Две женщины в закутке громко смеялись. Они выглядели прилично, но были вызывающе накрашены.
- Это шлюхи?
- Ну что вы еще придумали?! Это порядочные замужние дамы. Их мужья мелкие служащие. Они зарабатывают недостаточно. Ну, и женщины слегка промышляют на панели. У каждой из них есть квартира, и можно быть достаточно уверенным, что они не больны.
- А что в это время делают их мужья?
- Здесь неподалеку пивная. Мужья пьют там пиво. Когда шампанское кончится, женщины поведут клиентов домой. А через час зайдут за своими мужьями.
- И это в порядке вещей?
- Я знаю массу женщин, которые делают это. И это все исключительно порядочные милые особы.
Я рассказал Роберту, что узнал в кондитерской.
- У вас в Берлине столько знакомых, Роберт! И портье в отелях, и владельцы пансионов. Может быть, вам удастся выяснить, где проживают эти итальянцы. Кажется, они здесь вместе.
- Хм.
- Сибилла долго жила в Италии. Я чувствую, что эти парни имеют какое-то отношение к делу. Я чувствую это, Роберт!
Роберт задумался:
- Возможно, они приехали на какой-нибудь съезд. У нас сейчас непрерывно проходят всякие съезды.
Он пообещал сделать все, что в его силах. Я все еще неважно чувствовал себя и сказал, что пойду домой.
- Как только я что-то разузнаю, господин Голланд, я сразу вам позвоню.
На прощание он дал мне бутылку виски.
- Нет, так дело не пойдет!
- Все нормально, - сказал он и сунул бутылку мне в карман пальто. - От меня вы можете это принять, я друг Сибиллы. И я знаю, как вам сейчас погано.
Он вызвал мне такси, и я поехал домой в Груневальд. Я заварил себе еще чаю и с чашкой сел в комнате, возле полки с книгами. Критический труд об Анаксимандре Милетском все еще лежал там, где я его оставил в утро моего отлета, и, когда я взял его в руки, открылся на той же странице. Еще раз я прочел то отчеркнутое предложение: "Происхождение вещей - бесконечность. Откуда они возникают, туда и преходят с неизбежностью, там приносят друг другу покаяние и получают воздаяние за беззакония свои после конца мироздания".
Сибилла пометила это высказывание? Оно понравилось ей? Можно целый год любить женщину и ничего не знать о ней.
Зазвонил телефон.
Я вышел в холл. Когда я снял трубку, интеллигентный женский голос осведомился:
- Господин Голланд?
- Да.
- Это фрау Ханзен.
Я вспомнил о предостережении Роберта, но не подходить на звонки я все равно не мог - в конце концов, это мог быть и сам Роберт, который напал на какой-то след.
- Я сегодня уже пыталась несколько раз дозвониться до вас, - сказала она.
- Я только что вернулся.
- Сегодня днем вы были у госпожи Лангбайн?
- Откуда вам известно…
- Мне сказали. - Она говорила со мной строго, не допуская никаких извинений. - Не важно, кто мне это сказал. Вы видели у нее моего мужа?
- Да.
- Хорошо, - удовлетворенно заключила она и с подозрением добавила:
- Только его?
- Я не понимаю…
- Господина Лангбайна не было?
- Нет.
- Вера говорила о нем?
- Милостивая госпожа, я действительно не понимаю, что все это должно означать…
- Не берите в голову! Я была старой подругой Сибиллы, и вы окажете мне услугу, если ответите на мой вопрос. Для меня это очень важно!
- Я не понимаю, какое…
- Вы не знаете этого господина Лангбайна! - Ее голос стал истеричным. - Я имею все основания предполагать, что он при каждом удобном случае ходит к Вере. Тайно. Без ведома моего мужа.
Я вежливо осведомился:
- Вы имеете в виду, следует предполагать, что господин Лагбайн обманывает вашего супруга со своей женой?
- Я почти уверена! Что вы на это скажете? Разве это не чудовищно?!
