Виктор поднялся поспешно, оглянулся. И онемел: возле него стояла Дерюшетта… Она, улыбаясь, смотрела ему прямо в лицо, и глаза были полны непобедимого любопытства. Виктор машинально подал руку, но не мог сказать ни слова.
- Давно же мы не видались! - сказала Дерюшетта. - Если бы не случайность, вероятно, еще долго не увиделись бы.
Виктор пробормотал:
- Дерюшетта!
- Что? - спросила она. - Вы что-то сказали? Почему вы на меня так пристально смотрите? Не узнаете?
Виктор сказал, еле разжимая челюсти:
- Уз-наю… Елизавета Васильевна!
- Однако какой вы стали большой! Даже бородой обросли. Мне уши прожужжали вами. Я думала: вы другой. Послушайте, почему у вас такая борода?
- Я все на хуторе живу и зеркала не видел полтора месяца.
Он был смущен, потерялся. Она засмеялась. Виктор, сам не зная почему, засмеялся тоже. Позади, за кустом, что-то хрустнуло. Девушка, все еще смеясь, оглянулась и воскликнула:
- Мама, посмотри, какая у него борода!
Толстая, высокая женщина в розовом капоте, обшитом белыми кружевами, шла к ним. Она весело закричала:
- Ага! Вот и он, сокол-лебедь! Ну, здравствуй, здравствуй, молодчик! Гляди, гляди, у него в самом деле борода растет! Батюшки, как года-то бегут!
Она поцеловала Виктора в лоб.
- Ты всегда от нас бегал. Я тебя сколько времени не видела. Ну, вот теперь попался.
Виктор, улыбаясь, опустил голову.
- Ну, ребятушки, чай пить пойдем. Ты домой едешь?
- Домой.
- И мы ныне поедем домой. К спасу надо. Вот вместе.
Они пошли к дому. Дерюшетта шла впереди. С неиспытанной жадностью смотрел Виктор на нее. Он не мог опомниться. Когда садились за стол, Виктор спросил:
- Вы ехали, Елизавета Васильевна, в начале мая из Саратова на пароходе?
- Ехала. А почему вы об этом спрашиваете?
- Это еще что за "вы"? - вмешалась Ольга Петровна. - Вот что, Витя… И ты, Лиза, у меня чтобы не было этого. Вместе маленькими играли, целовались, а выросли - и церемонии.
Виктор и Лиза засмеялись смущенно.
- Образованные стали.
- Чудачка ты, мама!
- Ну, не чуднее вас… Человеческий язык не коверкайте. Ты, Витенька, у меня не смей говорить ей "вы". Мне можешь, потому что я старенькая, а с ней - чтобы я не слышала.
Виктор посмотрел на Ольгу Петровну преданно.
- Я повинуюсь, Ольга Петровна, если это, конечно, не будет Елизавете Вас…
- Ну, пошел величать!
За чаем смущение прошло. Сперва робко, потом уже смелее Виктор говорил Дерюшетте "ты" и "Лиза". Вспомнили, как играли в детстве. Посмеялись. После, пока готовили тарантас, Виктор и Лиза опять пошли в сад. Оба почти не говорили. Виктор заметил: Лиза смотрит на него изучающими глазами. Он не утерпел:
- Ты почему так пристально смотришь на меня?
- Мне всю жизнь так много о тебе говорили, что… я проверяю, тот ли ты.
- И что же?
- Кажется…
Она запнулась. Виктор весь напрягся, дожидаясь ответа, как удара.
- Что кажется?
- Кажется, тот.
Смятение началось у него в сердце. Он смеялся, глаза светились. Он взял руку Лизы, пожал.
- И ты боялась меня?
- Да, порой.
- А порой?
Она засмеялась.
- Какой ты любопытный!
Их позвали. У крыльца уже стоял запряженный парой тарантас. Народ толпился во дворе. Все издали смотрели на Виктора. Ему показалось: все улыбаются радостно. Бородатый мужик подошел к нему:
- Вашу лошадку я изготовил, Виктор Иванович!
Виктор посмотрел в лицо мужику, узнал: это он первый встретил его вчера. Он дал ему десять рублей.
Лиза вышла, одетая в серое дорожное платье, в соломенной шляпе, бросавшей тень на ее розовые щеки. Серые глаза чуть потемнели.
