– Да не волнуйтесь, никаких душегубств. Просто обманул дурачка, – улыбнулся Тузин и неспешно зашагал по гулкой террасе. – У него отец был зодчий, – начал он, – отстраивал по древним проектам деревянные церкви или что-то вроде этого, точно не знаю. А потом устал душой и зажил, как человек, на родине. Плотничал, ставил дома, бани и по мелочи – кому террасу пристроить, кому крыльцо. Ну и народ заметил: в этих его постройках налаживалась жизнь. Если кто болел – выздоравливал, дочка на выданье – сразу партия. Бывают на Руси такие явления, даже в литературе описаны. Пошёл слух, что, мол, после церквей на его руки "благодать налипла". Выстроилась очередь, и вот лет с четырнадцати он стал брать Илью себе в подмогу. А Илье этого было не надо. Он рисовать хотел.
И вот представьте: мы с Ириной живём в Москве, снимаем квартирёнку, родители мои нам помогают. У меня работа – денег, правда, нет, зато азарт, перспективы! Приезжает Илья, лихо поступает в крутой художественный вуз, селится в общежитии и начинает к нам захаживать. Ну а как не зайти – брат! А у нас Миша маленький, болеет часто. Ирина в горе – то мать вспоминает, то за Мишку психует. Льёт слёзы и носится с этим Ильёй – он-то ведь по-родственному чуть не каждый день забегает! Сами знаете, простота хуже воровства.
А потом с ним случается обычная для юного творца вещь: начинает уезжать крыша! Не то чтобы совсем, но этак перестраиваться под расширяющееся сознание. Тут вам и бескрайние возможности творчества, и служение, и вечность – и совершенно некуда это вместить. Было у вас такое? Нет? У Пети вашего спросите, он, небось, знает. Ну Илюша перепугался – приходит ко мне советоваться. Я для него тогда был авторитет – о-го-го! Это бесы, говорит, во мне разгулялись. Никто у нас в роду в такой отрыв не уходил. Все смиренно работали – кто с деревом, кто с керамикой. Бросаю, мол, всё и возвращаюсь в Горенки, к маме.
И мне бы тут надо сказать ему твёрдое слово. По-простому говоря – промыть мозги. Так? Да? Вы бы, Костя, так поступили? А я, грешный человек, подумал: вот счастье, хоть не будет у нас болтаться! Ну и благословил.
Я слушал Тузина, не очень-то веря. Мне казалось, он тестирует на мне идеи для своих пьес.
– И знаете, чем я себя оправдывал? – продолжал он. – Если есть дар – человек его ни за какие коврижки не отдаст. А раз отдал – значит, и не было.
– Ну а чего ж тогда переживаете?
– Илья – особый случай, – возразил Тузин, не заметив моей насмешки. – У него нет одного качества. Его обычно фея выдаёт – в комплекте с талантом. А тут запамятовала.
– Честолюбие?
Тузин кивнул.
– Да. Он и всегда был с заниженной самооценкой. Его нахваливают, а он: да это, мол, у меня просто глазомер хороший!.. Так вот, сбежал – даже "академа" не взял. Отслужил божьей милостью в хорошей части – в бункере радиограммы принимал. Никто его там не бил, не душил. Вернулся домой, стал строить. Там у них поначалу были заказы…
Тузин подошёл к окну и распахнул вторую створку. За короткое время нашей беседы мир изменился. Ветер намёл с востока дымные облака, заслонившие всё солнечное и синее.
– А пахнет-то, Костя, хлебом! – сказал он, обернувшись. – Чёрным, кисленьким!
Я подошёл и принюхался. Пахло землёй – там, где её прогрело и заквасило солнце.
– Я это, Костя, вам затем рассказываю, чтоб вы не сочли меня подлым злодеем, когда у вас с Илюшей об этом речь зайдёт, – заключил Тузин.
– А кем же мне вас счесть?
– Злодеем, да. Но не подлым. У меня это не по умыслу вышло, а от сердца. Я ничего не умышлял. Мне только очень хотелось, чтоб он не шатался у нас по дому. Можно ведь это понять? Вы не должны думать обо мне хуже, чем раньше! – решительно заключил он.
