И Лена пожалела, что ей нельзя так спать. Мало ли что может случиться! Она прикрутила фитиль в керосинке и слушала, как скулят во сне собаки, прижимаясь к стенкам палатки, как визжит по-песцовьи ветер в кустах. Сквозь слюдяную пластинку керосинки был виден двойной гребешок огня, и Лена настроилась на задумчивый лад.
Свист ветра убаюкивал ее, - незаметно она уснула.
Савонэ подняла голову, посмотрела в простое и мужественное лицо девушки и, сгорбившись, выползла в тоскливую ночь…
- Где же Савонэ? - спросил, проснувшись, Саша.
Подбавив огня в керосинке, он выругался:
- Дьявола кусок!
Лена виновато смотрела в угол палатки.
- Она…
- Молчи, женщина! - закричал Саша и выскочил из палатки. Он был зверски зол на себя.
- Что ты молчала о том, что она убегает?
Лена перевела смущенный взгляд на керосинку. Свернув палатку, они поехали наугад. Косматые собаки рвали постромки от избытка сил, не разбирая пути.
- Она недалеко, - сказал Саша, - вожак мордой крутит.
Вожак действительно беспокойно водил носом.
Около большого куста яры вожак взвизгнул и промчался вместе с упряжкой мимо холма.
- Что-то черное впереди, Саня!
- Она, кто ж больше!
Женщина заметила упряжку и силилась уйти за сопку, но собаки пересекли ей дорогу. Она села на снег и закрыла лицо.
Лена подошла к ней, но Савонэ вскочила и замахала в ужасе рукой.
- Уйди, русская девка! Уйди! Я поганая!
- Ну что за ерунда! - сказала Лена.
Глава пятая
В свободное время сторож фактории любил размышлять о хорошей охоте на голубых песцов и о смысле жизни.
Особенно хорошо ему размышлять утром. Он вставал рано и начинал разжигать большой самовар, полученный в премию от Союзпушнины. Самовар был капризен. Он ни за что не хотел закипать. Тогда Ислантий вытаскивал из-под кровати огромный, точно сшитый на мамонта сапог и, наставив его в виде меха, начинал усиленно раздувать огонь.
Самовар издавал комариный писк. Писк становился все сильнее и сильнее, и вскоре самовар пыхтел, как паровоз.
Нарезав хлеба, Ислантий готовил себе завтрак: мороженую семгу, чугунок картошки в мундире, рассыпчатой и вкусной, две ноги зайца и куропатку, сваренную неделю тому назад.
Когда самовар поднимал в комнате невероятный свист, Ислантий накрывал его голову золотой камилавкой - заглушкой.
И в торжественной тишине Ислантий приступал к завтраку.
Опоражнивая чашку за чашкой, Ислантий глядел на север. Синеватые снега были спокойны и пустынны. Но если на горизонте показывалась черная точка, Ислантий начинал размышлять о том, кто едет, сколько сдаст пушнины и какими новостями богат.
Когда охотник подъезжал близко, Ислантий трижды топал ногой, и Саша просыпался и тоже смотрел в окно, а Лена готовила гостю чай.
Сегодня утром Ислантий, как обычно, посматривая в окно, пил чай. Заметив на горизонте точку, он не торопясь съел тарелку семги, чугунок картошки, половину зайца и куропатку. Когда он кончил завтрак, хозяева уже подъезжали к фактории. Заведующий освобождал от упряжи собак, а Лена повела женщину в комнаты.
Ислантий не успел ее разглядеть, выходя во двор покормить собак. Савонэ осмотрела комнату и села на пол у порога.
Глава шестая
Двое суток Савонэ не выходила из комнаты и не разговаривала ни с кем. Ислантию, наконец, это надоело. На третий день он повел ее на склад.
Дымчатые шкуры голубых песцов, пушистые хвосты бурых лисиц висели посреди склада. Отсвечивали серебром меха зайцев и нерп.
- Много, - удивилась Савонэ.
- Это ли много! - сказал Ислантий и подвел ее к синей занавеси.
- Вот посмотри.
