От толчка он вздрогнул, открыл глаза. Навстречу все бежали и кланялись бесконечные колосья хлебов, шелестели светлоянтарными длинными остями, словно приветствовали вступление на поле новой, железной силы. А ведь ради них, необъятных колосков этих, привез Нефед Мироныч эту единственную на всю округу красавицу машину, ради них он едет на ток в воскресный день, чтобы вдали от людей, от завистливых глаз их, порадовать сердце настоящей ее работой, испробовать ее на тучном хлебе, еще раз проверить свои расчеты. И не доехал Нефед Мироныч до своего участка, не вытерпел - до того медлительно нудно тянулось время.
Оглянувшись, он грубым голосом, будто за ним гнался кто, приказал сыну:
- Свертай в пшеницу! - и, опустив полок, включил косогон.
Яшка обернулся с переднего сиденья, удивленно посмотрел на отца.
- Чужой хлеб косить?.. Это ж Дороховых! И зеленая еще она…
- Свертай, тебе сказано!
Яшка недоуменно двинул плечами и направил лошадей по обочине пшеницы. Торопливо захлопало мотовило лобогрейки, Наклоняя колоски, глухо завизжала коса и… зашуршали, повалились на полок преждевременно срезанные стебли чужой пшеницы.
- Вот она, матушка, как!.. Вот она как их! - шептал Нефед Мироныч, захваченный новой, неизведанной еще, настоящей косьбой. - Ай да и ло-овко!.. Ай да машииночка-а!..
А пшеница все шумела и двигалась на лобогрейку, на миг будто останавливалась перед косой и падала на полок, ворочаясь, как живая, запахом хлебной пыли волнуя неуемную страсть Нефеда Мироныча.
- Господи, да што ж оно так-ое? Да что ж ты, делаешь, родимая! - восторгался он, воротя бороду от громоздившегося на полку хлеба и жадно подгребая его к себе. По неестественной улыбке его, по сверкающим горячим глазам и жадности, с какой он хватал пшеницу и подминал ее под ноги, казалось, что не стебли то желтые, а золотые прутики ложатся на полок и вот-вот соскользнут на дорогу, потеряются, и… рухнут тогда великие планы жизни Загорулькиных.
Яшка несколько минут боролся с собой: молчать или положить конец этому самодурству? Какими же глазами он станет смотреть на Левку, Оксану, дружить с ними? Ведь он косит, как вор, их зеленый хлеб! Он оглянулся на отца, пожал плечами. "Не рехнулся ли, случаем?.. Истинный бог, умом тронулся", - подумал он и резко повернул лошадей на дорогу.
Нефед Мироныч не сразу понял, что случилось, - глянул на косу, на уходившую в сторону пшеницу и, сорвавшись с сиденья, ударил Яшку держаком вил, сломав мотовило.
- Поперек отца становишься? - взбешенно заорал он. - Батьку учить, су-укин сын?!
Яшка остановил лошадей, спрыгнул на землю. Ощупав плечо, он люто глянул на отца и поддернул штаны.
- Батя, до греха дойдем! - сказал он угрожающим голосом.
Нефед Мироныч спрыгнул с лобогрейки, и не успел Яшка опомниться, как сильный отцов кулак ударил его по голове и сбил картуз. Яшка зашатался, расставил руки, как орел крылья, но устоял и только закрутил головой. Когда в глазах исчезли огоньки, он выпрямился и швырнул кнут на лобогрейку.
- Все… Теперь все, - проговорил он негромко и, подняв картуз и надев его, сверкнул белками глаз и крупно зашагал по дороге.
Нефед Мироныч опомнился, в уме сказал: "Уйдет. Бросит родителей". И крикнул:
- Яшка! Вернись, тебе сказано! - Но Яшка даже не оглянулся. Нефед Мироныч с ненавистью посмотрел ему вслед и, вскочив на лобогрейку, погнал лошадей на ток, неистово стегая их кнутом.
Безлюдной была степь. Жаром дышала исписанная трещинами земля. В белом сияющем небе молчаливо парили степные хищники.
Яшка неторопливо шел по пыльной дороге, заложив назад руки и слегка наклонив голову, и думал о своей жизни. Нет и нет! Никакого примирения с отцом! Бросать все и уходить из этого омута, или пропадет все - мечты о новой, вольной жизни, о счастье, об Оксане.