Ехали весь день. Через поля, потом заливными лугами, уже скошенными. Тарантас ехал впереди. Виктор за ним, верхом на Корольке. Иногда Лиза оборачивалась к нему, улыбалась. На Иргизе попоили лошадей. Отдохнули. Виктор и кучер Иван развели костер. Эта природа и простота сблизили. Уже не стыдясь, Виктор смотрел на Лизу восторженно. Она усмехалась понимающе.
К вечеру - Волга, перевоз. С грохотом вкатывались на паром телеги. Ольга Петровна заохала, когда тарантас поехал с кручи по мосткам. Виктор помог Лизе выйти из тарантаса. До отхода еще было полчаса. Они прошли по песчаному берегу. Ребятишки, засучив штаны, ловили мальков. Лодки с арбузами и дынями лениво и грузно стояли у берега. Мужики и бабы спешили на перевоз.
- Так ты меня боялась? - спросил Виктор.
- А ты?
- Я тебя боялся. Очень!
- А теперь?
Виктор не отвечал. Молча они вернулись на паром, прошли на корму. Ленивая вода двигалась медленно, светилась от солнца. За Волгой, в городе, ударили к вечерне. Звон донесся нежный, протяжный, - звон в родном городе. Виктор и Лиза стояли рядом, положив руки на перила. Бабы издали - с возов - смотрели на них. Виктор сказал вполголоса:
- Я тебя боялся, Лиза! А теперь я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты была моей женой.
Лиза все смотрела вдаль. Казалось, она не слышит.
Он еще подвинулся к ней.
- Скажи, ты согласна?
Вдруг он заметил: по ее лицу текут слезы. Он позвал:
- Лиза, да?
Она посмотрела на него счастливыми глазами, полными слез, опять отвернулась, положила свою руку поверх его руки и пожала крепко.
В этот же вечер Виктор сказал отцу, суровостью скрывая смущение:
- Папа, мне поговорить с тобой надо серьезно.
Отец забеспокоился.
- Об чем это? Опять что-нибудь?
- Пойдем к тебе.
- Ну? - спросил отец, когда они вошли в его просторный кабинет.
- Я вот… - Виктор запнулся.
- Ну?
- Я хочу жениться.
В лицо отца ударил испуг.
- На ко… ком? - прохрипел он.
- На Елизавете Васильевне Зеленовой.
Отец целую минуту сидел неподвижно. Рот у него был раскрыт, глаза выпучились. Потом он вздохнул шумно, рявкнул:
- Витька, милый!..
V. Завоеватель
Хоть стену каменную поставь, стену до небес между Виктором и Елизаветой Васильевной, пробьет стену Виктор, лбом пробьет, руками разворотит, такое буйство сил почуял он в себе в эти первые дни. И поглупел будто, ошалел от счастья, сразу потерял чутье жизни. На спас медовый люди пошли в церковь (папа с мамой на лошадях в моленную поехали), а Виктор тайком убежал в Нагибовку, к зеленовскому старому дому, и все утро ходил сторонкой, будто вор поглядывая, когда Зеленовы тоже поедут в моленную. Вот отворились ворота, пара белых коней вынесла пролетку, едва Виктор успел за угол нырнуть. Уже издали видел: в пролетке сидел сам Зеленов с женой. Веселыми, трепетными ногами Виктор опять пошел к зеленовскому дому, позвонил. Встретила его старушка в беленьком платочке, в темном сарафане, поглядела удивленно:
- Вам кого, батюшка?
- Ольгу Петровну.
- Сейчас уехали в церкву. Никого дома нет.
- А Елизавета Васильевна?
Старуха строго поджала губы: пришел молодец ни свет ни заря, барышню спрашивает. Негоже так, не по обычаю. Виктор и сам знал: не по обычаю, да что ж там, если горит-пылает?
- Мне Елизавету Васильевну повидать надо, - настойчиво сказал он.
- Не знаю, батюшка, пойду спрошусь. Кажись, еще спит она.
Вдруг веселый смех зазвенел сверху. Глянули оба - старуха и Виктор - вверх по лестнице, а там, держась за перила, стояла, как белое видение, сама Елизавета Васильевна.
- О, какой гость ранний! - пропела она.