У Савонэ заблестели глаза. На стеллажах сверкали солнцем медные котелки, зеленые эмалированные кружки, сизым морозом отливающие винчестеры, темные пачки табака. Отрезы сукон - синих, алых и желтых, кипы добротных палаток, полозья для нарт, ящики мыла, белоснежных галет, сахара и плиточного чая.
А за стеклянными витринами переливались яркие шелковые ленты.
Савонэ смотрела счастливыми глазами на все эти сокровища и шептала:
- Какой ты богатый, русский поп!
- Ну вот и работа тебе. Стекло почисти, шкуры потряси.
Он подал ей тряпку и ведро. Она принесла снегу и стала протирать витрины. Ислантий, сидя за книгой сданной пушнины, искоса наблюдал за ней.
- Когда ты, поп, разбогател-то? Знаю - бедно жил.
- Ну вот еще, - сказал Ислантий, - это советской власти товар. Я только сторожу от худых людей.
- Правда. От хороших людей зачем сторожить!
Они продолжали работу, думая каждый о своем.
Потом приехали охотники, наполнили склад новостями.
- Что слышали ваши уши? - спрашивал Ислантий, замечая, как Савонэ спряталась за тюки пушнины в углу склада.
- Много новостей, хозяин. Товарищ Кузнецов где?
- Спит товарищ Кузнецов.
- Скажи ему: Халиманко за Камень побежал, батраки сказывали.
- Пусть бежит.
- Он Савонэ убил. Боится.
- Пусть боится. За Камнем тоже тунсоветы.
- Еще слух слышали. Выучей Семка батраку голову попортил.
- Веселое дело. Судье работа есть. Ну, выбирайте товар.
Охотники забрали муки, охотничьих припасов, по дюжине пачек нюхательного табаку и уехали.
Глава седьмая
Чудесная жизнь развернулась перед старой Савонэ.
В одну из длинных полярных ночей подъехали к фактории несколько няпоев - поездов оленьих упряжек. На нартах лежали бревна, кирпичи, железные трубы, доски.
Сто строителей сопровождали этот груз, весело ругая сорокаградусный мороз и тундру. Это не мешало им хвастаться, что они здесь построят тундровую столицу.
- Назло надменному соседу здесь будет город заложен, - продекламировал курносый парнишка.
- Здесь соседи хорошие, - сказала Савонэ, - раньше тунгусы были сердиты на наших пастухов, а теперь ничего. Тунгусы тоже олешек пасут.
- Я это Пушкина читаю, - сказал паренек.
- Пушкина? Может, и правда у него худые соседи были, - сказала Савонэ и пошла в склад перебирать товары. Она считала теперь это своей обязанностью. Во время работы ее не мучили воспоминания. К тому же она не осуждала Халиманко, потому что закон тундры древен и мудр. Если бы она не любила когда-то тунгуса, на нее б не упал уголь.
Кончив работу в складе, Савонэ обходила чумы строителей. Днем они взрывали аммоналом вечную мерзлоту, клали фундамент, а ночью ставили срубы. Тут были женщины: татарки, ненки, русские и даже одна калмычка, и, несмотря на то, что они были замужем за мужчинами чужой национальности, они от этого не были менее счастливы.
Савонэ приходила в домик фактории и спрашивала Ислантия:
- Скажи, поп, почему я худо жила?
- Так надо было царю и церкви. Однако клянусь, старуха, что ты скоро поймешь Советскую власть. Поняла меня?
- Нет, - чистосердечно признавалась Савонэ.
- Пойми главное, что Халиманко трусливый заяц, а остальное потом поймешь.
- Ладно, - сказала Савонэ.
Глава восьмая
Новый, пахнущий сосновым бором двухэтажный дом стоял в лесах. Поодаль подводили фундамент под баню. С фонарями "летучая мышь", не обращая внимания на мороз, плотники заканчивали установку стропил. В одной из начерно отделанных комнат спешили столяры. Никто не оставался бездеятельным. Даже ребятишки нашли работу. Они показывали Савонэ самые лучшие в мире щепки.
Савонэ запасала дрова, чувствуя себя ответственной за хозяйство фактории. Руки ее, не привыкшие к безделью, энергично наводили порядок на складе, и даже самовар Ислантия в ее руках закипал быстрее.
Время торопилось, как торопятся птицы, летящие на юг.