- Действительно.
- Мой муж и Вера были, знаете ли, так счастливы. Я так радовалась этому. Иногда они меня приглашали. Мы играли в канасту или чуть-чуть выпивали у камина. Мы были по-настоящему дружны. Наконец-то Вере удалось избавиться от своего мужа! И тут он появляется снова и хочет все разрушить. Ну, как вам это понравится?
- Милостивая госпожа, - сказал я, - ваши опасения безосновательны. У меня сложилось впечатление, что госпожа Лангбайн очень счастлива с вашим супругом.
- Вы меня успокоили, вы меня совершенно успокоили. Большое спасибо! Да, вот еще что я хотела сказать: мне, конечно, очень жаль, что с Сибиллой случилось такое. Мы были хорошими подругами!
Я положил трубку с ощущением, что совершил благое дело, и снова подумал, что хотел бы все-таки узнать, как выглядит этот всеми презираемый господин Лангбайн. Странные были у Сибиллы подруги. Или все дело в Берлине? Я решил, что в Берлине, и пошел спать.
В полчетвертого утра меня вырвал из сна настойчивый трезвон у ворот. Я проковылял к окну и попытался разглядеть, кто стоял у входа в парк. Но туман был слишком густым, и я ничего не увидел.
В холле было небольшое переговорное устройство. Я включил его и спросил: "Кто там?"
- Роберт Фридман. Откройте, господин Голланд. У меня для вас новости.
Я нажал на кнопку, и ворота открылись. Через минуту на пороге появился маленький толстый хозяин бара. Я уже надел пижаму и пригласил его в комнату.
Прямо в пальто, тяжело дыша, он опустился в кресло. Потом вытащил из кармана фотографию и победно бросил ее на стол:
- Вот, пожалуйста!
На фотографии были пять мужчин на фоне самолета. Они стояли и смеялись. У всех были темные волосы и выглядели они как южане.
- Это те итальянцы?
Роберт кивнул, вынул клочок бумаги и прочитал: "Слева направо: Тино Саббадини, Эмилио Тренти, Марио Турлине, Чезаре Нуово и Карло Дзампа".
Мужчина, которого Роберт назвал Карло Дзампа, стоял справа, чуть в стороне. Он был очень высоким и очень стройным. У него были черные волосы и роговые очки.
17
- Как вам удалось получить фотографию?
Он трогательно лучился гордостью:
- Да, господин Голланд, на старину Роберта Фридмана всегда можно положиться. После того как вы ушли, я сел в машину и немножко покатался. От одного отеля к другому. Начал с больших. Большинство портье я знаю. Они все были очень любезны, но не могли мне помочь. Или в последнее время у них вообще не проживали итальянцы, или, наоборот, слишком много, или это вообще были только женщины. И только когда я зашел в "Ритц", мне повезло. Портье сразу же вспомнил. Да, у них недавно жили пять итальянцев. Он показал мне запись в книге и заполненные карты гостя. Эти пятеро проживали там до десятого февраля.
- Девятого похитили Сибиллу.
Он кивнул.
- Десятого они уехали?
- Да.
- Все вместе?
- Да, отбыли на самолете "Эр-Франс" в Мюнхен.
- Что это были за люди? Я имею в виду, кто они по профессии?
- Все занимаются одним и тем же. Они торговцы овощами.
- Что? - На меня напал приступ смеха.
- Они торгуют овощами, господин Голланд. А также фруктами и разными южными плодами. Большими партиями, понимаете? Кажется, речь идет о состоятельных людях.
- А что они делали в Берлине?
- Они были здесь по делам. Портье сказал, они ездят по разным немецким городам. Были уже в Гамбурге, Дюссельдорфе, Ганновере и Франкфурте. Очевидно, они хотят торговать с немцами.
- И сейчас они в Мюнхене?
- Этого я не знаю. То есть я не знаю, все ли еще они в Мюнхене.
- А какое они указали место постоянного проживания?
- Все из Рима.