Махом одним Виктор взлетел по лестнице наверх, шагая через три ступени, позабыл про строгую старуху, уцепил руку Елизаветы Васильевны, поцеловал. Он видел: мелькнули лица - старухи, потом молодой горничной. Испуг в них. Отроду такого не было видно в строгом зеленовском доме. Девочка показалась в дверях лет четырнадцати, тоже вся в белом, темные глаза, как копейки, смотрели испуганно. Елизавета Васильевна сказала ей и потом Виктору:
- Вот познакомьтесь. Сестра моя богоданная.
И, смеясь, спросила:
- Знаешь, кто это, Сима?
И, спрашивая, взяла Виктора за рукав тужурки, взяла вольно, фамильярным, словно уже привычным жестом. У Виктора зазвенело в ушах от волнения.
- Жених мой.
- Жених?! - воскликнула девочка и всплеснула руками.
А позади где-то зашептали:
- Жених! Жених! Жених!
- Пойдем на улицу, - попросил Виктор. Ему было и сладко, и до муки стыдно этого слова: жених.
Когда они уже пошли по улице, Виктор мельком оглянулся: из всех окон зеленовского дома на него смотрели глаза, изучали. Это было чуть неприятно, но забылось сразу.
- Два года назад, в такой же день, я бродил по Москве в первый раз и думал о тебе.
- Ты же говоришь, что ненавидел меня.
- Да, ненавидел Лизку Зеленову. Задразнили меня ею. А любил Дерюшетту. Разве я знал, что моя Дерюшетта и Лиза Зеленова - одно?
- Слушай… А ты не боишься?
- Чего?
- Вдруг ты ошибаешься? И вовсе я не Дерюшетта? Кстати, я и не знала, что ты романтик. Я Елизавета Зеленова, которую ты…
- Любил всегда.
Они засмеялись.
- А ты не боишься меня? - спросил Виктор.
- Нет. Я тебя знаю давно. Тобой мне прожужжали все уши. Сначала я сердилась, потом привыкла, потом ты мне стал нравиться. Я издали следила за тобой. Ты думаешь, я не узнала тебя на пароходе в мае? Узнала. Я видела, как ты побежал за мной. Но я испугалась: думала, ты бегаешь за всеми так.
- И что же?
- И узнала, что ты очень скромен.
Виктор покраснел: Вильгельмина мгновенно мелькнула перед глазами.
- Скажи, ты никого не любил?
- Клянусь, только тебя.
Она незаметно очень быстро пожала его руку.
Все утро они ходили по городу, забирались на горы, почти молчали. Расстались, когда в церквах давно оттрезвонили, - расстались, чтобы вечером встретиться опять по уговору.
Виктор удивился, что дома не было ни отца, ни матери.
- Где?
- Прямо от обедни поехали к Зеленовым, - сказала Фима.
За праздничный спасов стол Виктор сел один, но вдруг зеленовская пролетка въехала во двор.
- Просят пожаловать, - сказала горничная, - чтобы беспременно ехали сейчас.
В первый миг у Виктора мелькнула мысль не ехать.
Ему показалось, что его тянут на торжище, и весь он запылал от смущения. И тотчас подумал: как быть? Никто в тишине не женится. Надо покориться. Надо перетерпеть.
Торопливо он оделся в парадную тужурку, и когда вышел на крыльцо, вся прислуга - раздобревшая Катя, Фима с мужем Храпоном, Гриша, новый кучер Степан и пять старух-приживалок - стояла во дворе у пролетки. Катя и Фима закрестились, когда Виктор садился в пролетку. И все закрестились.
- Дай, господи, час добрый, мать пресвятая богородица!
Виктор сказал:
- Трогай!
Но Фима остановила его:
- А ты, Витенька, перекрестись! В какой путь-то едешь! Перекрестись трижды.
Виктор снял фуражку, перекрестился. Он был скован смущением и раздраженно подумал:
"Ну, начались теперь муки!"
Зеленовский кучер Кирюша был одет в плисовую безрукавку и малиновую рубаху, круглая плоская шляпа с павлиньими перьями была как-то торжественно надвинута на лоб, и сидел Кирюша величавым истуканом, далеко протянул вперед руки в белых перчатках и лошадьми командовал строго:
- Вперед! Пшел!
