобы вместе идти долгой…
В степи все больше темнело. Из-за балки доносилось мычание стада, возвращавшегося с пастбища. Это протяжное, грустное мычание и хлопанье бичей напомнили ему, как совсем недавно они с Настей пасли чужой скот, как они с утра до ночи спины гнули на земле Оксмана. Трудно даже поверить: какой-нибудь год назад они с Настей еще батрачили… Как здесь все изменилось - и люди и сама степь… Настя тоже изменилась. Он ее порой не узнает. Гордая, самостоятельная стала.
"Но ведь это хорошо, - подосадовал на себя Коплдунер. - Девушка должка быть гордой. И она правильно поступила, что ушла". Еще умнее она поступит, если теперь и разговаривать с ним не захочет. Так ему и надо.
Неподалеку от картофельных огородов он нагнал нескольких колхозников.
- Коплдунер, куда это тебя несет? - спросил его Микита Друян.
- Не трогай его, пусть бежит, - подмигнул Калмен Зогот. - Даже солнце вечером скрывается. А где? Должно быть, у девушки.
Колхозники рассмеялись. Они пошли прямо по дороге, мимо сада, Коплдунер зашагал огородами.
В бывшем доме Симхи Березина, где теперь жила Настя, ее не было. Видно, даже не заходила к себе.
Коплдунер постоял во дворе, вглядываясь в темноту. За палисадником послышались голоса. Кажется, Настя! Никогда еще он так не радовался ей. Он обошел палисадник и хотел обнять Настю сзади, как вдруг увидел, что это вовсе не она, а Зелда. Держа в каждой руке по кувшину, она что-то кричала Шефтлу, который стоял на другой стороне канавы, у своего огороженного двора. Увидев Коплдунера, Зелда смутилась и, не оглядываясь больше на Шефтла, пошла дорожкой вверх.
"Славная девушка. Но что у нее за дела с Шефтлом, с этим подкулачником?"
Коплдунер не первый раз видел их вместе. Зачем это она?…
- Зелда! - позвал Коплдунер.
- Что? - Девушка обернулась.
- Ничего… Я думал… Настю не встречала?
- Настю? Я ее только что видела у Зоготихи.
- У Зоготихи? - переспросил он. - А с кем ты здесь стояла?
- А что?
- Ничего… а только… тебе подумать надо…
- О чем? - Зелда смущенно засмеялась и, размахивая кувшинами, побежала к себе.
У двора Зоготов Геня-Рива сгоняла утят, плававших в канаве.
- Не видел моего Шлойме-Калмена? - крикнула она через всю улицу. - Где это он запропастился? Не обедал даже. Дернула меня нелегкая сказать ему о письме…
Коплдунер подошел к ней.
- О каком письме вы говорите? - Да сегодня пришло.
- Что за письмо?
- Откуда я знаю, что за письмо? Для колхоза, сказал. А что, он вам не показывал?
- Нет, ничего не показывал.
- А был он на току? - с тревогой спросила Геня-Рива.
- Конечно, был.
- Ой, лихо мне! Боюсь, здесь что-то неладно… Недаром он и обедать не захотел. Куда это он пропал?
- Не волнуйтесь, вот он идет… Настя была у вас?
- Была. Пошла в правление… Где это ты пропадал? - напустилась Геня-Рива на мужа. - Не ел, не пил… Ой, горе, вся кровь во мне перекипела!
- Да тише ты, не галди! - И Калмен Зогот пошел к дому.
- С вас магарыч, Калмен, - шутливо сказал Коплдунер. - Видно, большим человеком стали, письма получаете?
- А кто сказал, что я получаю письма?
- Да ваша Геня-Рива говорит.
- Много она знает… Ты ее больше слушай…
- Как это так? Я ведь сама держала его в руках, это письмо! - раскричалась Геня-Рива.
- Ну и что же? Я ведь говорю, письмо от знакомого… от моего знакомого.
- Ты же сказал, что это не тебе письмо, а в колхоз!
