31
Через неделю после убийства Онуфрия, когда хутор немного успокоился, Шефтл выкатил из своей затхлой клуни телегу, повернул ее искривленным дышлом к улице, к воротам, с которых дожди давно смыли остатки краски, и пошел в конюшню за дегтем, чтобы смазать колеса.
Вдруг откуда ни возьмись налетела стая ворон. С протяжным карканьем, как бы предвещая недоброе, они закружили над хатой, над осевшей крышей конюшни, заросшей пожелтевшими сорняками.
Шефтл схватил ком засохшей земли и запустил им в ворон.
- Куды? Провалиться вам!.. Кыш, проклятые!
Он махал руками и что-то бормотал, следя встревоженным взглядом за зловещими птицами. Они были уже далеко, на огородах, а Шефтл все еще стоял посреди двора с зажатым в кулаке комком земли, босой, в спущенной на штаны рубахе. Тем временем эта ли, другая ли стая снялась с огородов и с тем же карканьем устремилась к хутору. Шефтл с замирающим сердцем напряженно следил за ними: если они снова прилетят к нему во двор, тогда уж наверняка жди несчастья. Вороны, однако, свернули в сторону и стали кружить над соседним двором.
Шефтл вздохнул с облегчением и направился, к конюшне. У самой стены лежали ржавая борона и колесо со сломанными спицами. Проходя мимо своей покосившейся лачуги, Шефтл подумал:
"Надо бы обмазать и побелить хату, а то потом, во время буранов, ее тремя скирдами соломы не отопишь. Где это мать?. - поискал он глазами старуху. - Не может, что ли, понемножку обмазать хату? Хоть разорвись тут один!"
Хмурый, недовольный, он вошел в конюшню. Там пахло свежим навозом и лежалым сеном.
В глубине, у широкого корыта, стояла буланая кобыла. Она то и дело переступала с ноги на ногу, била копытами по сырому полу стойла и беспрерывно охлестывала себя хвостом.
- Вот напасть! - Шефтл звонко шлепнул своей широкой ладонью по лошадиной спине, которую обсели большие синие мухи. - Холера их возьми, не дадут скотине отдохнуть! От дождей расплодились, погибель на них…
Он сердито махал руками, отгоняя мух, а они все назойливее жужжали вокруг буланой и вокруг него самого.
"Надо будет разложить немного сырого бурьяна и выкурить их", - подумал Шефтл.
Он еще долго возился в конюшне, поглядывая на кобылу, которая одиноко стояла у широкого полуразбитого корыта, и у него все больше ныло сердце.
Давно ли в теплом сумраке конюшни, у этого самого корыта, стояли обе его буланые… Кто мог ждать, что случится такое несчастье, кто мог думать, что такая лошадь свалится?! Шефтл снова с тревогой вспоминал о воронах, которые кружили над его хатой. Он подошел к двери и три раза сплюнул через порог: "Тьфу, тьфу, тьфу…" Потом потянулся к маленькому оконцу под самой крышей, достал с перекладины жестяную банку с дегтем и вышел с ней во двор.
Вокруг хаты и конюшни, опоясывая двор со всех сторон, тянулась до самой клуни черная, полусгнившая изгородь из перепрелой соломы и кизяка. Шефтл обвел ее хмурым взглядом.
За клуней, на огороде, он увидел мать. Она хлопотала около бураков.
- Что ты там возишься? - крикнул Шефтл.
Старуха, видно, не расслышала. Заскорузлыми, негибкими пальцами она выдернула вместе с лебедой несколько бурачков и положила в завернутый подол фартука.
- Иди сюда! - позвал Шефтл раздраженно, уже подойдя к телеге. - Оглохла ты, что ли?
От крика старуха вздрогнула, с трудом выпрямила Спину и медленно поплелась к Шефтлу.
- Не ори! - проворчала она. - Чего тебе надо?
- Хоть бы хату обмазала - так нет, все должно у меня идти колесами вверх… А ну, поддержи хоть телегу! - показал он на ось, а сам опустился на колени, Осторожно отвинтил гайку от оси и положил ее в сторону, на постланную рядом солому, чтобы не запачкалась. Потом приподнял телегу и несколько раз так встряхнул, что она зазвенела и колесо стало сползать с оси.
Старуха поддерживала телегу, искоса поглядывая на сына.
