Что, позвольте спросить, Вы делали в "моем" отеле с прекрасным, импозантным молодым человеком? По словам владельца, Ваш спутник был незаурядной личностью, устремленной к славе и успеху, гигантом, призванным всего в этой жизни достичь, игроком, романтиком, соблазнителем, при одном взгляде которого во всякой встречной женщине просыпалось неистовое желание.
Так чем же, дорогая Кей, занимались Вы в провансальских гостиницах, с кем в уютных мягких постелях делили свою раннюю юность?
На окружающих Вы взирали так сурово! Всех держали на расстоянии! Вы были тихой, почти бессловесной, в Вашем вечно настороженном взгляде угадывалась редкая чувственность и жажда наслаждения. Вы были подобны гибкой дикой кошке, и только он один, этот загадочный юноша старше на десять лет мог эту кошку укротить и повсюду возил за собою Вас с братом…
Вы никогда не выпускали Его руку…
Вы следовали за Ним неотступно, как тень…
Вы ловили Его улыбку.
Владелец гостиницы рассказал мне вашу историю.
Недаром у него такой приличный архив…
Вам еще не было двадцати, Кей. Вам было всего шестнадцать… Вы меня обманули. Должно быть, перепутали от волнения…
Он выдавал себя за вашего отца.
По легенде вы с Марко были его детьми.
Он заполнял формуляры. Дэвид Бойл, Койл, Ройл…
Вся эта версия с отцовством звучала совершенно неправдоподобно, но мой трактирщик сделал вид, что поверил.
Он сказал, что вы были прекрасны, все трое. Вы были так хороши, что дух захватывало. При виде такой красоты самый бездарный художник из тех, что сотнями приезжают сюда малевать, стал бы писать шедевры! Так сказал владелец гостиницы. Девочка с черными, как пылающий уголь, волосами, мальчик, чьи золотистые локоны были подобны спелой пшенице, и их покровитель, великолепный, царственный, столь уверенный в своей неотразимости, что никто не смел ему перечить.
Вы поселились в огромном номере: спальня для братика с сестренкой, спальня для взрослого господина. Одна постель в вашей спальне всегда оставалась неразобранной…
И даже за обедом вы не разнимали рук.
И старались друг на друга не смотреть, боялись не совладать с собой…
И лицо Ваше наливалось краской, стоило другой женщине хоть на самую малость приблизиться к нему, поэтому ваш столик непременно обслуживали мужчины…
Вы всегда сидели в одном и том же месте, чуть поодаль, под самыми платанами, и шум фонтана заглушал ваш разговор. Впрочем, Вы все больше молчали! Зато он говорил непрестанно, говорил гордо, надменно, с чувством собственного превосходства.
А брат сидел и слушал, и вид у него было потерянный. В этом страстном романе он был доверенным лицом, приживалой, живым канделябром… Он был так поглощен вашими отношениями, что перестал смотреть на женщин! А ведь ему было восемнадцать лет, в этом возрасте все только и делают, что увлекаются и рвутся в бой!
Вы пробыли в моей гостинице две с половиной недели.
"Покровитель" показал вам все достопримечательности. Гору Святой Виктории вы изучили досконально. Иногда Вы даже ссорились с братом, Вам так хотелось бы понежиться у бассейна, но стоило Ему подать Вам знак, и Вы послушно вставали, недовольно, но послушно, а брат следовал за Вами, будто некая таинственная сила не позволяла ему держаться на расстоянии.
Вечером, изголодавшись друг по другу, Вы с возлюбленным устремлялись в спальню, а брат шлялся по холлу, смотрел телевизор, причем все подряд, не выбирая. Он поглядывал на часы, а глаза были пустыми.
Потом вы втроем отбыли в Париж. У "покровителя" был огромный автомобиль, такие приводят девушек в особый трепет. Он оставил свой парижский адрес: 19-й округ, улица Сантье-Мари, дом 20.
Вы ведь тоже там жили, Кей?