С наступлением полярной ночи красавец дом стоял под звездным небом. Над ним качался изменчивый, оранжево-алый полукруг северного сияния, постепенно удаляющегося в ночь, к Полярной звезде.
Савонэ стояла на крыльце фактории, с открытой головой, позабыв о морозе. И впервые в ее душе родилось что-то похожее на обиду. Она ведь могла жить так же хорошо, как товарищ Кузнецов и Лена, если б ее не отдали за Халиманко.
Ислантий колол дрова. Савонэ подошла к нему.
- Скажи, поп, чем тунгус хуже ненца?
- Ничем, старуха. Все это придумали урядники да попы. Иди чаю приготовь. Судья приедет сей день. Веселые дела пойдут.
Савонэ удивило, что в факторию приезжает много охотников. Они сдают по шкурке песца и ставят чумы в ожидании чего-то.
- Охотиться надо, - не вытерпела Савонэ.
- Судья приехал? - спрашивали те в свою очередь. - Выучея Семку судить будут. Милиция уже едет.
Глава девятая
И верно, привез Семку Выучея милиционер - закутанный в собачий тулуп толстяк. Его упряжку вел Ваня Лаптандер - батрак Выучея с туго забинтованной головой. Искалеченный хозяином, он потерял дар речи.
У милиционера было обмороженное лицо и редкие рыжеватые усы. От толчков нарт он пыхтел и ругался, потому что у него болел живот. В пути для острастки он говорил ехавшему впереди ясовеем Семке Выучею:
- Правильно, хозяин, веди. Я, смотри, нюхом дорогу чувствую.
Подсудимый угрюмо смотрел на небо и говорил, что будет плохо, если начальник долго проболеет животом.
- Ну, знаешь, - говорил милиционер, - я не впервые в таких переплетах бываю. Иной раз такого гада везешь, что дух занимает. Меня трудно провести. На юридическом фронте я собаку съел.
- Собаку съел - чего хорошего. Ни мяса, ни жиру нет, - сказал подсудимый, и они поехали дальше.
Ваня Лаптандер пытался говорить жестами, но у него ничего не получалось, и он, сжав кулак, погрозил в спину хозяина.
- Факт, - сказал милиционер, - мы отобьем у него охоту драться. Много еще ехать?
Батрак отрицательно покачал головой и ткнул хореем на север. Милиционер долго смотрел в указанном направлении, но ничего не видел. Глаза его заслезились, а он все смотрел, пока ему не показалось, что вдали действительно мерцают алые и голубые огни. Олени, раздувая ноздри и сильно выкидывая ноги в стороны, мчались еще час-два и наконец остановились у фактории, полной народа.
Милиционер снял тулуп и повел подсудимого. Семка Выучей, держа в руках мешок с мясом, хлебом, сахаром и табаком, оглядел камеру, удовлетворенно послушал, как мучается с плохим замком, запирая его, милиционер.
Потом посмотрел в синюю ночь и стал с аппетитом есть мороженую оленину.
- Здравствуйте! - сказал милиционер, входя в факторию. - Кулак Семен Выучей к месту суда доставлен.
- Хорошо, садись чай пить, - ответил высокий и плешивый человек.
И милиционер только сейчас увидел судью.
- С удовольствием опорожню самоварчик, - сказал милиционер.
Глава десятая
Маленькая комната судебного заседания не вместила всех пришедших на суд.
Когда пришел судья, все почему-то встали. Савонэ подумала, что он большой начальник, и тоже встала. "Стало быть, надо так, коли все встают", - подумала она, а тем временем судья читал обвинительное заключение. Оно было длинно и непонятно Савонэ.
- Семка Выучей плохо сделал что?
- Батраков бил, - ответил сосед.
- Зачем бить батраков? - сказала Савонэ. - Батракам тоже несладко живется.
- Убьют теперь Семку. Судья худой да плешивый. Убьют, - сказал сосед.
- Зачем убивать? - сказала Савонэ. - Заставить Семку батрачить, так узнает, как батракам живется.
Судья приступил к допросу.
Теперь все сидели, а стоял только Семка.
- Скажите, подсудимый, зачем вы били батраков? - спросил судья.
