Тем же путем, что и сюда, я вернулся в Австрию: в грузовике с кофе Алисы Тотенкопф. Я позвонил ей из Траунштейна, и она выслала за мной машину. Все прошло нормально. День складывался удачно до самого вечера. Я сел в дневной поезд на Вену и отправился в вагон-ресторан. Я был голоден и чувствовал себя отлично, потому что знал точно, что мне надо делать. Мой сосед по столику указал мне на первые участки автобана Зальцбург - Вена, которые еще только строились. Они чернели среди снегов, там работали многочисленные краны и экскаваторы. Один раз промелькнул новый мост, покрытый для защиты от коррозии ярко-красной краской.
Потом я прошел в свое купе и немного почитал. Почувствовав себя усталым после выпитой полбутылки вина, я заснул, и мне снилась Сибилла. В моем сне мы были уже в Рио и лежали на залитом солнцем пляже Копакабана. На Сибилле был белый купальник, и она дочерна загорела. Все мужчины заглядывались на нее. На пляже было множество красивых женщин, но для меня Сибилла была прекраснее их всех. Во сне я признался ей в этом, а она ответила, что я для нее самый прекрасный мужчина и ей не надо никого другого.
33
В Вене я остановился в отеле "Амбассадор", с одной стороны потому, что я всегда в нем останавливался и меня здесь особо обслуживали, с другой стороны потому, что я хотел обозначить свое появление. Я получил тот самый номер на четвертом этаже, в котором я сейчас пишу эти строки, номер с красными обоями, бело-золотистой мебелью и ванной, выложенной зеленым кафелем.
Я не откладывая поехал в полицейское управление. Там я спросил дежурного комиссара отдела убийств и предъявил свой паспорт, в котором благодаря Алисе Тотенкопф не было никаких отметок о въезде-выезде. Я опротестовал показания Петры Венд прессе и заявил, что выражение "преданные друзья", несомненно, было направлено против меня, чтобы бросить на меня тень подозрений.
Комиссар возразил, что никому не придет в голову подозревать меня и что мое состояние можно понять. Он уважительно относится к моим чувствам к пропавшей. А чем я собираюсь заняться в Вене, спросил он.
- Хочу поговорить с госпожой Венд.
- Стало быть, вы думаете, что госпожа Лоредо жива?
Я проявил больше истеричности, чем следовало:
- Господи, Боже мой, и вы туда же! Понятия не имею! Это что, преступление, если я пытаюсь внести ясность в свое положение? А как бы вы поступили на моем месте? Отправились бы домой и постарались обо всем забыть?
Однако мой возмущенный тон возымел свое действие. Комиссар еще раз заверил меня в своих симпатиях, как я и предполагал. Теперь я задал вопрос:
- А что предполагает полиция?
- У нас нет никаких оснований считать, что госпожа Лоредо мертва.
- А что она жива - есть?
Он воздел руки к небу и бессильно опустил их.
- Следовательно, тоже нет, - сказал я. - Кроме утверждений госпожи Венд.
- Утверждения - еще не доказательство.
Я попрощался и поехал назад в отель. Снова пошел снег. Снег приглушал шум машин. Я вдруг осознал, что в Вене очень тихо. В номере я написал письмо руководству своего агентства, которое состояло из трех человек. Двоих из них я знал. Я просил о своем назначении в Рио-де-Жанейро. После всего, что произошло, писал я, мне трудно оставаться в Европе. Агентство всегда выражало пожелание, чтобы я согласился работать в Рио. Я говорил по-португальски. И я хорошо переносил климат.
Я задумался, не стоит ли подлить страданий по поводу утраты Сибиллы, и решил, что не стоит.
Эти трое из руководства были пожилыми людьми. Любовь давно не имела для них никакого значения, напротив, раздражала. Я коснулся только сути дела и напомнил о том, что в 1947 и 1948 годах сослужил агентству неплохую службу в Бразилии. Могу вылететь в любое время, писал я.
Стемнело.