Я послушал себя и понял, что думаю о нем ровно как прежде. Мне нравятся люди, в которых есть движение и не всё решено. За них можно болеть, в них можно верить. Тузин, как и Петя, из их числа.
С треском захлопнув раму, он вернулся к столу, снова налил себе рюмочку и, не приглашая меня, выпил. Налил ещё – и не то чтобы заплакал, но поплыл, сел к столу и голову положил на руки.
Я не знал, что сказать. Мне было жалко его и странно: он, такой щепетильный, вежливый, в белой сорочке, – выдул весь графин.
37 Меч марта
Не имея твёрдой веры, что Илья вернётся, я всё же вытащил из избушки на краю участка, где предполагалось жить строителям, свои летние шины и переложил на крыльцо. Это не сильно изменило вид помещения: передо мной был прежний свинарник, только без шин. Поразмыслив, я разломал и по частям отволок в мусорный контейнер неизлечимо хромую кровать и пару стульев без сидений. Места стало больше, но красоты не прибавилось.
В четверг Илья позвонил сказать, что завтра приедет со всеми расчётами, и действительно пятничным утром, по-деревенски рано, постучался в мой блиндаж.
Путаясь в рукавах, я оделся и открыл. Через дверь хлынули свет, влажный весенний холод и с ними Илья. Со сна мне показалось, что он до смешного похож на нашу деревню: весело завалены после зимы её заборы, колеи полны луж, и на яблоне звенит синица.
Илья неплотно прикрыл дверь и, опустив на пол тяжелёхонький короб с инструментами, встал на пороге. С его сапог – слава богу, сегодня хоть в сапогах! – стекала глина, он хлюпал носом и смотрел с волнением – рад ли я? Или, может, ему пока обождать за дверью?
Достав из рюкзака папку с расчётами и чертёжиками, он протянул её мне и сказал, что пойдёт погуляет, пока я собираюсь.
Отлично – он погуляет! А я потом ищи его по весенним морям! Ну уж нет! Я велел ему снять сапоги и садиться завтракать. Он разулся, скинул штормовку и, робко подвинув табуретку, сел к столику. Кофе, как выяснилось, Илья не пил, только чай. Когда он сообщал мне эту новость, на его лице мелькнула смешанная с тревогой надежда: может, я как-нибудь исхитрюсь и приму его натуру – дурацкую, конечно, кто спорит! – и не буду ругаться, и всё мирно, хорошо у нас сложится?
Завтракая, мы обсудили расчёты.
– Ну что, пойдём, осмотримся? – сказал я, вставая, и вдруг даже не увидел – почуял в Илье натяжение тревоги. Он смотрел на меня почти с ужасом, желая и не решаясь выдать военную тайну.
– Ну давай уж, колись, что за проблемы? – велел я.
– Да паренёк, помощник мой, немного задерживается. У него там дело… – проговорил Илья, совершенно сойдя с лица.
Здрасьте, приехали!
– А поточнее? Немного – это сколько? В днях!
Он пожал плечами и с отчаянием посмотрел мне в глаза, отдаваясь всецело на мой справедливый суд.
Ничего не сказав, я оделся и вышел на улицу. По ведру звякала капель. Сиротливый сруб сырел под клочковатым небом. У меня было несколько вариантов действий, в основном – брутальные. Но, видно, необратимые старовесенние изменения уже случились со мной. Не сжимались челюсти, кулаки не наливались злобой. Положившись на малую вероятность чуда, я обернулся к Илье, робко вставшему на порожке, и сказал:
– Бог с тобой. Начинай один.
Видно, Илья никак не ждал такого мирного исхода. Он ничего не сказал, но лицо его выразило радостный возглас, что-то вроде: "Воистину воскресе!"
– Так я пока разберусь тут, чтоб ночевать? – крикнул он мне вдогонку.
Я показал ему, где брать воду, и поехал в булочную.
А когда вернулся, Илья был тут как тут и услужливо открыл мне ворота.
– Посмотришь, как я устроился? – предложил он, и мы прошли по залитой водой тропе к избушке.
Новоселье его заключалось главным образом в том, что он собрал и отнёс в мусорку за околицей всю ветошь – занавески, половики, оставшийся после строителей хлам.
Вынести следом прокопчённые стены и подгнивший пол он не смог, но, видно, так накрепко пролил всё это студёной водой, что дряхлость и мрак бежали. В пахнущую мокрым деревом комнату вошла юность.
