- Ты всех не охаивай, Марк, - проговорил Баклан. - Подумаешь, один Талалин хорош, а все - ничто. Легче на поворотах, а то ногу подвернешь… Ясно?
- Ясно! - бросил Марк.
- А если ясно, так давай потише, - сказал Думин. - Мы к оскорблениям не привыкли, учти это. "Купцы-ы!" Капиталистами еще назови… Ты давай нашу рабочую честь не трогай, Талалин. Это тебе не игрушка.
- А ему плевать на нашу рабочую честь! - крикнул Беседин. - Зря вы, Петр Константинович, задерживаете его. Собрался - пускай идет. Потеря для бригады невелика. Он обойдется без нас - мы тоже не пропадем. Правильно я говорю, товарищи?
- Можно мне? - Харитон Езерский, как школьник, поднял руку. - Можно мне? Я вот что хочу сказать: работаю я в бригаде Ильи Семеныча не первый день, вы это, конечно, знаете…
- Знаем, - усмехнулся Байкин. - Давай короче.
- Ты не кривляйся, - огрызнулся Харитон. - И рот мне не затыкай… Так вот. В бригаде Ильи Семеныча Беседина я работаю не первый день. Но не помню, чтобы у нас когда-нибудь случались такие скандалы. Всегда все говорили: бесединцы - это пример. Пример, понятно тебе, Талалин?
Езерский быстро нагнулся, открыл свой объемистый чемодан, выхватил оттуда пачку газетных вырезок.
- Иди-ка погляди, Талалин, кто такие бесединцы! - крикнул он Марку. - Погляди! "Впереди - бригада Беседина!", "Бесединцы задают тон", "240 процентов месячного плана - таков результат предоктябрьской вахты бесе динцев!", "Бесединцы - волшебники голубого огня", "Это настоящие строители коммунизма!"… Ясно тебе, Талалин? Это только заголовки. А погляди, что в статьях. О каждом из нас, понял? О Баклане, о Байкине, о Езерском, Думине, Андреиче… Купцы, да?
- Регламент! - сказал Байкин. - Хотя ты и волшебник голубого огня, регламент должен быть.
- Не надо, Костя, - тихо попросил Марк. - Пусть говорит.
- А говорить-то больше нечего! - Езерский бережно сложил вырезки и положил их в чемодан. - Я уже все сказал. Если до кого-нибудь что-то не дошло - беда не моя. Могу только предложить: коль Талалин нанес оскорбление всей бригаде - пусть уходит. Так будет лучше.
Марк сидел неподвижно, ни на кого не глядя. "Настоящие строители коммунизма? - думал он. - Это Харитон настоящий строитель коммунизма? Или бригадир?"
Он поднял голову, посмотрел на стоявшего у двери Беседина, на Харитона, снова начавшего перевязывать обмороженную руку Беседина, искоса взглянул на Думина и на Андреича… "Настоящие строители коммунизма…"
Нет, Марк не привык кривить душой. Он должен признаться хотя бы самому себе: не такими должны быть настоящие строители коммунизма. Не такими. Чегото в них нет еще, а чего - он, Марк, не знает. Может быть, нет большой души, чтобы, не раздумывая, в огонь и в воду за будущее, чтобы, если надо, сгореть за один только шаг вперед к этому будущему, за один только шаг вперед!
"А есть ли у меня самого эта большая душа?" - подумал Марк.
И ничего себе не ответил. Не смог…
- Да, пусть лучше уходит, - сказал Беседин. - Для бригады это будет лучше.
Смайдов молчал.
Тогда Марк встал, поднял с пола свой чемоданчик. Хотел было уже выйти из избы, но Костя Байкин сказал:
- Подожди, Марк. Уйдем вместе. Мне тоже стало здесь тесно.
- Не стоит, Костя. - Марк невесело улыбнулся, взглядом благодаря Байкина. - Лучше я один…
Езерский заметил:
- А чего - один? Вдвоем веселее. По Байкину тоже бригада не заплачет. Спокойнее будет…
- Спокойнее? - тихо спросил Смайдов, вставая. - Спокойнее, говоришь?
- Конечно, - ответил Харитон. - Пускай топают.
- Ты уж очень часто за всю бригаду говоришь, Езерский, - сказал Петр Константинович. - Уверен, что все думают, как ты?
- Уверен. Я, товарищ парторг, слов на ветер не бросаю.
Смайдов вплотную подошел к Харитону, сказал:
- Ну и штучка ты, Езерский. Смотрю на тебя и думаю: ты вроде как человек с другой планеты, где только зарождается жизнь. Как одноклеточное. Какому богу ты поклоняешься, Харитон? Только вот этому! - Смайдов опустил руку в карман, извлек из него несколько монеток и подбросил на ладони. - Только вот этому богу. На все остальное тебе наплевать. И на рабочую гордость, и на честь, и на дружбу. Распинаешься, передовика из себя строишь. А самой простой вещи понять не можешь: коммунизм должен строиться чистыми руками.
- Не такими, как вот эти? - Езерский протянул свои руки со следами ссадин, въевшейся в ладони окалины, со шрамами от ожогов. - Не такими, как вот эти? - хрипло повторил он. - Может, в лайковых перчаточках коммунизм строят? Да я этими руками не меньше тыщи шпангоутов сварил. Я ими полсотни кораблей от кладбища спас… И вы меня не хайте, товарищ парторг… Честно скажу: прилетим в порт - жалобу подам…
- Не пугай, Езерский, - бросил Петр Константинович. - Лучше подумай, о чем я тебе сказал.