- А фотография, она у вас откуда?
- Когда они прибывали, отель выслал в аэропорт машину. Я разыскал шофера. Тот вспомнил, что какой-то фотограф снимал самолет. Фотографа тоже знали в аэропорту. Мне дали его адрес. Я поехал к нему, и у него оказался этот снимок. Фотографа зовут Вернер Вайх, он живет на Олюмпишен-штрассе, тридцать четыре, на втором этаже, - гордо закончил Роберт и посмотрел на меня с триумфом.
- Вы столько для меня сделали, Роберт!..
- Для вас и для Сибиллы, - скромно сказал он.
В девять утра я сидел в полицейском участке Груневальда напротив комиссара полиции Хельвига. Фото лежало перед нами. Но все происходило не так, как я себе это представлял.
Хельвиг был вежлив, но категоричен:
- На вас составлен протокол, господин Голланд. Вчера вечером у церкви Поминовения вы стали причиной транспортного затора.
- Да, - сказал я, - да, но!.. Послушайте, господин комиссар, пять итальянцев на этом фото…
- Вы приняли постороннюю женщину за госпожу Лоредо. Вы думали, что видите госпожу Лоредо, так?
- Но я видел ее!
- Однако дама, которую вы остановили, не была госпожой Лоредо?
- Да. Но это и не была та дама, которую я видел вначале.
- Зачем же вы тогда бежали за ней?
- Я… О Господи! Господин комиссар, вы можете себе представить, что мои нервы не в лучшем состоянии.
- Именно это я и хотел от вас услышать, - сказал он мягко.
- Что?
- Вы сами только что охарактеризовали состояние ваших нервов. И можете понять мою позицию относительно господ из Италии.
- То есть вы хотите сказать, что никакой это не след?
- Это один из многих следов, которые мы отслеживаем.
- Вы уже знали об этих итальянцах?!
- Конечно, господин Голланд.
- Но почему тогда вы не пошли по этому следу?
- Мы идем по нему. Мы идем по многим следам, господин Голланд. За последние сорок восемь часов до своего исчезновения госпожа Лоредо побывала у ювелира Хэнляйна, в магазине деликатесов на Ролленхаген, в кинотеатре "Дельфи". Затем посетила парикмахера Арманда и сделала у него укладку.
- И?
- И можете себе представить, господин Голланд, со сколькими людьми встречалась за это время госпожа Лоредо. Мы интересуемся всеми из этого круга, кого только можем охватить. У нас есть собственные методы работы с такими случаями. Поверьте мне, господин Голланд, мы ничего не пропускаем.
- Но этот Карло Дзампа еще спрашивал ее имя!
- Господин Голланд, а вы никогда не пытались узнать имя хорошенькой женщины?
- Господин комиссар, госпожа Лоредо долго жила в Италии! Я совершенно уверен, что эти итальянцы имеют какое-то отношение к похищению!
Он холодно посмотрел на меня:
- Вы заблуждаетесь.
- Как это?
- Госпожа Лоредо никогда не жила в Италии.
- Но это же смешно, она сама мне рассказывала!
- В нашей паспортной службе об этом нет сведений.
- Не хотите ли вы сказать, что госпожа Лоредо лгала?
Он пожал плечами:
- Многие люди придумывают разные истории, господин Голланд.
- Но зачем?
- Чтобы произвести впечатление. Или у них слишком буйное воображение. Есть много причин.
- Госпожа Лоредо была в Италии! - закричал я.
- Нет, - сказал он. - Это не соответствует действительности.
Я сдался. Я видел, что придется действовать самому, если я хочу продвинуться дальше.
- Я уезжаю из Берлина, господин комиссар.
- Могу предположить, что вы полетите в Мюнхен?
- Да. Я остановлюсь в отеле "Четыре времени года".
- Хорошо, господин Голланд. - Он поднялся и подал мне руку. - Вы не слишком-то полагаетесь на нас, не так ли?
- Ну что вы! - сказал я. - Вовсе нет.
