После Михайловского Крупину интересовала Чижова. Тамара Савельевна слышала, как Кулагин запретил отсылать Ольгу в палату, и недоумевала: почему он, такой педантичный и строгий, сделал в данном случае столь непривычное исключение? Обычно, когда профессор со своей многочисленной свитой переходил из палаты в палату, Ольга либо стояла лицом к окну, либо лежала, отвернувшись к стене. То ли ей хотелось оставаться незамеченной, то ли она оттягивала приговор. И действительно, "свита" словно и впрямь ее не замечала, а Кулагин - тот явно не хотел замечать.
Сейчас, когда они вошли в женскую палату, Чижова лежала с розовыми пятнами на бледных отечных щеках и тяжело дышала. "Чудачка, - подумала Тамара Савельевна. - Ведь ребенку ясно, что она только-только легла. И сердце, конечно, как овечий хвост дрожит".
Она хотела прежде всего подвести Кулагина к Ольге, но, едва они вошли, с первой койки справа раздался довольно бодрый вопль:
- Профессор! Товарищ профессор, я по порядку первая!
- Больная, вы не в очереди! - возмущенно прикрикнул палатный врач.
Кто-то из студентов прыснул.
- Как так не в очереди? - продолжала женщина. - Вот именно, что в очереди, и резать меня собираются тоже первой!
Это была старушка лет восьмидесяти, и конечно же следовало ей уступить, иначе не даст работать.
- Ну, просто гроза! - пошутил Кулагин и покорно присел к старухе на кровать.
У нее была грыжа. К операции ее готовили, все было ясно, но ясно было и то, что она не упустит случая поговорить с самим профессором.
- Слушай, милый! - нараспев, громко обратилась она к Кулагину. - Сколько лет я проживу без операции? А?
- Трудно сказать. Может быть, года два, если не будет ущемления.
- А если с операцией? Тогда сколько?
- Ну, лет пять, а то и больше.
- В таком случае, тащи меня завтра резать, сынок, пока я не передумала. Только дочке не болтай, она, глупая, еще не разрешит, от страха-то.
Кулагин и все в палате улыбнулись.
- Сколько вашей дочке лет?
- У меня их три. Было три сына. Двух убило на войне. Самой старшей шестьдесят. У меня уже старшенькой внучке Наталке двадцатый год пошел.
- И правнуки есть?
- А как же! Бог не обидел. Двадцать душ живы.
- И богатая же вы, мамаша! - мельком глянув на часы, добродушно сказал Кулагин. - Ну, раз не боитесь, все сделаем наилучшим образом.
- Ох, господи! - прошептала Крупина Горохову. - Надо же в таком возрасте оперироваться! И болтает, болтает одно и то же, только время отнимает.
- А ею мало в жизни занимались, - сухо отозвался Федор Григорьевич. Как и все в клинике, он знал эту старуху. - Вот и хочется получить недобранное. Это можно понять…
Когда они наконец добрались до кровати Чижовой, та лежала, прижав руки к груди, сломленная, замкнутая, и напряженно вглядывалась в лицо Кулагина. Больше никто для нее сейчас не существовал. Видно было, что ей хочется плакать, веки и губы подергивались.
Пока о ней докладывали, Кулагин не проронил ни слова, а, склонив голову набок, только кивал и время от времени поглядывал на больную.
Было слышно, как за окном шумят деревья. В полуоткрытую форточку тянуло запахом тополя, слышался смех ребенка.
Ольга уже не раз слышала, что о ней говорят, она могла бы даже еще более подробно и точно все рассказать, но молчала, понимая, что, может быть, сейчас решается ее судьба.
Она удивлялась: "Почему он ни о чем не спрашивает? Что он думает?" В ней вдруг проснулся панический страх перед операцией. Ей показалось невозможным, что этот холодный человек в красивом галстуке будет ее оперировать. Мозг ее оцепенел; сжав губы, она едва удерживалась от крика: "Боюсь операции! Не хочу! Не трогайте меня!"
Присев на стул у кровати, Кулагин мягко коснулся ее руки и спросил:
- Вы хотите, чтобы вас оперировали?