На лавке, как распахнутый ларец, стоял ящик с инструментами. Мой взгляд привлёк старенький молоток. Рукоять его была "обкатана" пальцами, как морской волной. Я помял в ладони съеденную временем "кость" древка и, перехватив, стал изучать металл. Это был старый, серебряно-чёрный брусок, неровный и шершавый с боков – можно подумать, что цельным куском его вырубили из горы и надели на рукоятку.
– Его если к ушибу приложить или даже к ране – всё, отёк сразу спадает, даже кровотечение останавливается! – с воодушевлением сообщил Илья. – Это ещё деда моего брусочек! И древку тоже сносу нет, – прибавил он, любовно поглядев на инструмент.
Отложив молоток, я взял в руки уровень. Оказалось, и у него была история. Он достался Илье от какого-то дальнего дядьки. Тот строил с его помощью лодки на Енисее. А красная рулетка с рычажком и цеплялкой, чтобы вешать на пояс, была отцовская.
Теперь мне стало ясно, почему он не удовлетворился моими новенькими инструментами, а приволок свои.
Были у него и другие занятные вещи – кисти, высокие и стройные, как стрелы. Он уже успел выложить их на отмытый стол.
Но главное, от этих стрел, от чистой избушки, ото всей неясной судьбы Ильи шёл некий туманно-солнечный свет. Я почуял его, и на мгновение мне стало страшно, как будто он мог растворить в себе мои ясные цели, примирить с утратой. И дом мой, вместо того чтобы соединить меня с семьёй, рассыплется по брёвнышкам, ляжет переправой над рассветной рекой: вот иду я по нему, покачиваясь, – а на той стороне прадед. И так он рад мне, рассказывает, что да как…
Накинув куртки, мы вышли на тропинку и двинулись в сторону сруба. Величина его, сырость и пустота не смутили Илью. Он прыгнул на нижний венец, туда, где был грубо вырублен дверной проём, и стал разглядывать срез брусин.
– Илья, но ведь ты понимаешь – это бред, что ты без напарника, – сказал я. – Что будем делать?
Он обернулся – из кармана куртки у него торчал край блокнота. Ясное дело, человек приехал не строить, а рисовать! – спрыгнул на землю и, подойдя, сказал проникновенно:
– Костя, ты не волнуйся! Помощника на пока я найду. Завтра же найду, ей-богу!
В том, что Бог и правда подаёт Илье, я смог убедиться секунд через пять, когда в рябиновом проломе забора мелькнула Колина голова и он, просочившись на мой участок, брякнул вместо приветствия:
– А чего искать! Вон, позовите Серго! И места ему не надо. Он в Отраднове живёт!
Сказав так, Коля добыл из пачки сигаретку и, нахмурившись от досады, что влез в чужой разговор, закурил.
– Вот видишь! – сказал Илья, обвыкнувшпсь с эффектным Колиным появлением. – Говорил же – будет напарник!
– Да какой Серго! Мне мастер нормальный нужен! – попытался я возразить, но уже было ясно, что с Колиным приходом наш вечерок задался!
Я принёс из машины ещё теплый хлеб и позвал присутствующих на ступени бытовки. Если постелить картон, на них вполне уютно можно было перекусить. Закипел чайничек. За трапезой мы обсудили этапы стройки. Коля давал советы. Я знал, что он никогда ничего не строил, даже у себя на участке, но Илья, слушая, ни разу не усмехнулся и не поспорил. Разговаривая, мы так славно зарядились чайным и хлебным теплом, что промозглость весеннего вечера уже не проникала в нас, только обдувала снаружи.
Март стоял над полем. Его было видно с крыльца. Он поработал и отступал. Но не ушёл пока. Ещё слишком влажно было в воздухе, чтобы он смог передать вахту апрелю. Эту мысль прокуренно и коряво, а впрочем, вполне поэтично выразил Коля.
– А я видел март! – вдруг сказал Илья и обвёл нас взглядом: верит ли кто?
– Кто ж не видел! – заметил Коля, прищурившись на Илью.
– Я видел март настоящий! – загораясь, повторил Илья и, спрыгнув на землю, повернулся к нам. – Человека видел! Воина! Я держал в руках его меч, – сказал он и, разжав ладони, показал нам – как будто от того меча на них могли остаться мозоли.