Я заклеивал конверт и думал о Сибилле. Наверное, она сидит у окна и смотрит на снег. Интересно, работает ли канатная дорога?
Я поднял телефонную трубку. С коммутатора ответили:
- Господин Голланд?
- Соедините меня, пожалуйста, с госпожой Петрой Венд.
- Адрес?
- Не знаю. Но Петра - не слишком распространенное имя, не правда ли?
- Положите, пожалуйста, трубку, господин Голланд. Я вам перезвоню.
Прошла минута.
Если Сибилла сидит у окна, думал я, то в комнате потушен свет. Она любила сидеть в темноте. Мы часто сидели так вместе и смотрели в ночь за окном.
Зазвонил телефон.
- Алло!
- Это Петра Венд. - Голос звучал сухо и холодно.
Я назвался. После короткой паузы она спросила:
- Вы в Вене?
- А вы меня не ждали?
- Я? С какой стати?
Она по-прежнему раздражала меня.
- Я хотел бы с вами поговорить. Может быть, поужинаем вместе?
- С удовольствием.
- Можно за вами заехать, скажем, через час?
- Буду рада. - Она назвала свой адрес. - Вы слышали что-нибудь о Сибилле?
- Ничего. Откуда?
- Я просто спросила. Итак, через час, господин Голланд.
Разговор был окончен.
Я заказал виски со льдом и отправился в ванную - побриться.
Потом я переоделся. Снегопад на улице все усиливался. В номере было тепло. Я немного посидел за стаканчиком виски - и совершенно успокоился.
Петра Венд жила на Гринцингералле. Таксист, который вез меня к ее дому, беспрестанно сыпал проклятиями, потому что из-за снега не было видимости. Дворники на машине не справлялись со своей работой. Это напомнило мне о поездке в Баварию. У таксиста Алисы Тотенкопф были те же трудности. Эта зима выдалась очень снежной.
Дом, в котором жила Петра, стоял в большом саду. Когда я подъехал, было восемь. Из окон виллы на снег падал желтый свет. Мужчина, женщина и маленькая девочка бросались снежками. Должно быть, они здесь жили. Женщина и ребенок гонялись по саду за мужчиной, задыхаясь от бега и от смеха. Он свалился, они попадали на него и начали натирать его лицо снегом. Все были довольны и счастливы. Потом отец погнался за женой и дочерью. Мать, не замечая меня, бежала мне наперерез.
- Ой, извините!
- Ничего, - улыбнулся я.
Но она, отступив, не ответила на улыбку, а девочка прижалась к отцу. Он обнял ее за плечи и приветливо поздоровался со мной.
Я прошел к дому. У входа я оглянулся и еще раз посмотрел на счастливое семейство, которое возобновило свою игру. Это были совершенно незнакомые люди, но я знал, что Сибилле они понравились бы.
Я подумал: как только прилетим в Рио, сразу поженимся. Хочу, чтобы у меня были жена и дом. Хочу, в конце концов, снова жить в мире.
34
Когда сегодня я пытаюсь найти объяснение всему, что произошло, мне следует упомянуть, что Петра очень много пила. После ужина она казалась сильно подвыпившей. Но она была не столько пьяна, сколько притворялась пьяной. Теперь я в этом уверен. Петра точно знала, чего хочет добиться. Только я понял это тогда, когда было уже слишком поздно.
Мы ужинали в ресторане на верхнем этаже нового здания напротив собора святого Стефана. Это был большой зал со слишком ярким освещением. Резкий свет не был благоприятен для дам. Все они выглядели в нем бледными и печальными. Однако этот ресторан славился своими закусками hors-d'oeuvre. Закуски здесь превратили в настоящее произведение искусства…
На Петре было черное платье для коктейля, в обтяжку, с открытыми плечами. На груди перекрещивались два узких полотнища, в остальном платье было облегающим. Она густо накрасила ресницы, на губах была ярко-красная помада, волосы гладко зачесаны назад. Она выглядела волнующе усталой под этим безжалостным светом. Мне было безразлично, как она выглядела. Перед hors-d'oeuvre мы выпили по два мартини. За ужином - бутылку бургундского, а с кофе по два коньяка. С этого никто не смог бы захмелеть. Но Петра захмелела.