Ей стало немножко легче оттого, что он заговорил так прямо и так спокойно.
- А это действительно необходимо? - спросила она, облизывая сухие губы и думая: "Какие у него холодные пальцы". - Ну, допустим, что я хочу. Что тогда?
У Горохова лицо как радугой осветилось, но заметила это одна Тамара. Ни Кулагин, ни Чижова на него не смотрели.
- Дорогая моя, - медленно продолжал Кулагин, - вы сегодня имели случай убедиться, что я умею и уговаривать и даже настаивать. Я же видел, как вы ходили за мной от палаты к палате и всё слушали, но у меня есть принцип - только тогда воздействовать на больного и навязывать ему решение, когда я вижу, что воля его надломлена болезнью, психика подавлена. А вы - вполне здравомыслящий человек. Вы сами можете рассуждать и решать. И к тому же у вас есть время на размышления…
Он медленно поглаживал руку Чижовой, пальцы его уже не казались Ольге холодными. В ней точно лопнула до предела натянутая струна, она испытывала чувство облегчения, почти счастья от одного того, что сегодня, немедленно, не надо давать ответа. А Кулагин меж тем с каждым мгновением правился ей все больше, она вспоминала все, что не раз говорила о нем сестра. Ей не хотелось отпускать его, от него исходили спокойствие и сила. И она поверила в него и просительно улыбнулась.
- Скажите мне любую правду - операция показана или нет? Если вы скажете, что нужна моя расписка… - Она замялась, потом даже улыбнулась, хотя ничего смешного в ее словах не было: нередки случаи, когда такие расписки и даются и принимаются.
Федор Григорьевич вспомнил об этом только сейчас, напряженно взвешивая каждое слово Сергея Сергеевича и Чижовой.
- Вот вы, оказывается, какая!.. - Кулагин потянулся и погладил Ольгу по спутанным, влажным от пота волосам. - Еще раз повторяю, милая: сегодня вы могли убедиться, что и уговаривать и настаивать я научился. Поверьте, мне гораздо проще было бы вам ответить утвердительно и взять с вас эту самую расписку. Но показания для операции не абсолютные, всего лишь относительные. Да и жара, похоже, начинается… Вы хотите что-то сказать, Федор Григорьевич? - вдруг спросил он, пристально взглянув на Горохова.
- Я полагаю, что… - начал тот с горячностью.
- Так есть же время! - почти весело перебила Горохова Ольга. - Есть же время, профессор! Мы посоветуемся. Сестра придет.
Она почти со страхом смотрела теперь на Горохова - не заставил бы он ее немедленно принять решение и тем самым вновь погрузиться в страх перед операцией.
- Мы продолжим наш разговор, Федор Григорьевич, - благодушно сказал, поднимаясь, Кулагин. И снова обратился к Ольге: - Только, ради бога, не отчаивайтесь. Поезжайте куда-нибудь в деревню или на дачу, а осенью покажетесь мне снова. Лучшее лечение для вас - тишина, лес… Вы любите собирать грибы?
Ольга вспомнила, как невыносимо трудно было ей прошлой осенью наклониться за грибом. По лицу ее пробежала тень, и Сергей Сергеевич заметил это.
- То, что я сказал вам сейчас, - не медицинское назначение и даже не совет. Это всего лишь вариант. Но если вам лучше здесь, в моей клинике, я мог бы этим только гордиться. Полежите, подправьтесь у нас, не возражаю. Словом, мы еще увидимся, а пока все в ваших руках!
Он опять провел ладонью по ее волосам и направился к двери, как всегда, прямой и немного торжественный.
Крупина отстала и потянула за рукав Федора Григорьевича.
Они шли теперь в кабинет Кулагина, где будет итоговый разговор, после чего все разойдутся.
- Ну как, Федор Григорьевич? - спросила она.
- Так ведь он ничего не сказал, - с горечью ответил Горохов и быстро глянул на Крупину. - Чижова - сердечник, да к тому же и нервна. Она боится вторжения в свое несчастное сердце, так ей ли решать? Конечно, на обходах Кулагин - и маг и волшебник, кого хочешь уговорит. Но я лично не удовлетворен их разговором. Впрочем, одну мыслишку он мне все-таки подал, - признался Федор Григорьевич уже другим, веселым голосом.
