7
Поздним вечером Валерьян Синяков, недавно назначенный старшим агрономом Успеновской МТС, тащился на бричке болотистым Санжаровским шляхом. Агроном С любопытством оглядывался по сторонам, но, кроме белых крупов лошадей, тяжело двигавшихся по размытой дороге, ничего не мог разглядеть. Степь лежала перед ним совершенно черная, будто ее только что вспахали. Со всех сторон веяло сырой прохладой поднятой целины, запах прелого сена смешивался с ароматом поздних осенних трав.
"Эх, и дышит степь! - Как живую он ощущал ее, родную с детства. - Да, степь… Своя, кровная и… чужая, далекая…"
Где-то раздался протяжный свист. Синяков сдержал лошадей и поднялся в бричке, вглядываясь в темноту. Он нащупал в кармане браунинг, а потом тоже громко свистнул. Тотчас же последовал ответ. Натянув вожжи, Синяков быстро повернул в ту сторону. Вскоре он различил ток. Здесь, на пригорке, сильнее ощущался ветер. Из темноты навстречу Синякову вышел высокий человек в бурке с увесистой палкой в руках.
- Кто такой? Кто едет?
- Ну-ну! Не пужай! - Синяков въехал на ток. - Это я, старший агроном МТС Синяков.
- А, товарищ Синяков! Слыхал о вас. Да-а… А я думал: кто это тащится в такую темень?… Вы к нам, в Бурьяновку? Это хорошо. Закурить у вас не найдется?
Синяков достал из широкого кармана жестяную коробку с махоркой и стал расспрашивать Траскуна о колхозе, о том, как идет молотьба. Узнал, что находится у самого хутора. Осталось только спуститься с Жорницкой горки - и тут же будет Бурьяновка.
- Садись со мной, - предложил Синяков, - подвезу. Никто не полезет сюда в такую ночь.
- Нет, спасибо. - Хома искоса, с тайной завистью посмотрел на темневшую перед ним фигуру агронома. Вот приедет сейчас этот человек в хутор, там светло, тепло, ему же, Хоме, придется мерзнуть здесь до утра. Он постукивал сапогом о сапог и зябко кутался в бурку. - Езжайте сами, не задерживайтесь. А я утром пешочком пройдусь.
- Молодец! Вот это, я понимаю, колхозник! Правильно… Раз поставлен стеречь ток, - стереги, ни шагу от него, если даже небо взорвется над твоей головой.
"Странный человек этот агроном. Испытать, что ли, решил?" И Хоме стало чуть обидно.
"Стерегут, - думал тем временем Синяков. - Колхоз стал для мужика кровным делом". Он свистнул кнутом, и лошади дружно помчались вниз, к хутору.
Почти во всех хатах были потушены огни. В темноте через палисадники пятнами проступали землянки и низенькие хаты. Во дворах залаяли собаки.
Разбрасывая далеко вокруг грязь, бричка мчалась вверх по улице. Вдруг лошади метнулись в сторону и чуть не опрокинули бричку. Послышался испуганный женский голос.
Синяков остановил лошадей и спрыгнул на землю.
- Хто це там? - крикнул он. Чиркнув спичкой, он подошел поближе.
- Маня?
- Валерьян! Откуда вы взялись? - Женщина еле переводила дыхание. - Вы меня чуть не задавили.
- Ну что вы! Такую хорошенькую женщину задавить… - Синяков улыбнулся. - А вы как попали сюда? Вот так встреча!
- Моего мужа послали сюда на работу…
- Мужа? Значит, вы уже дама?… Вот так так! Кому же выпало такое счастье?
- Председателю колхоза, кому же еще! Оба рассмеялись.
- И давно вы здесь? - спросил Синяков.
- Почти год. А вы где работаете?
- В МТС. Старшим агрономом.
- Да что вы! Почему же вы к нам ни разу не приезжали?
- Я работаю в МТС всего несколько недель. Если бы я знал, что вы здесь…
- Ну-ну! - Маня погрозила Синякову пальцем. - Куда же это вы едете так поздно?
- А откуда вы идете так поздно?
- Видимо, я предчувствовала, что вы приедете, вот и вышла…
Синякова эта встреча развлекла. В окружном городе он довольно часто встречался с Маней у знакомых и слегка ухаживал за ней.
- Что же мы стоим? - сказала Маня. - Идемте, вы у нас переночуете.
- Удобно ли? Так поздно… Муж, наверное, дома.
- Ну и что ж? - Ее, видно, немного задели его слова. И, помолчав, добавила: - Нет, мужа как раз нет… Ах, какая здесь тоска! Если бы вы знали, как я соскучилась по живому человеку!
- А где ваш муж?