Я решил во всем полагаться только на себя самого.
Мне удалось получить место на дневной рейс "Эр-Франс". Роберт подвез меня в аэропорт. Я дал ему ключи от квартиры Сибиллы, и мы договорились, что будем постоянно перезваниваться. Мы стояли в суетном холле аэропорта и курили, а я думал о том, что две недели назад мы стояли здесь с Сибиллой.
"Внимание! Объявляется посадка на самолет компании "Эр-Франс" на Мюнхен, рейс 769. Пассажиров просят пройти на посадку к выходу три. Желаем счастливого полета!"
- Ну, до свидания, Роберт.
- Удачи, господин Голланд. И всего хорошего.
Я прошел через контрольный турникет к выходу три, а Роберт стоял в холле и махал мне рукой. Он стоял там, маленький и круглый, подняв приветственно руку. Несколько раз я оглянулся, и каждый раз, когда я оглядывался, на его грустном лице появлялась ободряющая улыбка. Я подхватил под мышку свою пишущую машинку и стал спускаться по лестнице на летное поле. Было холодно и ясно. Я думал о том, как радовался предстоящему лету. Как мы с Сибиллой хотели уехать куда-нибудь на море, недели на четыре. Лежать на горячем песке и на горячем песке любить друг друга, а потом бросаться в холодную воду. Мы еще никогда не ездили вместе, а этим летом хотели это сделать. Мы это твердо решили.
18
Самолет был загружен полностью.
Я сидел с левой стороны от прохода, в носовой части, возле полной озабоченной дамы. Сразу после старта две стюардессы сервировали обед, но я не был голоден. Я обдумывал слова комиссара Хельвига. Что значит - Сибилла никогда не была в Италии? Она же сама мне рассказывала! Я с ужасом подумал: неужели она лгала? Или ошибалась паспортная служба? Я был растерян: немецкое ведомство никогда не ошибается. Что все это значило?
Дама возле меня обедала, вроде бы она не слишком хорошо себя чувствовала, хотя полет проходил абсолютно спокойно. Время от времени она качала головой и вздыхала. Раза два она что-то бормотала себе под нос, но я не разобрал что. Ей было около пятидесяти. Она производила тяжеловесное впечатление: широкий массивный подбородок, грузное тело, облаченное в грубый шерстяной костюм. Когда мы пролетели Эльбу, она заказала себе коньяк. Открывая бутылочку, она пролила половину. Пара капель попала на мои брюки. Она стала испуганно извиняться.
- Ничего страшного.
- У меня совершенно сдают нервы!
Я молчал и глядел в окно. День был безоблачным, и я мог видеть землю. Она была вся в снегу. Как маковые зерна, по снегу рассыпались дома.
Дама допила содержимое бутылочки, передернулась и сказала:
- Иногда такая встряска необходима! Пятьдесят два года я живу в городе. Никто не мог обо мне слова плохого сказать. А теперь они на меня донесли.
Я понял, что она в любом случае будет говорить дальше, независимо от того, проявлю я заинтересованность или нет, поэтому я вежливо осведомился:
- Донесли?
- За коммунистическую пропаганду, - ответила она, и ее двойной подбородок задрожал от возмущения. Она говорила с баварским акцентом: - На меня! Из всего Хофа - на меня!
Второй пилот, проходя в хвостовую часть самолета, кивнул мне.
- У меня там магазин радиотоваров. На Людвигштрассе. Самый большой в городе. Вы знаете Хоф?
Я не знал этого городка на самом севере Баварии:
- Это прямо у границы зоны, да?
- Точно! - Она посмотрела на меня своими серыми мышиными глазками. - Кстати, меня зовут Хегль. Эрна Хегль.
Я назвал свое имя.
- Все было хорошо, пока я не получила телевизоры, - удрученно продолжала госпожа Хегль. - Я вообще, знаете ли, не в восторге от этих новомодных изобретений, но моя сестра! Она меня чуть с ума не свела. Мы, говорит, отсталые, и если первый телевизор появится не у нас в магазине, то он будет у кого-то другого, а это не годится, потому что мы - самый большой магазин в городе. Тогда я сдалась и заказала три аппарата!