– Ишь ты! – усмехнулся Коля.
– Он мне сам дал подержать! – продолжал Илья горячо. – Видит, что я на него смотрю, и говорит, мол, как, не боишься? Я взял, конечно. Рукоять ледяная, а как махнёшь – горит!
От сообщения этого Коля дрогнул. Его плечо коснулось моего – я услышал зыбь.
– Ну и как, рубанул? – спросил он изменившимся голосом.
– Рубанул? Да нет, наверно, не знаю… Такое было чувство, что на клинке – весь воздух леса. С одной стороны, он невесомый, но с другой – ведь сколько его! Я один только раз махнул – снег сразу осел, с ёлок рухнуло, как-то всё влагой набухло. А меня как током ударило – мороз в меня вошёл, я еле продохнул. Отдача! Оказывается, весь изгнанный холод ударяет в грудь воину! Тут он у меня забрал меч. Иди, говорит, мал ещё.
Мы с Колей огорошенно молчали.
– Нормально. Славянское фэнтези нынче в моде, – сказал я. – Он хоть русский, март твой? Или, может, таджик?
Илья растерялся было, но тут же с жаром проговорил:
– У него на верёвочке православный крест!
– То есть времена года у тебя уже не язычники, а самые что ни на есть христиане?
– Чего ты цепляешь его! Человек март видел! – крикнул Коля и, сорвавшись с места, дикими шагами унёсся.
Я закурил и, глядя на брешь в заборе, через которую исчез мой сосед, подумал: как дружно все у нас в Старой Весне приемлют игру. Сказал Илья, что видел март, – значит, видел.
В принципе, я догадывался, что именно Коля имел в виду, когда поверил. Для его старовесенней души рассказ Ильи – не враньё и не сказка. Но и не правда, а – быль! То есть что-то, что раньше было правдой и теперь может стать правдой, но только при самом редком стечении обстоятельств. Мой городской ум этого не допускает. Но если бы меня спросили, хочу ли я научиться Колиной вере, я бы сказал: давайте!
38 Ищем напарника
На следующий день с утра мы втроём, Илья, Коля и я, отправились на монастырский двор разыскивать напарника. Серго работал там по хозяйству и был, как уверил меня Коля, мастером на все руки. К тому же славился честностью и "не употреблял", чему был особенно рад непьющий Илья.
Мы быстро миновали лежбище пажковского монстра и дальше шли не торопясь. Хорошо нам гулялось – посвистывал утренний лес, в чужой деревне лаяла собака, и отовсюду бил в нос запах сырой земли, острый, как свежий "бородинский". "Что же это такое!" – ахал Илья, то и дело отставая от нас, чтобы рассмотреть получше, как колышется между небом и землёй солнечный свет.
Когда завиднелся монастырь, я полюбопытствовал у Коли, где он собирается разыскивать Серго.
– А сейчас спросим! – сказала он и, сощурив глаза, присмотрелся: с южной стороны монастыря, где располагался психиатрический интернат, шёл человечек, корявый, как старая вишня. Он вёз тележку, засыпанную ломтиками чёрного хлеба, – непонятно, откуда и куда. Сверху ломти были чуть посолены инеем.
Вскоре к нему подлетел колобок в телогрейке и, жестикулируя, заговорил на удивительном языке, скомканном или, в лучшем случае, сложенном в гармошку.
Так и шли они – старая вишня катила тележку, колобок нёс околесицу. Коля, нисколько не устрашившись их вида, кинулся наперерез и за мгновение выяснил, где Серго.
Через осыпающуюся, коричнево-белую, как пряник с глазурью, арку мы прошли на скотный двор и сразу нашли, что искали.
– Сергуш, а мы к тебе! – окликнул Коля смуглого рабочего в сапогах до колен и спецовке. Он обернулся, и я с удовольствием узнал в нём того самого парня с ведром, что на митинге журналиста Лёни отвечал на мои расспросы.
Серго строил бани, сбивал сараи и вот, пожалуйста, в том году приспособил к интернатской кухне террасу – можете посмотреть! Постройки, которые он продемонстрировал нам в качестве "портфолио", отличались предельной простотой, судить по ним о плотницком мастерстве было трудно. Но тонкий, особенный его профиль со сросшимися бровями и достойная речь заставляли предположить в нём человека, отвечающего за своё доброе имя.