С каждым днем она его все меньше узнавала. Он никогда таким не был, - только и злится, только и швыряется, места себе не находит. Женился бы хоть поскорей, пусть жене от него достается… С тех пор как с Онуфрием случилось несчастье, Зелда совсем не показывается…
Шефтл, стоя на коленях, заботливо смазывал ось дегтем. И сколько он ее ни мазал, ему все казалось мало.
- Ничего, лишняя капля дегтя не повредит, - бормотал он про себя. - Ну-ка, еще добавим… Зато меньше сотрется ось, телега пойдет веселее, и лошади будет легче. Отпусти, - сказал он наконец матери, - все равно не держишь. - Он снова надел колесо и завернул гайку.
Так, не спеша, Шефтл смазал обе оси.
Потом он взялся за дышло и толкнул телегу, чтобы посмотреть, как она идет.
Мать стояла рядом, склонив голову набок, бессильно опустив руки.
- Ступай, ступай на огород! - проворчал Шефтл, отводя глаза. - Не видишь, куры забрались на грядки…
Он обвел телегу вокруг треснувшего катка, который лежал посреди двора, врывшись в землю ребрами граней, и пошел в дом за упряжью.
Внутри хата Шефтла стала как будто еще ниже и темнее. Окна были завешены - одно красным рядном, другое мешковиной. На мутных стеклах монотонно жужжали мухи. Под босыми ногами, на холодном глиняном полу, похрустывал сухой чабрец. От него и от коровьего навоза, которым были обмазаны стены, в хате пахло пастбищем. Против двери, на слепой стене, над большим кованым сундуком, висела сбруя, от которой несло острым запахом дегтя.
Шефтл отобрал упряжь, взял кнут и вышел во двор.
Он уже давно собирался съездить в Ковалевск в кузницу, привести в порядок плуг и борону, но из-за молотьбы все не мог улучить свободной минуты. Теперь, когда после дождя все равно нельзя было молотить, Шефтл наконец выбрался.
- Иди тащись в Ковалевск, гони лошадь на край света! - ворчал он, осторожно уложив плуг и борону на телегу, чтобы, чего доброго, не оцарапать доски, и пошел запрягать кобылу.
Раньше эта кобыла, которая была чуть пониже второй, всегда ходила у него с левой стороны дышла. Теперь он запряг ее справа. Левый валек он привязал веревкой к дышлу, чтоб зря не болтался. Жалкий вид имела эта телега с одной кобылой в упряжке - точь-в-точь человек об одной ноге, с подвязанной штаниной.
Стараясь не смотреть на левую сторону дышла, Шефтл с болью думал: "Ведь совсем недавно я выезжал на двух лошадях. Какая дружная упряжка у меня была! А теперь стыдно людям на глаза показаться".
Он пошел в конец двора, чтобы набрать свежего сена. Если в Ковалевске придется ждать, надо будет подкормить кобылу, да и сидеть будет мягче. Уже выйдя на задворки, где в зарослях полыни и репейника высился стог душистого сена, Шефтл остановился в нерешительности, потом вернулся в конюшню. Там он встал на опрокинутое корыто и снял со стропил запыленную косу.
"Зима велика, - подумал Шефтл, обтирая косу, - кто знает, хватит ли корма для скота. А по дороге, пожалуй, можно накосить сенца. Все равно у них пропадает".
Он примостил косу на самое дно телеги и тронул лошадь.
За воротами, однако, он опять остановился. Наказал ли он матери, чтобы следила за хозяйством? Клуня у него на двух замках, но не забыл ли навесить цепь? Не слишком ли слабо задвинул ломом ворота в конюшне? Запер ли кладовую? Шефтл привязал вожжи к люшне, вернулся во двор и проверил двери и замки. Наконец, успокоенный, он вышел за ворота, взял вожжи, вскочил на передок и чмокнул буланой. Телега тронулась с места и, дребезжа рассохшимися досками и отставшими ободьями, повернула с улицы вверх, мимо убранного яблоневого сада, в узкий боковой проселок к Ковалевску.
Обочины размытой дороги густо поросли лебедой, из степи, из истоптанных и изрытых огородов, из сада по правую сторону дороги, где шелестели поредевшей листвой яблони, веяло свежей прохладой. На неяркое осеннее солнце то и дело наплывали облака.