Я поискал в Интернете. Я знаю, что Вы ненавидите все эти кабели и шнуры, телевидение и всемирную паутину, а я нахожу их полезными.
Так, например, по адресу улица Сантье-Мари, дом 20 отыскалась "Пиццерия Бартольди", точнее, "Пиццерия Джузеппе Бартольди". Владелец сменился четыре года назад, но название осталось прежним, благо заведение пользовалось успехом! Хозяйка пиццерии пообещала прислать мне информацию, хочет угодить в путеводитель.
Дама, кстати сказать, попалась словоохотливая! Она поведала мне, что хватка у Джузеппе была железная, и все домочадцы были у него под каблуком. Кроме прибыли, его мало что интересовало. Отцовский инстинкт дремал в нем беспробудно. Его двое детей были неразлучны, как карамельки в коробочке. Жена, тихая ласковая англичанка, медленно угасла, не вынеся его тяжелого нрава. После смерти жены он проникся страстью, точнее похотью, к одной из официанток, послушной грубоватой сицилийке по имени Мария, и зажил с ней гражданским браком. И тогда двое его детей, мальчик и девочка, навсегда покинули свою комнату на третьем этаже и перебрались к некоему господину, чей отец, в свое время, эмигрировал в Америку, и, работая в кинобизнесе, сколотил приличное состояние!
Итак, мы возвращаемся к Нему, нашему "покровителю"…
Теперь они жили втроем: девочка, мальчик и "покровитель". У него была просторная холостяцкая квартира на последнем этаже того же дома.
Слухи быстро разнеслись по всему кварталу, но при виде девочки все замолкали, столь убийственным был взгляд ее огромных черных глаз! "Любовь втроем, - перешептывались сплетницы, - подумать только, девочка ведь совсем еще ребенок! И к тому же родные брат и сестра, неужели они тоже…"
Отца мало волновало происходящее. Дела его пошли в гору. Мария оказалась куда выносливее и покладистее покойной жены, так что в глубине души он был даже доволен, что избавился от своих отпрысков…
Он умер четыре года назад. Удар хватил его прямо у плиты, и в считанные секунды его не стало. Дети продали отцовский бизнес.
И исчезли.
Больше никто их в этом квартале не видел.
"Покровитель" продал свои апартаменты несколькими годами раньше, и с тех пор дети в доме не показывались.
Это все, что было известно новой хозяйке. Потом она принялась нахваливать свои пиццы, которые буквально тают во рту, и свежие морепродукты, и отборные пасты, и восхитительный шоколадный пирог, "нежный и сладкий, с хрустящей корочкой".
Она, вероятно, решила, что я все записываю!
Я и вправду записывал, Кей, но только то, что касалось Вас!
Истории из жизни зачастую куда увлекательнее, трогательнее, безумнее надуманных романных страстей…
Если Вы та гордая искренняя женщина, какой я Вас представляю, если Вы действительно любите точность во всем, как признались сами, Вы, конечно, расскажете, что происходило на самом деле, потому что хозяйка пиццерии, вероятно, намеренно сгущала краски и добавляла пикантные детали, чтобы сделать рекламу своему заведению.
Бесконечно взволнованный
Джонатан
Кей Бартольди
"Дикие Пальмы"
Фекамп
3 сентября 1998.
Кто Вы на самом деле, Джонатан Шилдс?
Кто Вы?
Кто Вы такой, чтобы без спросу лезть в мою частную жизнь, копаться в моем прошлом, глумиться над моими воспоминаниями?
Частный детектив?
Исписавшийся литератор, паразитирующий на чужих страстях, чтобы добавить "правду жизни" в свои бездарные романы?
Журналист из бульварной газетенки?