По сторонам дороги стеной стояли хлеба. Поверх их желтела сурепа, маячили кусты чертополоха. Ветер сталкивал усатые колосья, раскачивал их из стороны в сторону, и они весело шумели и переливались, как море, и будто разбегались по степи нескончаемой золотистой рябью. И маки, и малиново-красный горошек, и трубки повители качались по обочинам дороги и весело кланялись ветру.
Яшка сорвал кроваво-красный горошек, понюхал его и бросил в хлеб. Поровнявшись с курганом, он взошел на него, окинул поля мутным печальным взглядом и долго-долго молча смотрел куда-то поверх неисчислимых говорливых колосьев. Там, далеко на возвышенности, перегородив степь, темнел старый хмурый лес. То и дело выплывали из-за него все новые и новые синеватые громады облаков, взбирались на небосвод и там застывали, озаренные солнечным сиянием.
Яшка думал: "Вот лес: летошний год он так же стоял в стороне от людей и позапрошлый год тоже… Или тучи: всегда выходят из-за края земли, и всегда их ветер гонит, куда захочет, потому что они собой управлять не могут. Но я - человек! Я знаю, куда и что направлять… Почему мне не дают разворота, а чуть что - вилами да кулаком?.. И все это от дедов идет, от бабок, отцов таких! А у самих - сурепа, чертополох, худосочные колосья… Эх, хозяева-а!"
Расстегнув ворот черной рубашки, он лег на склоне кургана, заложив руки под голову, и устремил взгляд в лазурное небо. Мысли его вновь вернулись к Оксане. "Что она подумает, узнав о сегодняшнем? Ведь увидят же Дороховы, что пшеница покошена батькиной машиной. А что скажет Левка?.. Нет, бросать надо все отцовское и начинать свое… Но где взять денег? Эх, деньги!.."
Яшка не чувствовал, как солнце обжигало лицо, острый нос, не обращал внимания на крики дерущихся в небе ястребов. Он хмуро смотрел в безбрежную синеву неба, намечал планы самостоятельной жизни, и в мыслях его ясно представилось: едет он по этой бескрайной степи на своем собственном рысаке, озирается вокруг на бескрайные хлеба и травы и не верит, что всему здесь, что видит оно, хозяин - он. Яков Загорулъкик Возможно ли это? "Да, возможно. И это будет так на самом деле", - мысленно подтвердил он.
В вышине парили коршуны, камнем падали на землю и, что-то цепко схватив когтями, улетали под облака. Вот один, тяжело взмахивая огромными крыльями, запарил над курганом, медленно снижаясь. Яшка заметил просвет между перьями, подумал: "Старый".
Коршун продолжал снижаться, и Яшка отчетливо видел, как хищник настороженно вращал головой и пристально смотрел ему в лицо.
- Старый дурак! Живой я - ослеп, что ли? - сердито крикнул Яшка.
Коршун хрипло каркнул и полетел дальше.
Яшка решительно встал, поправил картуз и пошел к полю Дороховых, чтобы по-хозяйски сложить загубленную пшеницу. Шел и мысленно говорил: "Женюсь я там на Оксане или нет, а она не должна думать обо мне плохо…"
Все так же раскачивались и шумели хлеба, пестрел у дороги малиново-яркий горошек, лиловые трубки повители. Но Яшка не видел их. Занятый своими мыслями, он крупно шагал по дороге, пыль серыми облачками клубилась под его ногами.
Глава вторая
1
К вечеру жара спала, но каменные изгороди еще не остыли, и от них шел горячий воздух.
В палисадниках девчата поливали грядки с гвоздиками, с мальвами, и от этого в воздухе стояли пряные запахи.
По широкой нижней улице Кундрючевки устало шли коровы, меж ними бегали и мычали телята, иные, найдя мать, раскорячась, жадно высасывали молоко. Бабы гонялись за ними с хворостинами в руках, тащили непокорных за ошейники, ругали пастухов за то, что слишком рано пригнали стадо, и от бабьих голосов, от рева коров и телят на улице было как на базаре, а пыль стояла в воздухе и не рассеивалась.
Дороховы, управившись с делами, повечеряли и вышли посидеть на завалинке под хатой.