За вырезкой под соусом мы заключили перемирие. Она сказала:
- Я понятия не имела, что полиция передаст мои предположения прессе.
Подошел официант. Взяв бутылку с бургундским, предложил:
- Позвольте?
- Да, пожалуйста! - Она подождала, пока он отойдет, и продолжила:
- Это мое мнение, что Сибилла жива. Могу я иметь собственное мнение?!
- Но, кроме того, вы также полагаете, что я помогу Сибилле бежать, потому что я ее преданный друг.
- Я была бы разочарована, если бы вы этого не сделали, господин Голланд! - Она отхлебнула. - Я… я не хотела вас обидеть, когда говорила о преданности. Напротив. Ваша любовь к Сибилле - это нечто трогательное, нечто удивительное…
- Я больше не люблю Сибиллу.
- Чепуха.
- Не чепуха!
- Не смотрите на меня волком, господин Голланд!
- Я больше не люблю Сибиллу! - сказал я. - После всего, что вы мне рассказали, я могу поверить, что это она совершила убийство. Это чудовищно, но не невозможно. Я не хочу, чтобы полиция схватила Сибиллу, я надеюсь, что она ускользнет. Но я никогда не стал бы помогать убийце!
- Вы меня разочаровали.
- Не понял…
- Я думала, вы любите Сибиллу.
- Не настолько. Я не могу любить убийцу.
Я думал: я должен это повторять и повторять, просто и тупо. Тогда в конце концов она и меня примет за тупого человека. Мне было абсолютно безразлично, за кого она будет меня принимать.
- Значит, вы ее не по-настоящему любите.
- Может быть и так.
- Мой муж обязательно помог бы мне, если бы я совершила убийство.
- Вы замужем?
- Да. И у меня есть сын. Вы этого не знали?
- Вы мне не рассказывали.
Разрезая мясо, она между прочим заметила:
- Мой муж живет во Франции. Мы редко видимся, в Париже у него очень много дел. Томми семь лет. Я отдала его в хороший интернат. Ведь, если ты постоянно занят на работе, невозможно как следует заботиться о ребенке.
- Конечно, - подтвердил я.
Я думал: возможно, я переоценил эту женщину. Возможно, она не столь уж опасна. Через три дня должен прийти ответ из Франкфурта. Через десять я смогу улететь.
- Да, - продолжала Петра, - мой муж обязательно бы мне помог. Помог, невзирая на то, что я сделала.
- Я не помогаю убийцам.
Это звучало однообразно. Это и должно звучать однообразно. Тупо и однообразно. Я буду это повторять до тех пор, пока она не сочтет меня примитивным недоумком. Если потребуется, я буду повторять это все десять дней.
После ужина Петра повела меня в один бар, который я еще не знал. Он оказался страшно похож на бар Роберта Фридмана на Курфюрстендамм. Эта схожесть меня напугала. Здесь царил полумрак и были похожие стулья красного бархата, и свечи на столиках, и красные обои, и даже стойка походила на стойку Роберта. Мое сердце екнуло, когда я увидел пианиста, но тот играл только шлягеры, которые меня не трогали.
После двух стаканчиков виски меня уже вообще ничего не трогало. Я внезапно обрел уверенность, когда заметил, что Петра, напротив, становится все неувереннее. Женщина, которая так быстро напивается, не может быть опасной.
- Господин Голланд! - Ее глаза теперь блестели и губы были влажными.
Мы сидели за стойкой бок о бок, хотя я оставил Петре достаточно места. Но она передвинулась ко мне совсем близко, так, что я чувствовал запах ее духов и кожи.
Пахла она приятно. Виски согрело меня, и я думал о Сибилле и о пляже в Рио и чувствовал себя в полной уверенности.
- Да?
Сигарета в ее пальцах слегка подрагивала.
- Вы симпатичный парень, господин Голланд.
- Спасибо.
- Перед этим… я вам наврала.