- Там, - она показала в конец хутора, где светилось окно, - на правлении, и с самого вечера. А я с ума схожу одна, - жаловалась Маня. - Так, значит, вы здесь работаете в МТС? Какая глупость! Не могли в городе остаться?
- О чем правление? - спросил Синяков вместо ответа.
- Не знаю. Здесь что ни день, то собрание!
- Я, пожалуй, тоже загляну туда.
- А к нам когда же? Вы не хотите посмотреть, как я живу?
Синяков взял ее за руку.
- Я к вам загляну завтра, хорошо? Не прогоните?
- Это мы завтра увидим. - Маня, слегка обиженная, пошла к себе.
Синяков повернул лошадей и отправился прямо на колхозный двор.
Заседание правления только что закончилось, но в накуренной комнате стоял еще страшный шум. Все говорили разом, стараясь перекричать друг друга. Один только Калмен Зогот сидел в стороне, смотрел на спорящих и молчал.
- Я понимаю не меньше Коплдунера! - горячился Волкинд. - Тоже светлая голова нашлась! Учить меня вздумал! Сами ученые…
- Ну конечно, тебя Пискун учит, куда нам! - прервал его Хонця. - Скоро заместо клячи будет тебя запрягать.
Раздался смех. Волкинд, как ошпаренный, вскочил с места и тут увидел около двери Синякова, которого уже встречал в МТС.
- Вот, кстати, и агроном! Жаль, что так поздно приехали.
В конторе стало тихо.
- Лучше поздно, чем никогда, - улыбнулся Синяков, показывая крупные белые зубы.
Он стал обходить колхозников, приветствовал каждого в отдельности, крепко пожимал руки. - Вижу, весело у вас.
- Не шибко… - Волкинд нахмурился.
- Кому весело, а кому грустно! - затараторил Юдл, протягивая руку Синякову. - Досталось сегодня нашему председателю. И за что? Человек болеет за дело, а кроме ругани ничего не слышит.
Юдл встретился глазами с Синяковым, и у него мороз пошел по телу.
"Да это же Жербицкий! Как он сюда попал?"
… Юдл Пискун жил неподалеку от польской границы, в местечке Сатанове, у своего тестя, торговца шкурами, и сам торговал, чем только можно было, - червонцами, сахарином, самогоном, иголками. В петлюровском штабе, который некоторое время стоял в лесу, неподалеку от Сатанова, он скупал вещи, которые штабные награбили в украинских деревнях и еврейских местечках. Когда красные части разбили петлюровские банды и окончательно установилась советская власть, Юдл Пискун остался без дела. Все старые занятия он оставил, а новых не находил. Но это длилось недолго. Юдл приобрел хорошего рысака и легкую тележку и каждую неделю, по субботам, перебирался через границу, перебрасывая всякую всячину туда и обратно.
Однажды, в дождливую осеннюю ночь, к нему постучался человек. Юдл Пискун сразу узнал его - это был Жербицкий, один из петлюровских штабных. Жербицкий удрал из плена, от красных, несколько дней прятался в лесу, а потом ему удалось пробраться в местечко. Он выложил перед Юдлом все, что имел, и просил перебросить его через границу. Сразу выехать было невозможно - лил проливной дождь. Юдл спрятал Жербицкого на чердаке, а в следующую ночь отправился с ним лесом. Было очень темно. Легкий возок понесся быстро. Уже у самой границы навстречу им выскочил красноармеец.
Юдл не успел оглянуться, как Жербицкий выстрелил. Красноармеец упал. Петлюровец, соскочив с возка, захватил документы красноармейца. Где-то в лесу раздавались выстрелы. Юдл несколько раз стегнул лошадь по ушам, и они успели перемахнуть через границу…
8
Босой, в подвернутых штанах и в запыленной рубахе навыпуск, Шефтл Кобылец шагал за шестигранным катком. Лошади лениво плелись, устало покачивая головами.
- Но, айда, - взмахнул Шефтл кнутом, - айда!
Буланые вздрогнули, пробежали несколько шагов, позвякивая удилами, и снова пошли медленно, еле передвигая ноги.
Шефтл поднял несколько колосьев и растер их между ладонями. Колосья были пустые.
"Пусть еще разок пробегут, - он продолжал понукать лошадей, - может, остался еще какой-нибудь недомолоченный колос".
Шефтл забрался на нагретый ворох, продолжая посвистывать в воздухе длинным кнутом.
- Но, айда! Ну, еще немножко! Еще чуточку! - упрашивал он буланых. - Мы ведь еще и одной десятины не обмолотили. Но, айда!.. Весь хлеб лежит еще у меня в степи, хоть разорвись, что ты будешь делать с этими проклятыми дождями!