Из-за тополей панского сада вставала красная луна. От хат, от деревьев через улицы протянулись длинные тени. От этого улицы казались широкими, дворы как бы раздались и отделились друг от друга и хутору, казалось, не было ни конца, ни края. Отовсюду со дворов доносились голоса хозяек, негромкое мычанье коров.
Игнат Сысоич еще перед заходом солнца уехал на ток, приказав Леону и Насте не загуливаться, - завтра начиналась косовица. Но сегодня было воскресенье, и Федька Максимов решил устроить гулянку наславу.
Зайдя за Леоном, он увидел: Дороховы кружком сидели возле матери на завалинке и лузгали семечки.
- Левка, ну что это? Уговорились же! А они расселись, как все одно в гостях! - с горечью воскликнул Федька, едва распахнул скрипучую калитку.
Он был мал ростом и очень полный, но короткие ноги его двигались с такой проворностью и так мягко, как будто он не ходил, а танцевал. Поставив на землю гармошку, он присел на завалинку, отер потный лоб и облегченно вздохнул:
- Умаялся.
- Вот так-то лучше, сынок! Отдохни с нами чуток, а тогда все и пойдете… Ты ж пойдешь, Аксюта? - спросила Марья.
Федька всполошился: он забыл, что приехала Оксана. Повернувшись к ней, он изобразил на лице величайшее удивление и спросил:
- Аксюта? Когда же вы приехали?.. Здравствуйте.
Оксана и Настя засмеялись.
- Вчера спрашивал об этом и сегодня… Дырявая у тебя память, парень! - попеняла Настя. - Сыграй-ка нам что-нибудь.
- Уж это ты зря, - смущенно ответил Федька. - Память у меня, как у тещи. А сыграть - не пахать. Какую песню? Или веселую?
Леон, примостившись на хромоногом табурете, лузгал семечки, держа их на ладони и сосредоточенно на лунном свету выбирая какие покрупнее. Молча отдав семечки матери, он взял гармошку и, пока Федька торговался с Настей, что играть, начал старинную казачью песню.
Марья по-молодому с высокой ноты взяла:
Светит месяц, а он все с вечера,
А он все с вечера…
Настя низким, грудным голосом подхватила:
Ай да с вечера он, да с синего,
Ай да до белой зари…
Леон, наставив ухо, прислушиваясь к звукам гармошки, играл не спеша, мягко делая переходы, и Оксана заметила, что брат ее обладает незаурядным даром музыканта, а матери, судя по голосу, непосвященный человек мог бы дать в два раза меньше лет, чем ей было. "Вот они люди какие!" - с удовлетворением подумала она и присоединилась к семейному хору:
Ох, белая зорюшка, она занималась,
Ой да занималася.
Занималася она да истухалась,
Ой да истухалася.
Федька слушал звенящий сильный и уверенный голос Оксаны, смотрел украдкой на ее блестящие, смеющиеся глаза, на мелкие зубы, и душа его наполнялась чувством искренней радости за Дороховых. "Что работать, что песни играть - на все мастера", - подумал он и подсел ближе к Насте.
- Смотрю я на вас, Настя, аж расцеловал бы всех! Какие вы певучие все и дружные в жизни! Любо смотреть!
Настя пела, смеясь и лукаво играя глазами, а Федька только восхищенно качал головой. Потом взял Настю за руку повыше локтя и незаметно, крепко пожал.
Спустя немного времени все шумно пошли по улице. Марья провожала детей любовным взглядом, и грудь ее наполнялась великой материнской радостью. Хорошие, красивые у нее были дети. Неужели и им не даст судьба счастья? Она вздохнула и пошла в хату: надо было готовиться к выезду в поле.
А Федька торжественно шел впереди и наигрывал "Страдание". Вот он ударил по клавишам своей двухрядки и, сделав два-три искусных перебора, запел хриплым голосом:
Моя милая сказала,
Что любовь не потушить,
А потом к чертям послала:
"Надоел мне", - говорит.
Настя поправила на голове белую косынку и по-озорному подхватила песню:
Мой миленок, как теленок,
Про любовь не говорит.
Я такого милого
Отважила вилами.