Миновав последние канавы на картофельных огородах, которые тянулись за хутором, Шефтл увидел перед собой низкую, ровную стерню колхозных полей. Тут он вспомнил о своих полутора десятинах ячменя, который уже больше месяца лежал, скошенный, внизу, в балке.
"Придется свернуть, посмотреть, что там делается. Помолоти тут, сгори оно совсем, когда вот уже опять, того и гляди, дождь пойдет…"
Прищурив глаза, он смотрел на Санжаровские холмы, над которыми собирались набухшие, серые тучи. Будет дождь, нечего и думать, а теперь еще придется делать крюк в две-три версты. "Пешком надо было сходить, черт тебя подери!" - бранил он себя, болея душой за кобылу.
Месяц с лишним, с тех пор как он сжал свой ячмень, как назло, поле что ни день полосовали поздние летние дожди, и он выбивался из сил, то складывая, то разбрасывая копны, чтобы колос снова просох на солнце. Но, по правде говоря, Шефтл не столько устал от работы, как его изводила досада. Шутка ли - всякий раз видеть собственными глазами, как пустеет колос, высыпается зерно… К тому же от частых дождей солома почернела, корова даже в морозы не захочет ее жевать.
Еще издали Шефтл увидел в балке свой удлиненный клин, который среди вспаханного коллективного чернозема казался заросшей дорогой.
И вспомнилось ему, как ранней весной, когда только начал таять снег, он в сырости и в холоде пахал здесь свою землю. День и ночь хлопотал под порывистым ветром и под холодным весенним дождем, пахал, бороновал, сеял и снова бороновал, чтобы колос хорошо взошел и дал на зиму хлеб для него, для матери и для скотины.
Телега с одинокой лошадью в упряжке, поворачиваясь дышлом то вправо, то влево, со стуком и звоном неслась вниз по склону балки. Навстречу по обеим сторонам дороги мелькали поздние осенние цветы. Поникшие, блекло-зеленые, они тихо качались на ветру.
Подъехав к своему клину, Шефтл остановил була ную, спрыгнул с воза и, приминая босыми ногами колючую стерню, подошел к ближней копне.
Сверху копна была сухой. Шефтл разгреб верхний слой колосьев, засунул руки поглубже и почувствовал влажный жар, как будто копна тлела изнутри.
- Ах ты, черт! Опять надо ворошить. Вот так оно и идет. Маешься день-деньской, а, кроме соломы, все равно ничего не достается, - ворчал Шефтл, бегая от одной копны к другой. Все они слежались и уже начали чернеть. - Попробуй свезти это на одной лошади! Хоть возьми и сам запрягайся в арбу…
Он пробыл на поле довольно долго, торопливо разбрасывая копны по стерне. Уже отъехав от клина и свернув на наезженную дорогу, которая вела из Санжаровки в Ковалевск, к колхозу "Нове життя", он то и дело удрученно поглядывал на свой ячмень и на тучи над головой. Поди знай, что будет такая погода! А он-то загодя приготовил у себя в хате сухое место для ячменя, который думал собрать со своего клина… С самой весны ходил полный надежд и часто по ночам, лежа на своем высоком возу, мысленно подсчитывал, сколько пудов ячменя он получит, сколько соломы и половы, и эти мысли разгоняли тоску, скрашивали жизнь.
А сейчас, оглядываясь на узкую желтоватую полосу с разворошенными копнами, он чувствовал, как его сердце сжимается, точно по нему молотят катком.
Шефтл уже выехал из Дикой балки и стал спускаться в другую, сухую и широкую, которая отделяла бурьяновские земли от Ковалевских. У самой дороги раскинулся нескошенный луг, принадлежавший, видно, Бурьяновскому колхозу. Луг этот мигом напомнил Шефтлу о косе, которую он захватил с собой.
Он свернул в сторону, остановил лошадь и осмотрелся, нет ли кого поблизости, потом вытащил косу и вышел на луг.
Рыжая степь безмолвно лежала под плывущими тучами, в балке и на окрестных дорогах никого не было видно.
"Все равно пропадает…"
Он широко размахнулся, и под тонко позванивающей косой зашуршала трава. Сделав несколько прокосов, он решил пройтись еще разок, но в это время за горой послышался грохот колес. Поминутно оглядываясь, Шефтл быстро сгреб траву, бросил ее в телегу, спрятал под травой косу, вскочил на передок и покатил по дороге.