С высокого вороха ему хорошо была видна Жорницкая горка. Там снова запустили молотилку, и притихший хутор наполнился веселым гудением. Или, может, это показалось Шефтлу, а на самом деле он слышит только шум осеннего ветра, который набегает время от времени на его словно отгороженный от всего мира двор, на низко осевшую конюшню, на старую клуню, покосившуюся от времени, на залатанные окна его хибарки? Шефтл стоял на своем ворохе, босоногий, в потертых штанах, и все смотрел вдаль, туда, на колхозный ток. То и дело поднимались над Жорницкой горкой вилы, много вил, их зубья сверкали на солнце. Шефтл щурил глаза, словно и его обдавало клубящейся пылью от молотилки. "Подумаешь! С молотилкой и дурак справится… Ничего, эти молотилки им боком выйдут, - утешал он себя, - мы еще посмотрим, чем это кончится…"
С тех пор как стали привозить в колхоз машины, Шефтл не мог избавиться от точившей его тревоги. Ему казалось, что каждый день он что-то теряет.
И сколько он ни говорил себе, что это неспроста, что даром ничего не дают, тревога не проходила.
Лошади вдруг стали сворачивать в сторону, - Куды, лодыри! Черт бы вас побрал! - со злостью размахивал он кнутом. - Но, погибель на вас! - Шефтл спустился с вороха, не переставая браниться.
"Еще не кончили молотить, а уже пашут, - он посмотрел на степь, откуда доносился глухой шум тракторов, - землю хотят перехитрить… А мне-то как управиться? Пар надо перебороновать, а у меня еще хлеб в степи преет под дождем, хоть разорвись на части. Чтоб оно сгорело! А тут еще лошади еле плетутся…"
Из хаты вышла мать и остановилась у высокого порога.
- Ой, горюшко! - Старуха всплеснула худыми руками. - Они ведь жрут хлеб… Чтоб они подавились, чтоб им поперек горла стало…
За арбой, среди рассыпанного зерна, копошились чубатые куры - пестрые, белые, серые.
Шефтл на мгновение оцепенел, потом схватил вилы, с криком бросился на них.
- Погибель на вас! Чтоб вас всех передушило! - И он швырнул в них вилы.
Куры взлетели, с кудахтаньем и криком носились над арбой, над обмолоченной соломой.
Шефтл гонялся за ними, махал руками, кричал:
- Они там молотят свой хлеб, машинами молотят, а их куры, чтоб они сгорели, пасутся на моем току! Кто знает, сколько пшеницы они уже сожрали. Вот как их раздуло! На моем хлебе, на моем труде они выращивают свою птицу, погибель на них… Они и машины получают, и кур своих на чужом зерне держат. Я их кур сейчас передушу, всех, до единой, головой о землю - и баста!
- Чтоб они сгорели, боже праведный, чтоб они испепелились! - вторила сыну старуха. - Чтоб им заболеть и не подняться, чтобы их смерть взяла, чтоб их десять лет лихорадка трясла…
- Чего ты каркаешь, будто ворона? - Шефтл напустился на мать. - Все взялись за меня! Помогать никто не хочет… Сколько раз я тебе говорил, чтобы здесь, во дворе, я не слышал проклятий… Она мне еще тут накличет… Что ты топчешься здесь без толку? Сходи к Калмену Зоготу - я ведь тебя просил - и возьми у Гени-Ривы шворень, я не могу без него выехать в степь.
- Все равно не даст, - проворчала старуха.
- Почему это не даст? Калмен и его жена не такие люди… Ну, иди, не могу же я разорваться! Я пока приберу ток. Иди же, только поскорей, - может быть, я сегодня еще раз успею выехать в степь.
Старуха, что-то ворча себе под нос, подошла к завалинке, сунула ноги в валявшиеся там опорки и отправилась к Калмену Зоготу.
Она плелась заросшей тропкой, миновала несколько дворов и уже собиралась перейти улицу, как увидела старого Рахмиэла с двумя пустыми ведрами. Старуха тотчас попятилась назад.
"Ах, чтоб он ноги переломал, мои болячки на него! Вечно он здесь со своими ведрами… Не мог выкопать колодец где-нибудь у себя на дворе, перебегает другому дорогу с пустыми ведрами, чтоб ему перебежало! Такой старый лапоть, а все еще таскается, чтоб его на кладбище потащили!"
Она три раза сплюнула через плечо. Нет, нельзя сейчас переходить: не хватает ей еще какого-нибудь несчастья. Старуха ждала, чтобы кто-нибудь другой перешел дорогу, но никто не показывался. Не переставая проклинать про себя Рахмиэла, старуха поплелась домой. Она шла медленно, охала и стонала. Что она скажет Шефтлу? - Он и так весь кипит…
Когда она вошла во двор, Шефтл распрягал лошадей, собираясь гнать их на водопой.
- Ну, достала шворень?