- Да?
- Когда я говорила о своем муже.
Она придвинулась еще ближе. Ее голубые глаза были огромными. Поблизости играл пианист. Никто не мог слышать нашего разговора. Рыжеволосая барменша интересовалась одиноким мужчиной на другом конце стойки. В баре было немного посетителей, а те, что были, вели себя очень тихо.
- Я говорила, что редко вижу своего мужа, да?
Я кивнул.
- Так вот, это неправда. Я с ним вообще больше не вижусь. Уже три года…
Она положила свою руку на мою. Вот и настал черед близости, подумал я. Час сокровенных признаний. Ну, и что дальше? Надо дать ей высказаться. Значит, я должен молчать. Я буду пить, курить и сочувственно внимать. Каждый уходящий час приближает тот день, когда все останется позади и я навсегда буду с Сибиллой…
- …Мой муж архитектор, - продолжала Петра. - Не думайте, что я хочу сказать о нем что-то плохое, нет. Пока мы жили вместе, мы были самой счастливой парой в Вене. О нас все говорили. Это был образцовый брак. Мы никогда не ссорились. Он всегда был добр ко мне. И очень любил Томми. Это правда, он был трогательным отцом…
Она крутила свой пустой стакан. Я махнул рыжей барменше. Та заново наполнила наши стаканы.
- Не слишком много содовой, - сказала с улыбкой Петра.
- Хорошо.
Петра пила. Полумрак бара был ей на пользу. Сейчас она выглядела великолепно, ее щеки порозовели.
- …Потом пришел этот парижский заказ. Высотный дом, совместно с Ле Корбюзье. Он посоветовался со мной, принимать ли заказ. Конечно, принимать! Такой шанс выпадает раз в жизни, так ведь?
- Разумеется.
- Ну вот, он уехал… Поначалу он писал мне каждый день… и я должна была выехать следом… а потом он встретил эту женщину, Рамону Леблан.
- Актрису?
- Вы ее знаете?
- Только по фильмам.
- С ней он и живет. Уже три года. И не собирается возвращаться.
- А почему вы не подадите на развод?
- Он не хочет развода. Говорит, что не видит на то оснований. Что любит только меня и ребенка.
- Он присылает деньги?
- О да, конечно! - Она высоко вскинула голову. - Зачем я вам все это рассказываю? Идемте танцевать!
- Я не слишком хорошо танцую. Моя нога…
- Это всего лишь "Английский вальс". Идемте!
Мы танцевали. Пианист склонялся в поклоне каждый раз, когда мы проплывали мимо него. Рыжеволосая барменша улыбалась. Другие танцующие пары улыбались. Все находили нас очень симпатичными. Я держал Петру в объятиях, она была теплой и податливой и тесно прижималась ко мне.
Один раз она споткнулась.
- Извините, - сказал я.
- Это не ваша вина. Просто я пьяна. Проводите меня домой.
- Как пожелаете…
- Поднимемся на минутку и выпьем по чашечке кофе!
- С удовольствием.
- Вы правда очень милы, господин Голланд. Правда.
35
Она жила на верхнем этаже виллы, в обустроенной мансарде. Здесь была веранда, кухня, ванная, спальня и большая мастерская со множеством эскизов и современной живописью на стенах. Невысокая мебель, ковры и покрывала светлых тонов и куча разноцветных подушек на широком диване.
Мы вошли в мастерскую. Петра расстегнула пальто и сбросила его прямо на пол. Я поднял его.
- Знаете что, это безумие - пить в такое время кофе. Потом невозможно будет заснуть.
- Конечно. - Я был полон решимости во всем соглашаться с ней.
- Вы же любите виски. У меня есть целая бутылка. Не желаете глоточек?
- С удовольствием.
- Идемте!
Мы пошли на кухню, прихватив бутылку, стаканы и содовую. Петра открыла холодильник и вынула ванночку со льдом.
- Давайте ее сюда! - Я подставил ванночку под кран и открыл холодную воду.
Она погладила меня пальцем по щеке:
- У вас такая гладкая кожа…
- Я три часа назад побрился, - ответил я.