У Семки дрожали ноги. За судьей он видел на портрете строгое лицо Михаила Ивановича Калинина и подумал, что пощады ждать нечего.
- Что, подсудимый, вы молчите? Чем вы били батраков?
- Вануйту бил всем, сына его тынзеем, Япту бил, Пырерку бил, Явтысого бил, Талея не бил. Жену бил, она плохая для гостей, скупится для гостей. Двух других жен бил помаленьку, раза четыре чем попало. Если не забыл, только этих и бил… Лаптандера бил раньше; летом он убежал из табуна. Атувьи и Кергувьи тоже убегали из дальних табунов, бил их… Работники сердились из-за этого…
- А как пострадавшего?
- Ваньку я не бил… Он сам виноват.
- Да? - удивился судья.
Савонэ протиснулась к Семке. Она его знала хорошо. Недаром он был лучшим другом Халиманко.
- Ванька Лаптандер пьяный был и на хорей наткнулся. Ваньку я никогда не бил.
- Это правда? - спросил судья у зала.
Охотники и пастухи опустили глаза. Все они были в неоплатном долгу перед Семкой Выучеем.
Савонэ осмотрела зал, увидела страх в глазах сородичей. И она удивилась, что Семка вначале говорил правду, а потом стал врать.
- Так что же, это правда, пастухи и охотники? - снова спросил судья.
Семка обернулся и тяжелым волчьим взглядом осмотрел зал.
- Правда, начальник, - сказал он твердо, - все знают, что это правда.
- Нет, - сказала, изумляясь вранью Семки, Савонэ. - Семка, верно, забыл, как в гостях у Халиманко тыкал Ваню головой в снег за то, что он в колхоз хотел уйти. Зачем, Семка, ты забыл это?
И случилось то, чего хотел судья. Перебивая друг друга, пастухи и охотники рассказывали про злой характер Семки Выучея, про его хитрость и ненависть к Советской власти.
Судья расспрашивал так тщательно, что Савонэ и ее сосед решили, что он справедливый человек. Ваня Лаптандер отвечал на вопросы, кивая головой "да" или "нет".
Потом все встали. Семку повели на улицу и сказали, что он два года будет сидеть в тюрьме.
- Скучно там, - посочувствовала Савонэ, - олешек нет, баб нет.
А Семка кричал, что Ваньке Лаптандеру теперь все равно не жить, что пусть подохнут Ванькины олешки, потому что Халиманко отомстит за своего друга.
Когда Савонэ возвратилась на факторию, то у склада увидела прислонившегося к углу Ваню Лаптандера. По лицу его текла кровь. Он думал, что голова его зажила, и сорвал повязку.
- Зачем голову портишь? - с жалостью спросила она.
Она взяла его под руку и бережно повела в комнату Ислантия. Ислантий мучился с самоваром, потому что нигде не мог разыскать сапога. Увидя больного, он бросил хлопоты и побежал за аптечкой. Ловко орудуя бритвой, он снял волосы около раны, промыл ее и забинтовал розовой марлей.
- Молодец, старуха, - говорил он, брея заодно бороду и усы пастуху, - сегодня ты начинаешь краешком глаза видеть правду.
У пастуха кружилась голова. Он шевелил губами, еле держась на стуле.
- Плохо парню, спать положи, поп, - сказала Савонэ и помогла Ислантию перетащить пастуха на кровать.
- У меня сегодня сильно болят глаза, - сказала Савонэ и вытерла рукавом слезы.
Глава одиннадцатая
Утром к Савонэ пришли пастухи. Они глядели на нее с уважением. Охотник с больными глазами сказал, что у него не ловится песец, а у соседа ловится хорошо, потому что он шаманит. Нельзя ли будет отобрать у соседа песцов и разделить их между больными охотниками, ведь Советская власть не любит шаманов.
Савонэ выслушала охотника и сказала, что подумает над этим вопросом.
Второй охотник, маленький и щуплый подросток, спросил, можно ли ему бить жену.
Савонэ подумала и сказала:
- Нельзя: бабе, думаю, больно, и она худых мужиков рожать будет. А кому худые мужики нужны?
- Правда, правда, - согласился охотник и, бесконечно благодарный, ушел из комнаты.