Наше предложение обрадовало его. Он нуждался в деньгах – для того и приехал сюда из неведомого селения. И всё-таки ему было жаль совсем отстать от монастырского хозяйства, он кумекал, как бы усидеть на двух стульях.
Пока Серго размышлял, задавая вопросы касательно объёма работ и порядка оплаты, Илья обегал с влюблённой резвостью монастырский двор, налюбовался домашней птицей и осыпающейся кладкой храма. Из добросовестности он не взял с собой на "переговоры" блокнот, так что теперь руки его изнывали и глаза отчаивались. Он был не у дел, как путник, угодивший в грибной лес без корзины.
Наконец он не выдержал и, метнувшись в храм, вернулся с бумажками для записок и тупым карандашом. С этого момента Илья был для нас утрачен.
Посередине сырого, обнесённого сарайчиками двора, где валялась солома и крепко пахло животными, мы остались втроём – я, Серго и Коля. Разговор наш неожиданно свернул вбок: Серго доложил, что, по слухам, хозяева спортивно-развлекательного комплекса рады соседству с древней обителью. К корпусам монастыря-интерната хотят пристроить "ряды", в них разместятся церковные и ремесленные лавки, а также "аутентичные" блинные. Будут сбитень варить и прочее. Ещё одна разновидность apres-ski для гостей горнолыжного парка!
Я внимательно слушал его рассказ и, наверное, углубился бы в расспросы, но меня отвлёк телефонный звонок. Это Петя со своей неизменной чуткостью снова попал в точку.
– Слушай, Костя! Что у тебя с отделкой? – не здороваясь, спросил он. – Я тут неподалёку, в посёлочке. У нас бригада освобождается. В принципе, могу поговорить. На халяву, как со срубом, уже не получится. Сам понимаешь, весна – сезон. Но по крайней мере люди толковые. Хочешь, могу прямо сейчас их к тебе подбросить. Посмотрят объект, обсудите.
Я отошёл в арку и негромко сказал, что с "толковыми людьми" он опоздал, я уже набрал бестолковых. Но если он заедет – буду рад.
– Правда, Петь! Приезжай. Мы тут в монастыре тусуемся.
Он рассмеялся и обещал в ближайшие минут тридцать быть.
С Серго мы договорились так: он подумает и в случае положительного решения сегодня же явится посмотреть дом. На этом простились. Коля вернулся в деревню, а я вышел на дорогу – ждать Петю.
Минут через двадцать одним лихим разворотом он запарковал машину на площадке у монастырских стен и выбрался на свет. Я пошёл ему навстречу. Петя был одет в точном соответствии со строгой, холодной ещё весной. Ясно-синяя куртка с белой полосой, чёрная водолазка. И над этим ветреным ранневесенним холодом – глаза как горячий чай.
– Ты здесь был? – спросил он, с любопытством кивая на монастырь. – Я не был. Пойдём, побродим!
Мы зашли в ворота и не успели сделать десяти шагов по раскисшему двору, как наткнулись на Илью. Он сидел возле кухонной пристройки на каком-то пеньке или чурбаке и, положив на колени доску, а на доску бумагу, рисовал ворону. Та охотно позировала ему, изредка переступая лапами.
Увидев нас, Илья запихнул листки в карман штормовки и с готовностью к службе и дружбе подбежал.
– А вот строитель мой! – представил я его.
– Ну это, конечно, не основное занятие, – сказал Петя, бесцеремонно разглядывая Илью. – Дело-то хоть знаешь? А учишься на кого? Ну-ка, покажи руки!
– Петь, отстань! Я тебе про него сто раз говорил. У тебя рисунок его в рамочке, забыл, что ли?
Петя посмотрел с изумлением – на меня, затем на Илью.
– Что ж вы сразу не сказали! – воскликнул он и, широко улыбнувшись, протянул Илье ладонь. – А это что там у тебя? Ну, в кармане-то? Давай, выворачивай!
Наброски, что успел сделать Илья на листках для церковных записок, были подробно изучены Петей. Из них он выбрал и решительно конфисковал два.