- А как ваше имя?
- Пауль.
- Я недавно купила пару новых пластинок, Пауль, думаю, они вам понравятся.
Большую мастерскую освещала только слабая лампочка под оранжевым абажуром. Мы сидели на диване, пили и курили, а новые пластинки оказались записями Гарри Джеймса. Труба меня раздражала: тревога, протяжные каденции.
- Потрясающе, да?
- Великолепно!
Плевать. Мне на все плевать. Я люблю Сибиллу. А Господь хранит любящих. Кто это сказал? Я начал вспоминать. На ум ничего не пришло. На это тоже было плевать. Потом я позвоню Сибилле.
Петра разлеглась на подушках. Ее платье задралось, и были видны ноги. Красивые ноги. В моем стакане позвякивали кусочки льда и было еще полно виски.
- Знаете, а вы меня сегодня вечером очень разочаровали, Пауль!
- Да?
- Да. Когда сказали, что не помогли бы Сибилле. Мой муж мне бы помог. Несмотря ни на что.
- Значит, ваш муж вас больше любит.
- Мой муж тоже не стал бы мне помогать, - сказала она и отхлебнула глоток. - Он вообще меня не любит. Ни один мужчина не любит. Все мужчины эгоисты и подлецы. Им нужно только одно. Мы даем им это. А потом становимся поперек горла. Вы такой же, Пауль?
- Наверное.
- Но при этом милый.
Пластинка кончилась. Игла продолжала скрипеть, монотонно и бесконечно.
- Поставьте Гершвина, - попросила Петра.
- Что именно?
- Что хотите, у меня он весь.
Я поднялся и направился к невысокому стеллажу, на котором стояли пластинки и стал выбирать. Она лежала на диване, смотрела на меня и тянула свое виски.
- Концерт фа мажор?
- Концерт фа мажор.
Я поставил пластинку. Раздались первые аккорды. Я вернулся к Петре. Ее глаза теперь слегка косили. Я подумал, не была ли она алкоголичкой. Но на алкоголичку она не походила. Фортепьянное соло достигло своей кульминации, жалобно вступил саксофон.
- Прекрасно, - сказал я, на этот раз совершенно искренне.
- Чудесно! Вот тот мужчина, с которым я бы сразу легла в постель!
- Все женщины, которых я знаю, сразу бы легли с ним в постель.
- Ужасно, что он так рано умер! - Она растянулась на диване, ее губы открылись. Я пил виски.
- У вас комплексы, да, Пауль?
- У меня? Вообще никаких.
- Из-за вашей ноги. - Носком своей туфли на высоких каблуках она коснулась моего здорового колена. - У вас не должно быть комплексов, слышите?!
- У меня и нет.
- У нас у всех комплексы.
Теперь она приподнялась и подобралась ко мне совсем близко.
Соло фортепьяно закончилось. Снова вступил оркестр.
- Хотите еще выпить?
- С удовольствием, Пауль. - Ее губы по-прежнему были открыты. - Но только лед кончился. Сейчас принесу…
Она захватила серебряное ведерко и вышла из комнаты. Дверь за ней закрылась. Я прикурил новую сигарету и, слушая музыку, размышлял. Когда я в последний раз был в Рио, там начинали строительство вилл рядом с площадкой для гольфа. Сейчас они, должно быть, заканчивают. Они так быстро строят в Рио. Определенно еще можно будет снять небольшой домик. Большой нам и не нужен, Сибилле и мне.
Я встал и пошел за Петрой на кухню. Я хотел помочь ей со льдом. На кухне никого не было.
- Петра!
Никакого ответа.
В ванной тоже никого. По белому кафельному полу я прошел мимо ванны к двери в спальню.
В спальне горел ночник. Петра лежала на постели. У нее было пропорционально сложенное белое тело. Большие груди с розовыми сосками, длинные ноги, стройные бедра и широкий таз. Она была совершенно голой и смотрела на меня пристально.
- Иди ко мне, Пауль, - прошептала она.