Крупина хотела спросить, какую же именно "мыслишку", но они вошли в кабинет профессора и оба умолкли.
Сергей Сергеевич опять сел за свой стол и обвел глазами студентов и врачей. На его породистом и как будто вовсе не усталом лице было такое выражение, словно вот теперь-то и начинается самое интересное. Это выражение казалось столь естественным, что Тамара и сама нередко попадалась на удочку и забывала, что Сергей Сергеевич, сейчас устал смертельно и больше всего на свете ему хотелось бы уехать домой, отдохнуть. Но пока в кабинете останется хоть один студент, хоть один молодой врач, которого нужно учить, профессор будет таким, как сейчас, - собранным, полным энергии.
- Итак, больной Михайловский. Ваше мнение? - спросил Сергей Сергеевич поджарого ассистента, который уселся как мог дальше от профессора.
- Острый аппендицит!
- Сомневаюсь.
Ассистент был раздосадован. "Вздумал экзаменовать при студентах. Другого времени не нашел!"
- Ваше? - обратился Сергей Сергеевич к обросшему, вихрастому студенту.
- Внутреннее кровотечение, - не сразу, робко ответил тот и густо покраснел.
Видно было, что отвечает он всего лишь наугад, что бог на душу пошлет.
- Не могу с вами полностью согласиться, - мягко заметил Сергей Сергеевич. - А вы что скажете, Григорий Львович? - обратился он к молодому врачу в военной форме.
- Непроходимость кишечника.
- Близко к истине. Ваша точка зрения? - спросил он широкую, плотную врачиху, на которой халат, казалось, мог лопнуть в любую секунду.
Она замялась.
- Ну, ну, смелей, Евдокия Павловна, смелей! Что-то я вас сегодня не узнаю!
- Перекрученная киста.
Сергей Сергеевич нахмурился и перевел взгляд на студентку в очках.
- Как вы думаете?
Он никого не хотел оставить неопрошенным.
Студентка, судя по выражению лица, решила было уклониться от ответа, но вдруг, неожиданно для себя самой, выпалила:
- Инфаркт миокарда. А может быть, стенокардия!
"О господи! - подумала Тамара Савельевна. - Ну, выходи ты поскорей замуж! Какой еще инфаркт?"
Этот ответ даже Горохова вывел из состояния задумчивости, и он принялся разглядывать студентку с интересом, как невиданного паука.
- Что скажете? - продолжал Сергей Сергеевич, адресуясь теперь к соседу девицы, тоже студенту.
- Почечная колика! - воскликнул студент так громко, что все с улыбкой на него оглянулись.
- Очень интересно! Потом вы мне, пожалуйста, подробненько, голубчик, обоснуйте вашу позицию. А вы, молодой человек, согласны с товарищем? - спросил Сергей Сергеевич маленького студентика, который сидел с беспечным видом и ковырял в ухе, всецело поглощенный то ли этим занятием, то ли своими мыслями.
Студентик с философическим спокойствием оглядел профессора, сомневаясь, к нему ли это обращаются или он просто ослышался. Но, видя, что все на него смотрят с выжидательным любопытством, неторопливо откашлялся и не без достоинства заявил:
- Не знаю.
- Вы не лишены проницательности, - заметил Кулагин. - Неплохой ответ для человека, который через полгода будет самостоятельно врачевать. Как ваша фамилия?
- Тогда злокачественная опухоль или ущемленная грыжа! - залпом выпалил студент, обеспокоенный тем, что профессор собрался что-то записать. И он действительно записал и поставил жирную точку, как гвоздь вбил, после чего, откинувшись на спинку стула, с облегчением - разговор подходил к концу - обратился к Горохову:
- Ну, а как вы думаете, Федор Григорьевич?
- Тромбоз сосудов кишечника, - сказал Горохов и добавил, нахмурясь: - Прогноз пессима. Шансы ничтожны.