- Не путайся не в свое дело. Иди лучше приготовь мне поесть.
- Почему это не мое дело? Человек раз в жизни получил письмо и боится показать его жене! Что у тебя за секреты появились на старости лет?
- Ну, хватит! Надоело! Но Геня-Рива не унималась:
- Зачем ты обманул меня, сказал, будто письмо не тебе, а в колхоз?
- Ну, и в самом деле в колхоз. Отстань! - сердито оборвал ее Калмен.
- Если в колхоз, так почему ты его никому не показал?
- Покажу еще, успею.
- Ну, расскажите наконец, Калмен, что у вас тут стряслось?
- Баба остается бабой, - с досадой ответил Зогот. - Ну что тут рассказывать? Письмо получил. - Он отвел Коплдунера в сторону. - С тобой я могу поделиться… Видишь ли, никогда в жизни я не был доносчиком…
- Ну и что же? Ничего не понимаю. - Коплдунер с любопытством смотрел на него.
- А тут и понимать нечего. Как-нибудь в другой раз… - Калмен вдруг осекся. - Письмо получил от знакомого. Да зачем говорить женщине? Не хочу, чтобы она знала…
- От какого знакомого?
- А тебе какое дело? Ты его все равно не знаешь…
Ну ладно, иди в правление, я, может, приду. - Тяжелыми шагами Калмен Зогот пошел к хате.
"Скрывает что-то старик".
Коплдунер с минуту еще постоял, глядя ему вслед, а затем пошел вверх по улице, к колхозному двору.
5
Микола Степанович стоял с Хонцей у мокрого загона и нетерпеливо поглядывал на шофера, который хлопотал у машины. Ему надо было непременно поспеть на партийное собрание в МТС.
- Что ни говори, а на мне все еще пятно! Вот уже год прошел, а я не могу от него избавиться! - горячился Хонця.
- Ну чего ты волнуешься? - пытался успокоить его Иващенко. - Ты ведь больной человек, доведешь себя до нового припадка. Может, тебе лучше перейти на работу в МТС? Там легче будет.
- Нет, я отсюда никуда не уйду. Я не успокоюсь, пока не смою с себя пятно. Я все раскопаю… Юдл стал здесь хозяином. Юдл Пискун…
И Миколе Степановичу Пискун был не по душе, хотя ничего плохого он не мог бы о нем сказать. Может, лицо Пискуна с его бегающими глазками внушало ему антипатию, может, душа подхалима, которая угадывалась в его постоянной готовности услужить, в его благоговейном внимании к каждому слову начальства. Микола Степанович спросил как-то Волкинда о нем. "Лучшего завхоза и пожелать нельзя, - ответил Волкинд. - Горит на работе. Ни дня ни ночи не знает… Конечно, человека без недостатков на всем свете не сыщешь. Суетлив немного, покрикивать любит, есть такой грех. За это его и недолюбливают у нас. Зато я на него всегда могу положиться. Этот не подведет. Если обещал что-нибудь сделать, так уж сделает, хоть бы весь мир перевернулся",
- А что ты можешь сказать о Пискуне?
- Был торгашом, им и остался, - резко ответил Миколе Степановичу Хонця. - Не наш он, и я это докажу… Ну, я тебе, наверно, надоел своим нытьем? - Хонця махнул рукой, резко повернулся и пошел вверх по улице.
Иващенко задумчиво посмотрел ему вслед. "Психует мужик. Надо что-нибудь придумать. Может, послать его лечиться?"
От подернутых синевой вишневых палисадников, от огородов, от сырой степи веяло прохладой.
Мимо фруктового сада пронеслась бедарка и повернула на середину улицы. Волкинд в своих огромных сапогах неловко прыгнул через колесо, поправил сбрую на лошади и с кнутом в руке пошел прямо к секретарю райкома.
- Ну, чем порадуешь? - встретил его Иващенко. - Говорят, ты уже рассчитался с колхозниками?
Волкинд достал из кармана промокшего брезентового плаща кисет с махоркой и начал медленно скручивать цигарку.