Два года назад мне уже звонил некий американский журналист, желавший состряпать большую статью о Дэвиде Ройле для Vanity Fair. Ему удалось выйти на меня, и он хотел знать буквально все об этом человеке, чье влияние и популярность так сильны в Голливуде. Писака пытался меня расспрашивать о его детстве, отрочестве, бурной молодости, о его достоинствах и недостатках. Он готов был немедленно выехать из Лос-Анджелеса в Фекамп, хотя вряд ли представлял, что это во Франции! Он готов был заплатить приличную сумму, все твердил: Money, money, у вас ведь только одно на уме! Я повесила трубку, но он не успокоился и прислал мне целую охапку статей о Дэвиде Ройле, светиле американского кинематографа, и кипу фотографий (добыча удачливых папарацци!): Дэвид Великолепный позирует с Деми Мур и Джулией Робертс, Дэвид с ослепительной улыбкой, с сигаретой в зубах в окружении других вельмож, таких же пустых и блистательных, как он сам, особняк Дэвида Ройла на Сиенега Авеню, роллс-ройс Дэвида Ройла, собрание картин Дэвида Ройла! Ему удавалось оставаться в тени, что почти невозможно, когда живешь в стране, где о знаменитостях известно буквально все. Заголовки были соответствующие: "Кто этот человек? Кто он на самом деле?"
Я его больше не знаю. Я его больше не люблю. Когда-то я действительно любила человека по имени Дэвид, я его боготворила, бесконечно уважала. Он был умный, тонкий, образованной, в его голове каждую минуту созревали безумные идеи, возникали смелые проекты. В нем было столько щедрости, изобретательности, остроумия, нежности. Жизнь била в нем ключом!
Как же он любил жизнь, Джонатан Шилдс!
С фотографий на меня смотрел совсем другой человек, он почти умер, он предавал и обманывал самого себя, он бросал женщин и друзей, он поклонялся исключительно "золотому тельцу".
Журналист позвонил снова. Он был необычайно горд собой, собирался назначить встречу, готов был заплатить еще больше, но я опять повесила трубку.
Неужели Вы и есть тот журналист, Джонатан?
И все что Вам нужно - пикантные сплетни?
Неужели Вы прибыли сюда под чужим именем, с запасом шпаргалок, подменяющих культурный багаж, чтобы усыпить мою бдительность?
Вы напрасно теряете время, Джонатан, и кроме того, Вы потеряете друга, а я ведь к Вам привыкла…
Вы приручили меня своими письмами, умными словами, емкими формулировками, красивыми образами, увлекательными описаниями. Должно быть, так Маленький принц приручал лисенка. День за днем. Письмо за письмом. Вы наполнили мою жизнь жарким свежим воздухом, средь полного безветрия разом задули сирокко, трамонтана, мистраль и памперо, все те ветра, названия которых мне поведал Дэвид, и которые должны были бы стать нашими с ним попутными ветрами. Я доверилась Вам, сдалась без боя. Вам удалось усыпить мою бдительность…
Жан-Бернар стал казаться мне пресным, закаты - холодными и невыразительными… Сыры мадам Мари не возбуждали аппетит, я все спрашивала: "Нет ли у Вас чего-нибудь еще?"; и плюшки с шоколадным кремом я покупала только затем, чтобы не обидеть славного мсье Ленэ. Я почти готова была разлюбить Фекамп, жизнь в провинции, утренние купания, прибрежные камни, от прикосновения которых на ногах остаются ссадины. Я снова жадно разглядывала корабли на горизонте…
Да, я настолько осмелела, что стала спокойно смотреть на отплывающие корабли, на суетящихся матросов.
Но своей грубостью, своей лживостью и изворотливостью Вы в одночасье разрушили все хорошее. Я чувствую себя разбитой, обманутой, глубоко уязвленной.
Больше Вы ничего от меня не получите Джонатан Шилдс. Я не буду Вам ничего рассказывать о своем прошлом, делиться с Вами своими откровениями.
Я страшно разозлилась, прочтя Ваше письмо, и пошла к Натали. Она чистила лук на кухне, изо всех сил сдерживая слезы. Я бросилась к ней и потребовала сказать всю правду о Джонатане Шилдсе, которого кроме нее никто не видел.