Он успел отъехать довольно далеко, когда телега показалась на вершине горы.
"Можно было накосить еще немного сена. Кто знает, сколько придется проторчать в кузнице", - пожалел Шефтл и пустил буланую шагом. Пусть там, на телеге, не думают, что Шефтл от кого-то удирает. Напротив, ему спешить незачем. Он может дать отдохнуть кобыле. На самой вершине холмистой дороги, заросшей с обеих сторон красноватым щавелем, телега с громким тарахтением догнала его.
"Кто это едет?" - Шефтл с любопытством посмотрел на пару белых, хорошо откормленных лошадей и свежепокрашенную зеленую телегу с новыми ободьями.
Он проверил, не видна ли коса. Успокоившись, вытащил из глубокого кармана штанов красный кисет с махоркой и скрутил цигарку, потом привязал вожжи к люшне и, не останавливая лошади, спрыгнул на дорогу. Спички у него были, однако он не закуривал, а подождал у обочины дороги, пока подъедет телега.
- Бог в помощь! Можно прикурить? - спросил он, сделав несколько шагов навстречу, и, не дожидаясь ответа, прыгнул на подножку. - Вот это кони! - Шефтл с завистью разглядывал белых гладких лошадей. - Ваши? - спросил он сидевшего на возу крестьянина.
- А то чьи же! - ответил тот.
Он чиркнул спичкой и протянул ее Шефтлу.
Шефтл прикурил, но с подножки не слез. "Пускай кобыла отдохнет, - подумал он о своей буланой, - мало я ее гоняю?" Стоя одной ногой на подножке - вторая в воздухе, - Шефтл попытался завести разговор.
- И телега ваша? - спросил он.
- И телега. К чему же кони без телеги?
- Вы, значит, не в колхозе?
- Почему? В колхозе, понятное дело. - Крестьянин придержал лошадей, подымавшихся в гору.
- Тогда, значит, и кони колхозные? - растерянно переспросил Шефтл.
- И кони. А то как же!
Шефтл с недоумением посмотрел на крестьянина.
- Вы же говорили, что ваши это кони?
- Наши и есть. Из колхоза "Нове життя", из Ковалевска, - с достоинством ответил крестьянин.
- Из Ковалевска? - Шефтл присмотрелся к нему. - Что-то я вас не знаю.
- А разве вы всех у нас знаете?
- Не всех… Но все-таки соседи. Правда, давненько я у вас не был… Как вас звать?
- Доброхатка Нестор Александрович. Слыхал?
- Слыхал… Как же… Вы откуда едете?
- Из района, из Гуляйполя. Радиоприемник получил, премия моей бригаде.
- За что же премия? - не понял Шефтл
- За работу. За хорошую работу.
- Даром или за деньги?
- Конечно, даром.
У Шефтла это не укладывалось в голове.
"Не может быть", - думал он, глядя на свою собственную обшарпанную телегу, шедшую впереди, довольный тем, что пустил ее порожняком.
Они уже были на Ковалевской земле. Дорога опять поднималась в гору, и лошади шли медленно.
Шефтл все стоял на подножке и, ни о чем больше не спрашивая, слушал Ковалевского колхозника. Тот разговорился, рассказал, что пшеница у них в этом году уродилась на славу и они всю уже успели обмолотить и свезти, что все, кто погорел в прошлом году, уже отстроились после пожара, что у них уже провели электричество. Обо всем он рассказывал с увлечением, будто о собственном хозяйстве. Шефтла это злило: "Чего он хвастает… Его это телега, что ли, его это кони? Только бы языком молоть… Пусть там даже золото с неба падает, что ему до того, раз золото чужое! Да и не может быть, чтобы они уже весь хлеб свезли… Наверно, еще лежит где-нибудь", - упрямо думал Шефтл, как будто это было для него вопросом жизни. Но сколько он ни глядел на степь, нигде не было видно ни одной копны. Вокруг по обе стороны желтели до самого горизонта сжатые поля, местами позелененные какой-то порослью. На стерне пестрело большое стадо, как будто согнанное из нескольких деревень, а немного подальше, в балке, паслись на свежей траве телята.