- Если бы пшеница росла в мешках, я давно рассчитался бы, - наконец отозвался он.
- Расти у тебя пшеница в мешках, ты тоже не рассчитался бы, не смог бы уберечь ее от дождя. - Иващенко помрачнел. - Почему ты до сих пор ничего не дал колхозникам? Это ведь первый урожай, который они снимают сообща, первый колхозный урожай. Ты понимаешь, что это значит? В Веселом Куте уже получили аванс.
- За Веселым Кутом нам не угнаться. Старый колхоз. Они еще три года назад построили конюшню на сто голов, а я только начинаю… Через несколько дней мы тоже выдадим хлеб колхозникам, но, конечно, поменьше, чем в Веселом Куте. Куда нам! Мы еще с МТС не рассчитались.
- Что же ты тянешь с молотьбой? Ой, Волкинд, боюсь, придется поставить о тебе вопрос на бюро. Скрипишь ты как несмазанная телега. Дай мне лошадь. Пока приведут в порядок машину, съезжу-ка я на ток, посмотрю.
Юдл Пискун вертелся у машины и украдкой бросал тревожные взгляды на секретаря. Чего этот Иващенко заявился сюда в такую скверную погоду? Не из-за него ли это, из-за Юдла? Пискун не раз замечал, что секретарь смотрит на него с недоверием. Может, что-то пронюхал?…
- Эй, Юдл! - крикнул Волкинд. Пискун подбежал к нему.
- Оседлай буланого, - хмуро распорядился Волкинд. - Микола Степанович хочет съездить на ток.
- Буланого? - торопливо переспросил Юдл. - Для товарища Иващенко? Сейчас, сию минуту… Вы со мной пойдете или подождете здесь, пока я приведу лошадь? Хотите - можете подождать. Я быстро… Одну минуточку…
- Нет, я лучше пройдусь.
Иващенко медленно шел вдоль канавы. Юдл семенил следом. Он уже позабыл о своих страхах. Шутка ли - люди видят, как он идет рядышком с секретарем райкома!
- Ну, расскажите, как у вас идет работа, когда кончите молотить…
- Не знаю, что и сказать, - робко начал Юдл, силясь угадать, какой ответ желателен секретарю райкома. - Сами видите… Трудно, очень трудно, товарищ секретарь! Что я могу один сделать, спрашиваю я вас, - вдруг разошелся он, - если каждый только о себе заботится? Разве колхоз их интересует? Попробуйте скажите одно слово - и наживете себе сто врагов на всю жизнь. С ног до головы оговорят. Нет, порядочного человека не любят…
Микола Степанович достал из кармана пачку папирос и протянул ее Юдлу. Тот никогда в жизни в рот не брал цигарки, но от секретарской папиросы, конечно, не отказался и проворно поднес Иващенко горящую спичку. Он окончательно осмелел: ведь сам секретарь райкома дал ему закурить.
- Чувствую, вы нас ругать будете, - оживленно говорил он. - И пожалуй, поделом…
- Ругать - этого мало, - затянувшись папиросой, сказал Иващенко.
Юдлу сразу стало жарко. Может, Иващенко его имеет в виду? Дрожащей рукой он подергал ус.
- Почему до сих пор колхозникам хлеба не выдали, хотя бы аванс?
- Что и говорить… - Юдл Пискун весь извивался. - Конечно… Все время твержу председателю… Вот я тоже сижу уже который месяц без муки, Спросите людей… - Сколько можно…
Они зашли на колхозный двор. Около конюшни и у колодца валялись грабли, вилы, сбруя.
- Ну вот, видите, что делается! - Юдл на ходу подбирал инвентарь. - Сколько ни внушай, как ни убеждай, а они свое. Как будто не на себя работают.
Быстро оседлав буланого, Юдл хотел было подсадить Иващенко, но тот увернулся и сам ловко вскочил на лошадь, которая нетерпеливо била копытами.
- Ток у вас, кажется, на Жорницкой горке?
Выехав со двора, он пустил лошадь рысью.