Сергей Сергеевич смотрел на Горохова с удовлетворением.
Крупиной всегда казалось, что хотя Сергей Сергеевич и Горохов часто спорят, в чем-то они очень подходят друг другу, и эта мысль была ей приятна.
- Вы угадали, Федор Григорьевич, - сказал Кулагин. - Вернее, не угадали, а решили правильно. Я, - он сделал легкое ударение на "я", - я тоже так думаю. У Михайловского, - он оглядел всех, - тромбоз, или, как говорили раньше, инфаркт кишечника. Распознать его нелегко. Диагностика тромбозов сложна и запутанна. Но это один из самых захватывающих отделов хирургии, и он заслуживает пристального внимания.
Горохов насторожился и улыбнулся, не отводя глаз от Кулагина. И на лице Сергея Сергеевича тоже проглядывала хитринка.
Кулагин высказал присутствующим свои доводы в пользу операции, кивком подозвал Тамару Савельевну, вполголоса, но так, что все слышали, попросил ее выяснить, здесь ли родственники Михайловского.
Крупина вышла.
- Итак, друзья мои, - уже не глядя на Горохова, вполне серьезно продолжал Кулагин, - не берите на себя смелости и ответственности без крайней надобности откладывать любую операцию. Может получиться, что будущее поле боя станет вообще непригодным.
"Ну, а я что говорю? - подумал Горохов, напрасно стараясь перехватить взгляд Кулагина. - Это же мои мысли, седой черт! Только ты - вообще, а я - про Чижову". Ему не терпелось, чтобы поскорее ушли все эти студенты и практиканты, тем более что половина из них - бездари, холодные беспозвоночные бездари, из которых никогда не выйдут врачи. И зря шеф тратит на них свой огонь или вдохновение или как там это называется. Он, конечно, закоснел, до чертиков стал косен и труслив, но - что поделаешь? - такая школа! Он за эту свою школу на стену влезет и по карнизу побежит. Это можно уважать, хотя иной раз просто терпенья не хватает.
- Теперь, после того, как мы с вами избавились от мыслей-паразитов, то есть от других возможных вариантов, - продолжал Кулагин, - остается решить: нужна ли срочная операция? Можно бы тайно проголосовать, - улыбнулся он своей шутке, - но некогда. Нам дано страшное право сказать "да" или "нет", и сказать безотлагательно.
"Разболтался… Любуется собственным красноречием. Чувство ответственности врача воспитывает. И все зря! Кто сам этого не понимает, тому не привьешь, - думал Горохов, нетерпеливо поглядывая на часы. - Уж лучше бы мне к матери сходить, дрова у нее наверняка кончились".
- Кто за срочную операцию, поднимите руки. Девять. Кто против? Два. Кто воздержался? Один. Итак, за - больше, чем против. Решено. Ну, а что бы вы сказали родным? - спросил Кулагин поджарого ассистента.
- Успокоил бы их. Сказал бы, что удалят отросток и…
- И все будет в порядке? Не так ли? От аппендэктомии, мол, никто в наше время не умирает? Не хотелось бы мне быть на вашем месте, когда вы вскроете полость и вместо аппендицита увидите метр безжизненной кишки. Поторопились, коллега! Идите вниз, побеседуйте с родственниками Михайловского. Скажите, что предстоит сложная операция и профессор не может поручиться за благополучный исход.
Вошла Крупина.
- Родственники ждут? - спросил Сергей Сергеевич.
- Да.
- Ну, идите, побеседуйте с ними. Все можете быть свободны. Оперировать я попрошу доктора Горохова.
"Вот и наколол матери дров, - подумал Горохов без особой, впрочем, досады: случай действительно интересный. - А старик - хитрец!"
И едва только все покинули кабинет - покинули мигом, даже не скрывая стремления поскорее удрать, Федор Григорьевич так и сказал профессору:
- А вы хитрец, Сергей Сергеевич. Вы же не для этих типчиков Михайловского расписывали, а для меня, верно? Только не думайте, что сердечно-сосудистые я променяю на ваши тромбозы. Нет уж, тому не бывать.