Третьей пришла девушка. Осмотревшись вокруг, она попросила совета, стоит ли ей жениться на русском плотнике. Она его очень любит, и они уедут из тундры куда-нибудь далеко.
- Женись, девка. Что русский, что тунгус - все едино хорошо. Только дальше уезжайте, а то отец побьет.
- Его Саней звать. Он такой хороший - красный, красный, как тундра в августе.
- Ну вот и живите, - сказала Савонэ, - плотники хорошие люди. Они всегда мне щепки давали. Хороших щепок давали. Женись, девка.
С этого дня неожиданная слава легла на плечи Савонэ. Пастухи и охотники, рыболовы и почтовые ясовеи-проводники - все приходили к ней советоваться о жизни. Она с сердечной заинтересованностью выслушивала их и говорила, что думает. Вечером Ислантий и судья разрешали ее сомнения. Утром клиенты Савонэ получали мудрые советы.
Так росла ее слава.
Начальник фактории товарищ Кузнецов вместе с Леной разъезжали по тундрам, и Ислантий, заметно скучая, поговаривал о них все чаще и чаще.
- Хороший хозяин у тебя, поп, - говорила Савонэ с уважением.
- У хорошего хозяина неплохой и помощник, - отвечал, улыбаясь хитро, Ислантий. - Пушнины сей год большой урожай, хвалить товарища Кузнецова сильно будут. Может, премию дадут. Прошлую зиму из самой Москвы мне самовар прислали. Сейчас еще, знать, дадут.
- Бедно ты жил раньше, поп.
- Плохо… Когда от цинги помер дьякон, я написал в епархию о церковушке. Ветер в ней свистит, тундровые мыши резвятся, а есть нечего. Из епархии прислали мне только "Церковные ведомости", а потом за хулу на бога остригли власа, и я стал охотником.
- Оленщиком лучше быть.
- Нет, я просто плохой поп был. Настоящий поп всегда сыт.
- Зачем ругать себя? Ты хороший человек. Ненцам ты не мешал жить. Пастухи тебя уважают и не боятся, как шамана.
- Какой из меня поп? - сказал Ислантий. - Мой отец сапожник, любил вино и церковную музыку и вот с большим трудом выучил меня на попа, а из меня охотник вышел. А долгогривых я сам не терплю.
Глава двенадцатая
Страх гнал Халиманко к гулким отрогам Пай-Хоя. Ни тундровые бураны, поднимающие снежные смерчи, ни ледяной ветер - ничто не могло задержать его панического бега. Он боялся каторги. В одну из передышек нагнала Халиманко молва. Привез ее невзрачный охотник с бесцветными глазами на скуластом туберкулезном лице. Разрешив угостить себя разбавленной водкой, он с восторгом сообщил Халиманко, что Семку Выучея засадили, потому что Савонэ рассказала про все его дела. Савонэ, кроме того, рассказала русским начальникам про то, как Халиманко бил ее и бросил в тундре.
- …Самый страшный начальник, милиционер, сказал всем, что теперь Халиманко никуда не убежит, все равно его поймают.
- Там деревянный чум выстроили - тебя да Семку судить, - сказал охотник с удовольствием и захрапел на шкурах у костра.
Халиманко с ненавистью посмотрел на охотника-молву и в бессильной злобе прибил Сэрню. Он схватил ее за косы, та упала на латы, и клок волос остался в руках Халиманко. Она долго кричала и билась головой о латы, пока не разбила лицо в кровь.
Халиманко испугался этого. Он схватил нож и пообещал прирезать ее. Сэрня забилась в припадке, и вторая жена, недавно ослепшая Степанида, терла ей лицо снегом, пока та не пришла в себя и не уснула.
Халиманко метался на своих нартах от стада к стаду, а в ночь, когда луна стояла над северными сопками, приказал повернуть стадо обратно на запад. Пастухи насторожились. Они видели, как покидает покорность молодую жену Халиманко. Когда хозяин был в стаде или шаманил в пармах соседей, отгоняя болезни от зырянских стад (шаманья сила Халиманко не знала национальных границ), Сэрня приходила в чумы батраков и говорила, что Халиманко сам бросил Савонэ на голову уголья.