По улицам неслись торжественно, и народ останавливался и смотрел на парадный зеленовский выезд, на белых лошадей с пышными гривами и хвостами, и Виктору сперва хотелось спрятаться за борта пролетки. Но эта быстрая езда, эта радость толкнули, подожгли: "Что я смущаюсь? В сущности, тут мое самое большое торжество". Он выпрямился и посмотрел по сторонам с гордостью.
Множество старушек, женщин и девушек стояли у ворот зеленовского дома. Тротуар и улица возле дома были посыпаны песком, а не были посыпаны вот час, полтора назад, когда Виктор провожал Лизу. Сам Василий Севастьянович - в праздничном кафтане, в сапогах бутылками - стоял на парадном крыльце, ждал, чтобы встретить Виктора. Он был серьезен, торжествен. Он сказал глухим от волнения голосом:
- Милости просим. В ожидании тебя находимся.
Они на крыльце поликовались троекратно, крест-накрест. Зеленов взял Виктора под руку, повел по лестнице вверх. Виктор в смущении едва различал желтые пятна лиц. Ему показалось, что везде полно народа. Зеленов, держа Виктора под руку, ввел в зал. Парадно одетые гости сидели вдоль стен и у стола. Отец и мать Виктора - в переднем углу, под иконами, а рядом с ними - Лиза, вся как белое облако. Никто не поздоровался. Все поднялись молча. Виктора и Лизу поставили рядом, на коврик, лицом к иконам. Лохматый поп с беспорядочной седой бородищей начал облачаться в золотую ризу. Старушка в черном сарафане с белыми рукавами разводила ладанницу. Душистый дым росного ладана заклубился, поднялся к потолку. Поп торжественно взмахнул рукой, перекрестился, возгласил:
- Благословен бог наш всегда и ныне, и присно, и во веки веков…
Служба началась. Виктор стоял внешне покорный и спокойный. А все в нем вихрилось. Поп кланялся в землю, а за ним - точно по команде - кланялись все. Позади себя Виктор слышал шарканье. Лицо у Лизы было строгое и важное. Щеки побледнели. Она ни разу не взглянула на Виктора. Только мельком глянув на нее, Виктор понял всю важность минуты… Наконец поп кончил читать и дал молодым приложиться ко кресту. Василий Севастьянович первый подошел поздравить молодых. Он попытался что-то сказать, но от волнения только всхлипывал. По его бороде катились слезы. Иван Михайлович, целуясь с Виктором и Лизой, тоже дышал шумно. Матери жениха и невесты откровенно плакали. У Лизы на глазах стояли слезы. Виктор стиснул зубы: так невыносимо было это общее волнение. Успокоившись немного и вытирая платком рыжую широкую бороду, Василий Севастьянович сказал хорошим теплым голосом:
- Пятнадцать годов мы готовились к этому дню. А вот пришел он - и все мы удивляемся, как скоро случилось! Будто недуманно-негаданно.
- Верно, сват! - закричал Иван Михайлович. - Уж кому-кому, а мне совсем негаданно. Знал бы ты, как он отбивался! "Ни за что, говорит, никогда, говорит, не женюсь, говорит, на Елизавете Зеленовой!" А потом сразу: "Папа, я хочу жениться". У меня ножом полыснуло по сердцу: "На ком?" - "На Елизавете Зеленовой". Ах ты!..
Гости придвинулись стеной, поздравляли шумно, жали руки жениху и невесте - все толстые, крупные, выросшие на цветогорских жирных купеческих хлебах. И между ними Иван Иваныч Кульев - ростом сажень без вершка, молодой красавец с темной мягкой бородкой, со смеющимися глазами, весь такой огромный, сильный, и рот у него открывался, будто западок.
- Поздравляю! Поздравляю! - пророкотал он октавой, точно прогремел гром за горой.
А Василий Севастьянович, с растопыренными руками, уже носился среди гостей, точно ловил кур, лапая каждого, звал:
- Гости дорогие, в сад пожалуйте! Хоша и нежданно все свалилось, а обмыть такое наше торжество надо.
Виктор и Лиза, держась под руку, пошли впереди гостей в сад. Яблони, все унизанные румяными, полновесными, крепкими яблоками, стояли словно молодые, щедрые купчихи. И между яблонями толпились столы, накрытые сверкающими скатертями, столы, переполненные яркими бутылками, блюдами, тарелками. По усыпанной желтым песком дорожке нареченные прошли к столу, а гости - за ними. Василий Севастьянович и Ольга Петровна усаживали гостей. Виктор наклонился к невесте и сказал вполголоса:
- Моя Дерюшетта!