Она подняла на меня покрасневшие глаза и произнесла: "Ну, он такой, немолодой, я же Вам сказала". "А что еще, что еще Вы можете о нем сказать?" "Ну, что еще, я же Вам сказала, немолодой".
Я вырвала у Натали нож и направила лезвие прямо на нее. Я чувствовала, что она врет, что она что-то от меня скрывает, старается не смотреть мне в глаза. "Натали, - закричала я, - это очень важно, очень важно, Вы понимаете?"
И тут она раскололась: неприятности с Рике и свежий лук сделали свое дело. Она мне рассказала, что Вы совсем не старик, Вам на вид лет сорок, что Вы действительно американец, она разглядела паспорт, когда Вы платили, но главное, Вы показались ей таким красивым, таким обаятельным, таким соблазнительным, что ей стало за меня страшно!
Она испугалась, что я снова сломя голову брошусь в несбыточную любовь и снова буду страдать… И снова сделаюсь посмешищем всего городка, потому что не умею любить "разумно". "Я же Вас знаю, Кей, - сказала мне она, - Вы опять потеряете голову, Вы не виноваты, Вы просто так устроены!"
Придав Вам образ старикана в шарфе и с баночкой пилюль, она по-своему пыталась меня защитить! И ей это удалось! Я Вам доверилась!
Но эпоха невинности и безграничного к Вам доверия осталась в прошлом, мсье Шилдс.
Я больше слышать не желаю ни о Вас, ни о Дэвиде Ройле.
И если Вас подослал он…
Такое ведь тоже возможно…
Если он подослал Вас разузнать, что там новенького у крошки Кей, скажите ему от моего имени: "Fuck off!" или, следуя традиции старого каторжника: "Самцы меня заколебали!"
Так Вам понятно?
Другого разговора с Вами у меня отныне не будет.
Кей Бартольди
Джонатан Шилдс
Отель "Голубятня"
Экс-ан-Прованс
17 сентября 1998.
Своим последним письмом Вы разбили мне сердце.
Никакой я не детектив.
И не журналист, копающийся в грязном белье и чужих сердцах.
Путеводитель я тоже не пишу.
В этом я Вас действительно обманул.
Я, на самом деле, не Джонатан Шилдс…
Хотя теперь и он тоже, отчасти.
Кей, умоляю Вас…
Посылаю Вам кассету. Посмотрите этот фильм, и Вы все поймете. Считайте, что таким образом я решил перед Вами исповедоваться.
Я не решаюсь назвать Вам свое настоящее имя.
Пока еще не могу.
Фильм Вам все объяснит. Он называется "Зачарованные", режиссер - Винсент Миннелли. В американской версии - "The Bad and the Beautiful".
Это про меня: я тоже злой и красивый.
А для Вас я хотел бы быть только прекрасным, причем, всю оставшуюся жизнь.
Посмотрите фильм, Кей.
"Дикую реку" Вы, наверно, так и не посмотрели, во всяком случае, ничего мне не написали.
Умоляю Вас, Кей…
Отель "Голубятня"
Экс-ан-Прованс
23 сентября 1998.
Ответа все нет…
Уже отчалили последние американские туристы. Я остался один с господином Бонелли (владельцем) и жду.
Я жду Вас, Кей.
Жду.
Умоляю Вас, Кей…
Напишите мне хоть слово, одно только слово.
Одно только слово, написанное Вашей рукой…
Отель "Голубятня"
Экс-ан-Прованс
1 октября 1998.
Час ожидания кажется веком
В самом начале любви
Век ожидания кажется часом
Если любовь позади.
Ради Вас, Кей, я готов ждать целую вечность…
Отель "Голубятня"
Экс-ан-Прованс
15 октября 1998.
Скажите хотя бы, что посмотрели фильм.
Это хоть немного приободрит меня.
Фильм свяжет нас вновь тончайшей нитью. Эту ангельскую нить я обращу в прочный канат, мощный корабельный трос, я сделаю все, чтобы Вас вернуть…
Отель "Голубятня"
Экс-ан-Прованс
22 октября 1998.