Шефтл со злостью хлопнул себя по шее, прогоняя докучливых мух. "Ах, погибель на вас!.. Вся степь уже чистая. Когда же это они успели?" И сердце у него заныло, словно вот в эту минуту на этой дороге он что-то потерял. Ему вспомнился ячмень, который преет в Дикой балке. Еще бы! Может ли он, Шефтл, равняться с ними! Им дают тракторы, комбайны - вот они и убрали. Комбайном он тоже давно убрал бы…
Дорога, которая все поднималась в гору, стала прямее и шире. Впереди по обеим сторонам что-то зеленело.
- Что там такое? - хрипло спросил Шефтл.
- Не видишь? Деревья. - Доброхатка легонько подстегнул лошадей, чтобы прибавили шагу.
- Деревья? - с удивлением повторил Шефтл. - Деревья у дороги?
- Это, можно сказать, аллея. Чтобы, видишь, к нам в колхоз не абы как въезжали, а по холодку, значит.
- Ну и ну! - Шефтл с удивлением смотрел вперед. - У дороги - и деревья?
Длинные полосы саженцев виднелись уже совсем недалеко. У Шефтла вдруг пересохло в горле. В самом деле, деревья вдоль всей дороги!..
- Акация? - спросил он, почесывая затылок.
- Почему акация?
- Акация колючая, - объяснил Шефтл, - акацию не будут ломать.
- Вот мы и посадили не акацию, а яблони. - Ковалевский колхозник улыбнулся так довольно, как будто это была его собственная затея.
- Яблони? - опешил Шефтл и даже возмутился: - Да вы что, с ума посходили?! С них же мигом все яблоки оборвут. Каждый, кому не лень, будет рвать…
- Пусть рвут, - спокойно отозвался Доброхатка. - Для того, можно сказать, мы их и посадили. Не понятно? Возьмите, к примеру, колодец. Едете вы, скажем, мимо нашего колхоза, хотите напиться и коней напоить. Разве мы вам пожалеем? Всю воду не вычерпаешь и с собой не заберешь. То же самое и яблоко. Ну, стряхнете несколько яблок, съедите их… Ешьте на здоровье! На возу вы их прятать не станете, не так ли? - с усмешкой посмотрел он на Шефтла. - Съедите несколько яблок, подкрепитесь, можно сказать, а нам не жалко. У нас, кроме этой аллеи, пятьдесят гектаров пущено под яблони и под абрикосы. А эти пусть растут у дороги. Человеку от них веселее - и потом красота… - Он задумчиво оглянулся и вдруг взялся за кнут. - Ну, веселей!
Шефтл соскочил с подножки и побежал к своей телеге.
Вскоре Доброхатка обогнал его и с веселым грохотом понесся по широкому шляху.
Шефтл смотрел вслед удаляющейся ковалевской подводе. Буланая, понурив голову, медленно плелась справой стороны дышла. Телега шла тяжело, и Шефтлу казалось, что это его тоска навалилась на телегу, запуталась в колесах и не дает ей идти.
Мрачный, он въехал в аллею. Да, это в самом деле были яблони. Шефтл не поленился, слез с телеги, подошел к саженцам, щупал их, измерял, разглядывал молодые зеленые листочки, мял пальцами, нюхал…
"Яблони… Смотри, что делается! У дороги… Сотни яблоневых деревьев… Спятили они, что ли?"
Сколько лет он собирался посадить у себя во дворе, за окном, несколько яблонь! Он уже ямы выкопал, но они заросли травой - навалились заботы; и ему было не до того. Даже единственная яблоня за конюшней, что досталась ему в наследство от деда, стала сохнуть.
И все же он каждую ночь по нескольку раз выходил за конюшню, следил, не лезет ли кто через забор, а утром искал в крапиве палые яблоки, - может, сбило ночью ветром или червяк подточил, как бы, чего доброго, кто-нибудь их не подобрал…
Эта единственная яблоня уже обошлась ему в копеечку. Однажды ночью, когда Шефтл спал под окном, ему послышался какой-то шорох в траве за конюшней. Шефтл выскочил в одном белье, схватил вилы и изо всех сил швырнул в ту сторону, где раздавался шорох. Вилы подбили ногу годовалой телке Риклиса, и он долго не мог с ним расплатиться…