Лиза улыбнулась. Сам Василий Севастьянович на подносе подал нареченным по бокалу шампанского…
С того дня и повелось: как утро - Виктора уже нет дома. Где? У Зеленовых. Вдвоем уходили на горы, на лодке уезжали за Волгу. И в эти немногие дни оба они расцвели, развернулись: счастье всегда красит и дает силу. Когда они вдвоем проходили по улицам - оба красивые и сильные, - народ останавливался, смотрел им вслед, и по самым суровым лицам бродила улыбка. Виктор сердился, что идет пост и приходилось отложить свадьбу…
Ксения Григорьевна приходила к Зеленовым.
- Свашенька, матушка, где сынок-то мой? У вас, что ли? Уедет скоро в Москву, и не увижу его.
- Ушли, милая свашенька! По горам ходят, обувь бьют. Приданое надо примерять, а ее нет.
- Что же это они? Будто и негоже так до свадьбы. Люди бы не осудили.
- Уж говорила я своей-то. Не слушает. Смеется только.
- Беда с нынешними. Вот как скоро! Ровно вихрем подняло их.
- Истинно - вихрем. Что ж, от судьбы не уйдешь. Пойдем-ка, погляди, какое приданое шьем. Пусть они там по горам ходят…
Да, по горам. Тропинками - чуть отстать - жадно глядеть, как идет она, большая, вся трепещет под тончайшей белой преградой, вдыхать ее аромат, от которого кружится голова и поет сердце. Поцелуи украдкой, торопливые объятия, затуманенные глаза. И вздох - шепотом:
- Мы сумасшедшие. Оставь! Не надо! Подожди!
А вечером отец смеялся над Виктором:
- Ты, брат, сперва с тестем о приданом поговорил бы. Смотри, прогадаешь.
А Виктор, смеясь, отвечал:
- Не прогадаю!
Свадьбу справили через два дня после успения, справили по-старинному. Елизавета Васильевна была в белом платье, в белом шелковом платке, а в руке - голубая лестовка. А Виктор - в черном старообрядческом кафтане-сорокосборке, в высоких сапогах, - этакий мужчина молодой да здоровенный! И могуче пели дьячки в унисон старинным знаменным распевом, голосами задорными, высокими. И шумен был пир свадебный в андроновском и зеленовском домах - все цветогорское купечество было на пиру. Об этом пире весь город говорил потом целые полгода. И в первую ночь, когда свахи и дружка со смехом и старинными прибаутками проводили Виктора в спальню, где, укрывшись одеялом до подбородка, уже лежала на кровати невеста, стыдливо прикрывая глаза, Виктор встал перед постелью на колени, она обвила его голову руками. И, только увидев и ощутив ее всю - прекрасную, большую, он понял, что иногда можно захлебнуться от счастья.
На третий день отец сказал Виктору:
- Поезжай, отслужи панихиду на могиле дедушки. Я послал за священниками.
Молодые поехали в пролетке вдвоем. Виктор правил сам. Когда попы и дьячки запели "Вечную память", Виктор поклонился в землю, прислонился лбом к могиле, и ему разом представился сад, Волга, Змеевы горы, дедушка с белой бородой и - пустыня.
"Дедушка, ты видишь?"
Возвращались тихо, молчаливые. Виктор сказал:
- Ты знаешь, мой дедушка завещал, чтобы я женился на тебе.
Елизавета Васильевна улыбнулась:
- Я знаю об этом.
Дома их встретили новым торжеством. Иван Михайлович поцеловал сноху и подарил ей дорогое жемчужное ожерелье.
- Двадцать годов я хранил вместе с моим отцом это ожерелье, готовились подарить жене моего сынка. Вот теперь дождались. Носи, сношенька, на здоровье!
Через неделю молодые уехали на карамановский хутор Зеленовых.
Сентябрь стоял яркий, теплый. Просторы, покой кругом, паутина, птицы - все было полно жизни, крепкой и неубывной. Обозы с зерном тянулись к зеленовской мельнице. В саду дозревали последние яблоки.