Прошел год с тех пор, как Вы прислали мне первое письмо…
Последние дни я без конца его перечитывал.
О, как бы я хотел вернуться в те счастливые дни, когда для меня были открыты двери Вашего магазина, Ваши помыслы, Ваше сердце.
Я вел себя, как законченный идиот, как неотесанный грубиян.
Я забыл, какая Вы…
Я знал стольких женщин, послушных и доступных, что уже не помню, как вести себя с теми, кто чист и неподкупен.
Я пытался взять Вас штурмом, я, как бывалый пират, бросился на абордаж…
Но Вы не из тех, кто сдается без боя, Кей. Это я еще помню.
Отель "Голубятня"
Экс-ан-Прованс
26 октября 1998.
Вчера вечером, не выдержав мучительного ожидания и беспокойства, я позвонил к Вам в магазин…
Какая-то дама (это точно была не Натали) сняла трубку и все мне рассказала.
Кей, прошу тебя…
Позволь мне прийти к тебе.
Скажи, что простила меня, что когда-нибудь простишь, пусть нескоро, я готов ждать целую вечность.
Кей, это ужасно.
Я виноват. Во всем виноват я один.
Как я могу искупить свою вину, я, золотой телец, чье сердце разбито вдребезги?
Дэвид
Кей Бартольди
"Дикие Пальмы"
Фекамп
1 ноября 1998.
Ну, наконец-то!
Свершилось.
Я знала, что когда-нибудь это случится!
Когда-нибудь на листе бумаги проступит заветное слово.
Дэвид!
Я ждала, когда же ты подпишешь письмо своим именем, своим настоящим именем.
Сбросишь маску, откажешься от псевдонима, который так тебе шел, так меня успокаивал…
Я посмотрела фильм, Дэвид.
В гостях у Жозефы и Лорана.
Этот фильм повествует о восхождении блистательного, соблазнительного, страстного честолюбца по имени Джонатан Шилдс.
Я узнала тебя в этом персонаже, который хочет покорить целый мир, не останавливается ни перед чем, совращает, манипулирует, безжалостно разбивает чужие жизни из любви к искусству, к славе, к самому себе.
Я не плакала. Я не могу больше плакать, Дэвид. Все мои слезы отнял Марко.
Я пишу тебе в последний раз.
Делай с моим письмом, что хочешь, читай, перечитывай, помести в золотую рамку, поставь на камин рядом со своими "оскарами".
"Когда приходит слава, скажи любви "прощай"", - написала мадам де Сталь. Помнишь эту цитату? Ты с нею спорил, говорил, что у тебя будет все: и любовь, и слава. Славу ты рассчитывал завоевать, унаследовав отцовский бизнес, а счастье тебе дарили мы, два нежных щенка, послушно возлежавшие у твоих ног, с глазами, полными обожания.
Мы с Марко слушали тебя, раскрыв рты.
Мы так тебе верили. Мы мечтали вместе с тобой. Твоя мечта стала нашей. Все твое было нашим. Ты сам не раз так говорил, когда мы жили втроем в твоей холостяцкой квартире на последнем этаже…
Да, я знаю… Я сама пришла к тебе. Я хотела тебя всем своим существом, я была маленькой дикаркой. Я сама в первую же ночь забралась в твою постель…
А ты был так взбудоражен, так потрясен моим возрастом (мне едва исполнилось пятнадцать), что боялся до меня дотронуться. Ты спал, не раздеваясь, если вообще спал. Ты так боялся, что Марко что-нибудь услышит, что-нибудь заметит. Он лежал на матрасе, в другом конце комнаты. Этот матрас предназначался для нас двоих, для меня и Марко. Утром мы его сворачивали.
Я победила твою стыдливость, твою сдержанность, твой страх.
Я училась любить и тому же учила тебя.
Я все это помню, Дэвид. Я ничего не забыла.