- Тромбозы пока, слава всевышнему, не мои. И мы с вами не на толкучке, - строго заметил профессор. - И здесь были не "типчики", а, надо полагать, ваши молодые товарищи. В общем, от скромности вы не умрете, коллега. Но если вам уж очень не по душе, я прооперирую Михайловского сам.
Кулагин говорил все это, уже сняв халат. В дорогом, но корректном костюме он был особенно представителен и импозантен. И молод был просто на удивление. Впрочем, такие вообще не старятся, такие когда-нибудь, но очень не скоро, просто умирают.
- Нет, Сергей Сергеевич, с вашего разрешения я прооперирую Михайловского, однако же не в м е с т о Чижовой. Не откупайтесь от меня некрозами и тромбозами, - сказал Горохов, понимая, что сегодня, кажется, напозволял себе с профессором действительно слишком много.
- Если вы думаете начать день сначала, Федор Григорьевич, то должен заметить, что я все-таки несколько устал. Что касается Чижовой, то, похоже, мне нечего вам запрещать. Вы еще не нашли пути к сердцу этой больной, каким бы оно ни было. Так ищите! Исследуйте! А пока идите мойтесь. Я в самом деле уже устал.
Кулагин ушел. Задумчиво глядя ему вслед, Горохов вытащил коробку своих неизменных "Любительских".
- Что вы еще задумали? - спросила Крупина, молча наблюдавшая всю эту сцену.
Горохов оторвал взгляд от закрывшейся за Кулагиным двери и обернулся к Крупиной.
- Ого! - сказал он с любопытством. - Значит, вы все-таки меня немножко знаете?
- Вы еще и сами себя не знаете, Федор Григорьевич, - серьезно и почему-то с горечью сказала Тамара Савельевна. - Кажется, затеяли очередной сюрприз?
- Это будет неслыханный сюрприз, ваше партийное величество!
- Да что это вы все подшучиваете над моей партийностью, Федор Григорьевич? - с обидой спросила Крупина. - Я не стану говорить вам никаких громких слов, но в партию пошла не ради карьеры, можете мне поверить.
Горохов покраснел.
- Извините, Тамара Савельевна! Честное слово, это я без всякого злого умысла. Но, если уж на то пошло, вам без партийного билета было бы, может, и проще, больше времени оставалось бы для медицины. Впрочем, ладно, хватит об этом. Простите, - повторил он.
Тамара Савельевна сидела за огромным кулагинским столом и затачивала над промокашкой три затупленных карандаша. Лезвие маленькой бритвы поскрипывало по графиту, острие получалось ровным и тонким, как из машинки.
- Здорово у вас получается, - сказал Горохов, затягиваясь.
Он смотрел на пальцы Тамары Савельевны, на ровненький ее пробор, на тяжелый узел волос, здоровых, блестящих, густых. Старательно склонившаяся над этими дурацкими карандашами, Тамара была похожа сейчас на большую девочку.
- На кой пес вам эти карандаши? - не выдержал Горохов. - У него ж полный стакан!
- Он так любит, - сказала она. - Почему не сделать человеку приятное? - И, ссыпав в пепельницу графитную крошку, бросила промокашку в корзину. - Разве вам, Федор Григорьевич, не приятно доставлять людям удовольствие?
Это был, скорее, не вопрос. Это прозвучало как утверждение. Горохов поглядел на Крупину сверху вниз с тем самым отсутствующим выражением глаз, которого она терпеть не могла.
- Неужели вы действительно так считаете? - спросил он удивленно. - Но я ведь никому ничего плохого не делаю.
- Вы не можете сделать даже плохого, потому что просто никого не видите. Вы какой-то интеллектуальный робот, безукоризненно запрограммированный и точный.
- Ну, это уж вы перехватили, - обиженно сказал Горохов. - Мне ничто человеческое не чуждо, мне понятно, я думаю, и такое, чего вам не понять.
- Ну, это смотря что считать человеческим… - начала Крупина, но вдруг осеклась и покраснела, испугалась, что теперь он догадается, на что она намекнула.
И он догадался. И посмотрел на нее выжидающе и с любопытством.