Оксана слушала их, улыбалась, и ей самой хотелось быть такой озорной, как сестра. Но она не могла быть такой, да и Леон, шедший рядом с ней, был сух и будто сердит. И она сказала ему:
- Я не думала, что Настенька такая бойкая. В городе они такие робкие, станичные девушки. А ты уж очень серьезный.
- Наши девки в обиду себя не дадут. Настя рассердится - может глаза выцарапать, - ответил Леон и с неохотой добавил: - А я что? Если я эти книжки, какие ты опять привезла, одолею, и совсем говорить разучусь.
- Почему же?
- Потому что после этих книжек тошно на хутор смотреть стало. Надоело гнуть спину за кусок хлеба.
- А ты бросай хутор и приезжай к нам, мама найдет тебе место.
- Нам хутор бросать, все одно что кусок мяса от себя оторвать, сестра, - угрюмо ответил Леон. - Давай лучше бросим говорить про это… Яшку не видела? Обещался в гости к нам прийти, книжек у тебя попросить каких-то особенных.
- Особенных? Интересно! А он что же, послушался моего совета, читает?
- Много читает. Книжки Тургенева ему очень нравятся - "Дворянское гнездо", "Записки охотника"…
- А тебе?
- Я больше Некрасова и Пушкина уважаю. Тараса Бульбу Гоголя люблю. Хорошие у него слова есть о товариществе. Знаменитые слова.
Оксана не слушала его и опять думала о Яшке. Изменился ли он? Или такой же: диковат, самоуверен и даже немножко нагл, каким он показался ей прошлый год. И она мысленно спрашивала: "Неужели он мне понравился? Пустяки. В нем все не то, что у Овсянникова".
2
Яшка поджидал Оксану на гребле. Он пришел сюда, когда уже темнело, в атласной малиновой рубахе, в добротных шароварах с широкими лампасами и в новых лаковых сапогах. Он был щедр с ребятами, угощал их папиросами, а девчат - конфетами, но отвечал невпопад, сухо, и все заключили: или он побил кого-нибудь, или собирается побить.
Облокотись на перила моста, в стороне от ребят, он задумчиво наблюдал, как в воде, у самых ног его, дрожали звезды, как между ними у берега хлопотала юркая утка, то и дело ныряла, точно хотела выловить наиболее яркие из них, и ему стало смешно. "На середину плыви, там рыбка играет, поживишься! А она возле берега ныряет, где лягушки квакают. Дурная птице!.. - подумал Яшка. - И люди ж так: лазят, где все без них давным-давно облазили, а про другие места и понятия не имеют". Он усмехнулся, как будто ему только и были известны места эти - богатые и прибыльные.
Плохое настроение было и у Алены. Вот-вот должен прийти Леон, - как ей вести себя? Неужели он не поймет, что она и Яшка осуждают самодурство отца? Ведь Леон любит ее.
На греблю, смеясь и выкрикивая приветствия, привалила ватага ребят и девок. Яшка поискал взглядом белое платье, в котором днем видел Оксану, но его не было видно. "Не пришла", - разочарованно подумал он и отвёрнулся от приятелей.
Неожиданно он услышал позади себя голос Насти Дороховой:
- Полюбуйся, Аксюта: чисто медведь… Всегда вот. так: стоит где-нибудь на майдане и глядеть ни на кого не хочет. У-у, бирюк! - игриво толкнула она его в бок.
Яшка даже немного растерялся. Глаза его радостно заблестели, лицо оживилось счастливой улыбкой, и он, виновато подавая Оксане жесткую сильную руку, пробормотал:
- Извините, думал кое о чем.
Некоторое время они стояли молча и смотрели на реку. Живым серебром лилась и блестела лунная дорожка, играла рыба, выпрыгивая из воды и оставляя на ее зеркальной поверхности расходящиеся по сторонам круги, у берега плавали гуси, утки, вскрикивая на разные голоса и хлопая по воде крыльями. По берегам стоял высокий камыш, и ветер разносил его мерный шелест. И все это - и река, и камыш, и левады - было окутано бледной, прозрачной дымкой тумана.
- Яков, вас рисовать не учили? Покойный мой воспитатель тут ночи напролет просиживал бы, - негромко сказала Оксана.
- Меня учили отцовы деньги считать. А чему путному учить - у бати охоты нет, - не то в шутку, не то серьезно ответил Яшка.