И тут Юдл Пискун вспомнил, что сегодня на току дежурит Хома Траскун. Нельзя было Иващенко одного отпускать туда. Как это он не подумал! Бог знает, что Хома сбрешет…
Были уже густые сумерки, когда Иващенко выехал из хутора. Он молча погонял лошадь.
По обе стороны дороги тянулись поля, на которых темнели копны. Спрыгнув с лошади, Иващенко подошел к одной из них и вытянул из глубины пучок колосьев. Зерно насквозь промокло.
"Хозяева! - подумал он с болью. - У колхозников туго с хлебом, а зерно валяется в степи, гибнет".
Степь окутал серый туман. Лошадь и всадник слились с окружающей темнотой.
6
Волкинд сбросил с себя тяжелый брезентовый плащ и зажег лампу.
На кушетке лежала молодая женщина. Голова у нее была слегка запрокинута, русые волосы рассыпались по подушке.
- Маня! - тихо позвал Волкинд. Она не ответила.
"Опять сердится", - растерянно подумал он. Маня вдруг приподнялась и злобно посмотрела на него.
- Куда ты лезешь в своих сапожищах? Смотри, скатерть сдвинул. Как в конюшню входит…
Волкинд молча подошел к столу, оправил синюю клетчатую скатерть.
- Дай чего-нибудь поесть. Маня снова улеглась на кушетке.
- Маня, ну, вставай же! - помолчав, сказал Волкинд. - Я не понимаю, чего ты злишься…
- А ты что думал, на шею тебе брошусь? - ответила Маня и повернулась лицом к стене. - Спасибо еще, что тебе есть захотелось…
- Ладно, я уже не хочу есть. Ничего не хочу. Пусть только будет тихо.
Волкинд стоял посреди комнаты, не зная, куда деваться. Есть и в самом деле уже не хотелось. Черт возьми! Что за день сегодня выпал! Утром с тракторами не ладилось, потом дождь, а сейчас…
- Что ты стоишь? Опять, может, уходить собираешься? Еще бы, ведь тебя золотые россыпи ждут…
- Ну, чего тебе надо? - Волкинд заставлял себя говорить спокойно. Он знал, что, если только выйдет из себя, ссоре конца не будет. - Ты же видишь, я устал…
- Погляди-ка на себя: какая образина… Весь оброс, как медведь… Хоть бы побрился или переоделся когда-нибудь ради жены… Но что ему жена! Он о колхозниках печется!
- Не знаю, чего ты хочешь от меня. - Волкинд пожал плечами.
- Ах, так? Ты, бедняжка, не знаешь? Ну конечно, тебе и горя мало, оставляешь меня одну в этой дыре! Здесь можно удавиться с тоски… Фитиль приверни! - вдруг завопила она. - Не видишь, что коптит?
Волкинд молча привернул фитиль и устало сел за стол.
- Долго ты будешь так сидеть? - снова заговорила Маня. - Смотри, как наследил!
- Прошу тебя, пусть будет тихо… Дай отдохнуть. Мне скоро уходить надо.
- Что? Опять уходить? - Она села на кушетке.
- У меня правление.
Маня вскочила с кушетки и, подойдя к столу, процедила:
- Ты не пойдешь. Волкинд молчал.
- Слышал? Сегодня ты больше никуда не пойдешь. Я здесь одна не останусь.
- Я ведь тебе сказал, что у меня правление, - понимаешь ты это или нет? Пойдем со мной, если тебе скучно.
- Мне там нечего делать.
- Тогда не иди.
- Ты тоже не пойдешь.
- Перестань же наконец! Надоело…
Зеленые глаза женщины потемнели.