Ровно и спокойно гудели четыре мотора. Было половина второго. В три мы должны сесть в Мюнхене.
- Понимаете, - продолжала хозяйка радиомагазина с плохими нервами, - в Баварии семь станций, которые транслируют телепрограммы на Мюнхен. Их можно принимать везде, кроме как у нас, в северной Баварии. Потому что между нами горы. Хоть на голову встань, ни в Байройте, ни в Марктредвице, ни в Зельбе, ни в Хофе - ничего! Мы находимся в мертвой зоне, так это называется. Но только для баварских программ!
Я изобразил заинтересованность.
- Передатчик "Эрнст Тельман" - тот принимается безупречно, - горько посетовала госпожа Хегль. - Он стоит на горе Катценберг в Хемнице, в Восточной зоне, и такого четкого изображения вы еще никогда не видели! Еще бутылочку, пожалуйста, - крикнула она стюарду.
- А вам не кажется, что уже достаточно, госпожа Хегль? - осторожно заметил я. - На улице очень холодно…
- Думаете, не вынесу? Не бойтесь! - Она махнула рукой, взяла принесенную бутылочку и продолжила:
- Так вот, в первый же день я просто поставила включенный аппарат в витрину, не думая ничего плохого. Наоборот, радовалась, что в такой мороз люди толпятся у витрины, отпихивая друг друга. Еще бы, это вообще был первый телевизор, который видели в Хофе.
- И что за программу передавал "Эрнст Тельман"?
- Зимнюю Олимпиаду в Кортине. Прекрасное изображение, господин Голланд, лучше и желать нечего! Люди были в восторге. Я сажусь в уголочек выпить кофе и слушаю, как моя сестра талдычит, что все это только благодаря ее усилиям, ну и дальше в том же духе. Где-то через полчаса мы выходим на улицу посмотреть, что там передают, а на улице еще больше народу, и показывают очень интересный документальный фильм о тайге. А после него дают репортаж о каком-то празднестве на верфи имени товарища Вильгельма Пика. Тут я слегка задумалась, потому как выступающий произнес здравицу товарищу Пику, а потом все запели "Интернационал".
- И было слышно через стекла витрины?
- Еще как, дорогой мой, еще как! Да я к тому же подключила аппарат к уличному громкоговорителю. Это был рев, скажу я вам! Я так перепугалась, что вообще перестала соображать.
- И что вы сделали, госпожа Хегль?
- Ну, я бросилась в магазин, чтобы выключить. Но в этот момент они покончили со своим "Интернационалом", портреты товарища Сталина, товарища Ленина и товарища Пика и так далее пропали, и начался "Детский час" с Гензель и Гретель. И дети там, на улице, подняли такой рев, почище их "Интернационала". Все кричали: "Дальше! Показывайте дальше!"
- И вы стали показывать дальше, госпожа Хегль?
- Конечно, а что мне еще было делать?! Ах, господин Голланд, тот вечер мне дорого стоил. Такое и в сумасшедшем доме не часто увидишь. У меня не было программы. А эти красные так ловко придумали, смешав все в одну кучу! Никогда не угадаешь, что там будет дальше! Немного легкой музыки и - бамс! - репортаж с какого-то производства! Чуть-чуть кабаре - и снова что-нибудь трогательное из лагеря отдыха для детей-сирот. Едва я к этому попривыкла, начался фильм, где все герои сплошь красные китайцы, а все злодеи - американцы. А на следующий день к нам уже пришла полиция, потому что на меня донесли как на коммунистку.
- И что сказала полиция, госпожа Хегль?
- Они были исключительно вежливы. Я спросила: может, мне вообще сдать аппараты обратно, но они сказали, ни в коем случае, это было бы ограничением свободы личности!
- Черт побери!