- Ну, уж вам-то стыдно так говорить: "батя". Была бы искра желания, талант - это главное.
Яшка горько усмехнулся, посмотрел по сторонам, точно не хотел, чтобы их подслушали, и, пользуясь тем, что Настя ушла, горячо, как бы жалуясь, заговорил:
- Желания - мало, Аксюта! У меня в душе, может, пожар горит, а не только искра, да не волен я пока… Бати наши да бабушки искры эти стараются затоптать ногами. Эх, Аксюта, ничего вы не знаете! Были бы у меня деньги - тогда вы поглядели бы и на искры мои и на таланты.
Оксана была удивлена такими словами.
- Я что-то не понимаю вас, - тихо проговорила она. - Ведь у вашего отца много денег, а вы мечтаете о них.
- В том-то и дело, что у отца, а не у меня… А деньги - это главное в жизни, в них вся сила у человека.
- Вы так думаете?
- Уверен.
Оксана хотела возразить, но, заметив, что за ними наблюдают девчата и перешептываются, предложила присоединиться к компании. Яшка, переваливаясь с ноги на ногу, неохотно пошел за ней.
Леон играл плясовую. Федька, заломив картуз, лихо вертелся в кругу ребят, отбивая цыганочку. Он то закидывал одну руку за голову, а другою подбоченивался, то обеими ими шибко размахивал в воздухе, то, на аршин подпрыгивая от земли, пускался вприсядку, потом снова юлил по кругу, шаркая сапогами, и никто не мог понять: как успевают короткие ноги его выделывать все эти бесчисленные хитроумные коленца.
- "Бублик", Федька!
- "Лягушку" сделай, "лягушку"! - просили ребята, и Федька делал и "бублик", и "лягушку", приседая на одну ногу и ловко вращая другой через руку.
Оксана смеялась, приподымалась на носки и только восхищенно говорила: "Замечательно!" А Яшка стоял рядом с ней, смотрел в ее белое, как из мрамора высеченное, лицо и все больше разгорался желанием поскорее остаться с нею наедине и сказать ей… О чем? Неужели он, станичный парень, может мечтать о женитьбе на этой городской, образованной девушке? Другой не решился бы и подумать об этом. А вот он, Яков Загорулькин, будет говорить ей о своих чувствах, и она выслушает его и - кто знает? - быть может, ответит ему тоже признанием. В конце концов и он может стать образованным человеком и одеваться и говорить по-городскому. Он много читает книг, хорошо запоминает прочитанное и уже стал совсем не тем, кем был. А если у него будут деньги, много денег? О, тогда он сможет нанять себе самого лучшего учителя и наверстает упущенное. Тогда он вправе будет сделать предложение Оксане, и наплевать ему тогда на обычаи хутора и дедов: брать себе в жены обязательно ту, которая лучше умеет доить коров и готовить борщ. Он устроит так, что все это будут делать другие. Были бы деньги! Деньги - вот главное в жизни!
Яшка знал, что на пути его первым встанет отец. Но это его не страшило. "Уйду. Брошу все, добьюсь раздела и начну свою собственную жизнь", - подумал он и пригласил Оксану погулять по гребле. Но в это время к ним подошел Леон. Он был возбужден, и Яшке нетрудно было догадаться, в чем дело. "Аленка сказала. Дрянная девка, теперь пропадет все", - только и успел он подумать, как Леон дрожащим от негодования голосом спросил:
- Ты косил нашу пшеницу?
- Отец косил, а я… - запнулся Яшка.
Леон размахнулся, но перед ним встала Оксана.
- Лева!
Яшка готов был схватиться с Леоном насмерть, но Оксана, обернувшись, так посмотрела на него, что он опустил глаза.
Прибежала Алена и схватила Леона за руку.
- Лева, он не виноват!
На шум сбежались ребята и девки, шепотом спрашивали, что случилось.
Яшка стоял ожидая. Глаза его сверкали, кулаки были сжаты, казалось, сейчас он сам кинется на Леона, но он вдруг резко повернулся и пошел прочь.
Оксана догнала его, виновато сказала:
- Яков, не сердитесь на Леву. Ему слишком тяжело живется, поэтому он такой суровый.