- Ах, вот как? Тебе надоело? А мне, думаешь, не надоело? Затащил меня в глушь, в болото, и радуйся…
- Можешь работать, тогда некогда тебе будет скучать. И не вечно здесь будет глушь. Мы еще такое понастроим…
- Не хочу больше этого слышать! "Понастроим… Понастроим"… Пока вы здесь понастроите, на меня никто и смотреть не захочет. Подумаешь, счастье какое!.. Я хочу жить сейчас, пока молода. Памятника мне все равно не поставят, а если тебе и поставят, тоже радости мало…
- Что тебе нужно, не пойму…
- Что мне нужно? Ты на себя посмотрел бы. Торчишь с утра до вечера в поле, за всех работаешь, только до собственной жены тебе дела нет. Другой на твоем месте не так бы жил…
У Мани комок подступил к горлу. Кто мог знать, что так сложится у нее жизнь! Чего ей не хватало у отца-парикмахера? Жили в центре города, в хорошей квартире на первом этаже. В доме всегда было полно знакомых клиентов. Каждую неделю устраивались вечеринки, а в субботу и в воскресенье Маня по вечерам ходила в городской сад на танцплощадку. Мать не давала ей пальцем о палец ударить, ее делом были только наряды и развлечения. Сколько молодых людей ходило за ней по пятам! Но отцу вздумалось выдать ее непременно за партийца. А тут к ним в парикмахерскую стал захаживать Волкинд, председатель шорной артели, - он учился тогда на курсах.
Особой симпатии к Волкинду Маня не питала, но жизнь с ним представлялась ей в радужных красках: он, конечно, добьется высокого положения, получит богатую квартиру, обзаведется машиной… Оказалось, однако, не так. Волкинд окончил курсы, и его забросили сюда, в глушь.
- Помни: как бы тебе не пришлось раскаяться. - Маня вышла в сени.
Через несколько минут она вернулась и поставила на стол миску холодного щавеля.
- На, ешь… У нас все не как у людей, никогда не пообедаем вместе. Разве тебя дождешься?
Волкинд молча придвинул к себе миску и начал есть. Маня постояла минуту, посмотрела на мужа, который торопливо хлебал зеленый борщ, и с брезгливой гримасой села на кушетку, заложив ногу на ногу.
- Понесло его сюда… Чтоб все дыры им затыкали… Ничтожество какое-то, недотепа…
Нет, Волкинд больше не хотел терпеть. Он вскочил с места и ударил кулаком по столу так, что огонь в лампе подпрыгнул.
- Замолчи наконец! Пусть будет тихо. Поняла?
В сенях послышались шаги. Кто-то шарил рукой в темноте, - видно, не находил щеколды.
- Наверно, опрокинули борщ, - проворчала Маня. - Прут прямо в дом. Хоть бы постучались. Хорошо ты поставил себя здесь, нечего сказать!
Со скрипом отворилась дверь, и в комнату вошел Риклис. Волкинд смутился. Риклис, наверно, слышал, как он только что кричал.
Риклис прошел через всю комнату, наследив своими грязными сапогами.
- Я за тобой, - сказал он. - Там уже народ собирается. Юдка меня послал. Риклиса всегда посылают. Нашли дурака…
- Ладно… Сейчас иду. - Волкинд теперь уже был рад, что за ним пришли: по крайней мере, кончится ссора. - Иващенко уехал?
- Уехал, уехал… Нет ли у тебя арбуза? В горле пересохло. - Риклис оглянулся, поискал, где бы ему присесть, но единственный табурет в комнате стоял около кушетки, и Маня держала на нем ноги.
Волкинд вспыхнул.
- Ты же видишь, человек стоит, - сказал он резко жене, - хоть бы табуретку подвинула!
Волкинд вышел в сени, принес арбуз и положил его на тарелку. Риклис стоя разрезал арбуз - по синей клетчатой скатерти побежал розовый сок, рассыпались плоские черные семечки.
- Смотри, скатерть испачкаешь, - заметил Волкинд.
- Ничего, - ответил Риклис, с упоением вгрызаясь в огромный красный ломоть, - ничего, у тебя есть жена, выстирает…
- Ну подверни же скатерть, - тихо, чтобы не услышала Маня, пробормотал Волкинд.
Маня вскочила с кушетки, набросила на голову платок и быстрыми шагами вышла, стукнув дверью.