- Шворень… А… Я не застала… Нет дома… Дома их нету…
- Ну конечно, разве она что-нибудь достанет! За смертью только посылай ее! А куда Зоготиха девалась?
- Она в степи… наверно, скоро придет… Так я еще раз схожу. - Старуха не знала, как ей вывернуться.
- В степи… Мало того что им дают машины за машинами, у них еще и бабы работают, - сердито проворчал Шефтл, - а я здесь все один и один. Хоть бы кто-нибудь помог… Ну как я теперь выеду в степь, когда шворень сломался? Иди сгреби хоть немного соломы, - обратился он к матери, - и последи, чтобы куры снова сюда не залезли.
Он задами повел лошадей к ставку.
9
Шефтл пустил лошадей в ставок, а сам с уздечкой в руке тяжело опустился на пригорок.
Уже садилось солнце. Время от времени стрекотал в траве кузнечик.
Такая же тишина была в тот вечер. Вот здесь, около этого самого камыша, она стояла тогда по щиколотку в воде, красивая, крепкая.
Обросший, точно век не брился, в просторной рубахе, он лег ничком и не сводил горящих, черных, как смородина, глаз с камыша. Послышался плеск, - видно, рыбка нырнула.
Сколько воды утекло с тех пор, - Шефтл задумчиво потирал свое заросшее лицо, - жизнь у него совсем взбаламутилась. А тогда… сколько Шефтл помнит себя, он никогда не переживал такого радостного, такого чудесного лета. Как свежи были рассветы, какими голубыми были безоблачные вечера… Он тогда и сам не знал, как ему хорошо. Все выглядело совсем по-другому - утро, степь, плотина, даже вода в ставке. А теперь… Теперь жизнь его со всех сторон перекошена. Элька… Лучше бы она и вовсе сюда не приезжала. Все у него перевернулось: пшеница лежит в степи необмолоченная, ячмень он еще и не жал, наверно, уже осыпается, картошку надо полоть, бурьян глушит ее, а сено у него почти все пропало. Кто мог ожидать такую погоду! Со дня на день ему становится все труднее, а она… Хоть бы какую-нибудь весть подала о себе! Может, забыла о нем? Нет, он никогда не поверит. Ведь вот же он не может ее забыть! Хотел бы, да не может! Он пригнал лошадей к ставку, хотя у него достаточно воды и у себя в колодце. Шефтл прижимается плотнее к земле и в который уже раз перебирает в памяти встречи с ней, с Элькой. И кажется Шефтлу, что это было очень давно, а может, и вовсе ничего не было, может, ему все приснилось. Если бы он знал, где теперь Элька, он ей чего-нибудь послал бы. Поправилась ли она? Если бы попал ему в руки тот злодей, он одним ударом вогнал бы его в землю. Не забыть Шефтлу той ночи, когда он нашел ее, раненную, в Ковалевской балке.
… В степи было темно, хоть глаз выколи. Он отпустил вожжи и лошади сами нащупывали копытами дорогу.
И вот когда они понеслись с горы, он услышал невдалеке крик, который тут же прервался.
Лошади неслись рысью. Но внизу, в Ковалевской балке, они вдруг стали, как будто их кто схватил за узду.
"Хотят отобрать лошадей", - промелькнула у Шефтла мысль. Он спрыгнул с телеги.
У обочины дороги, уткнувшись лицом в землю, лежала Элька.
Шефтл заметался вокруг нее, еще не совсем понимая, что произошло. Он приподнял девушку и вдруг почувствовал, как по руке потекла горячая кровь.
- Элька! Элька! Что случилось? - растерянно спрашивал Шефтл.
Потом взял ее на руки и осторожно уложил на телеге.
- Элька… Ну, скажи хоть слово… Что с тобой? Элька приоткрыла глаза и, еле шевеля губами, прошептала:
- Шефтл…
Она, видно, хотела еще что-то сказать, но не смогла и снова закрыла глаза.
Дождь не переставал. Шефтл сбросил с себя бурку, снял пиджак, хорошенько укутал Эльку и погнал лошадей прямо в Святодуховку, в больницу. Может быть, еще удастся ее спасти. Каждую минуту он наклонялся к ней, прикасался рукой к ее горячему лбу и безжалостно гнал лошадей.
В больницу его не пустили. Но он не уходил. Долго еще стоял под окнами. Потом вышла к нему сестра в белом халате и развела руками: ничего, мол, пока не известно.
А назавтра вечером Эльки в больнице уже не было. На рассвете отправили в город.
Больше он ее не видел.
Только месяца два-три назад Шефтл случайно слышал разговор секретаря райкома с колхозниками. Элька уже совсем здорова, рассказывал он. Шефтлу хотелось расспросить о ней у Иващенко, но он не решился.