- А вообще-то Харитон прав, - нарочито внимательно рассматривая свои ладони, проговорил Беседин. - Обзывать рабочего человека никому не дозволено. И говорить, что не такими руками коммунизм строится, - это тоже неправильно. У настоящих сварщиков руки беленькими не бывают. Вот так-то… Сейчас скажу одно: прилетим домой - там во всем разберемся.
- Зачем же там? Мы и тут во всем разберемся, Беседин, - сказал Смайдов. - И запомни: никто никуда перебираться не будет. Во-первых, потому, что на корабле и без нас не очень просторно. А во-вторых, - и это главное, товарищ бригадир, - в этой избушке не так уж тесно, как вам с Езерским кажется. А теперь давайте-ка кое в чем разберемся… В прошлом году мне довелось побывать на одной английской судоверфи… Садись, Езерский, послушай, это и тебя касается… Познакомили меня там с известным сварщиком Артуром Прайтом. Парню, наверно, лет двадцать пять, рослый такой, голубоглазый, шевелюра, как у нашего Андреича, - золото высшей пробы. Красавец парень. Я смотрел, как он работает. Огонь! Ни одного лишнего движения, все рассчитано, все продумано, в общем - профессор. Рассказывали, что и прадед его, и дед, и отец - все были потомственными докерами: плотниками, клепальщиками, сварщиками. Целое поколение докеров. Но Артур Прайт затмил всех. Самая тонкая работа, самый срочный заказ - Артуру Прайту. Сорок - пятьдесят часов просидеть с электродом в трюме для Прайта ничего не значит. Стожильный человек. Фирма - хозяева судоверфи - выпустила открытку, на которой изображен сварщик. Я ее вам потом покажу. Тираж открытки - десять тысяч. А ее раскупили за три дня. Покупали в основном рабочие: здорово ведь, черт возьми, своего трудового человека увидеть на открытке, будто это известный артист.
Артур Прайт, узнав, что я из Советского Союза, пригласил меня в гости и показал подарки, которые тричетыре раза в год получает от фирмы. Целая куча подарков. Серебряный портсигар с монограммой, пластмассовый теплоход-лайнер, часы с гравировкой, миниатюрный магнитофон… Беря в руки то одну вещичку, то другую, Прайт рассказывал:
- Это - за "Королеву Елизавету". Лайнер неудачно причалил и помял нос. Работы было на неделю - я сделал за трое суток. Не спал и почти не ел: "Королеве" надо было уходить в рейс по расписанию, иначе компания терпела убытки… Это - за танкер "Георг", у него дала течь подводная кормовая часть. Варил под водой, потом полмесяца лежал в больнице - что-то с легкими… А эту штуку подарил сам директор фирмы: я со своим приятелем работал на его личной яхте. Мы знали: директор через пару дней должен был выйти на своей яхте в море, разослал приглашения, а тут какой-то балбес катером пропорол ей бок. Сорок восемь часов мы с приятелем не смыкали глаз…
- Ты любишь свою работу? - спросил я Прайта.
Он взглянул на меня с откровенным удивлением.
Даже чуть-чуть растерялся, настолько странным для него показался мой вопрос. Потом воскликнул:
- Черт меня подери, я, кажется, никогда об этом не думал! Люблю ли я свою работу? Пожалуй, да, потому что она позволяет мне надеяться на лучшее будущее. А вообще, вряд ли можно найти человека, которому нравилось бы сидеть по сорок часов кряду с электродом в руках. Деньги - вот что главное. Деньги! Через пару лет у меня будет достаточно капитала, чтобы осуществить свою давнюю мечту: тут же, рядом с доками, я открою небольшой бар. Виски, пиво, легкая закуска… Маленький бизнес! Но сейчас… Сейчас я должен выжать из себя все…
Смайдов помолчал, по привычке поглаживая искусственные пальцы протеза, потом взглянул на Езерского и спросил:
- Теперь скажи мне, Езерский: какая разница между тобой, советским человеком, и Артуром Прайтом, который мечтает стать хозяином пивного бара? Есть между вами разница? И он, и ты - оба вы работаете только ради денег… Ну, говори, Харитон, мы послушаем.
Беседин фыркнул.
- По-вашему, что ж, Харитон - капиталист? Что-то вы загинаете, товарищ парторг.
- А Прайт тоже не капиталист, - улыбнулся Петр Константинович. - И вряд ли им станет. Даже если ему удастся открыть свою пивнушку, он долго с ней не протянет. Акулы покрупнее сожрут его вместе с этой пивнушкой… Так как же, Езерский? Или ты ответишь, товарищ бригадир?
- За двоих, - усмехнулся Байкин. - Стимул у них обоих одинаковый.
Смайдов подумал, что Илья сейчас взорвется. Он видел, как вздулись его желваки, с какой нёнавистью он посмотрел на Костю. Но, к удивлению Смайдова, бригадир сумел подавить в себе вспышку ярости. Он вдруг спросил:
- Вы получаете зарплату, товарищ парторг? Или работаете на общественных началах?
Петр Константинович ответил, не задумываясь:
- Зарплату я получаю, но работаю не за деньги. Я просто не могу не работать.
- Не верю! - Беседин взмахнуд рукой, повторил: - Не верю! Если бы вы ни в чем не нуждались - сидели бы целыми днями с удочкой или грелись у печки. И Байкин сидел бы, дай ему сейчас пенсию полторы-две сотни. Может, скажете, вот этот товарищ, - Илья презрительно кивнул в сторону Марка, - прилетел бы сюда вкалывать, если бы у него миллион был?
- Прилетел бы, - спокойно сказал Марк. - А по-твоему, Илья Семеныч, и по Езерскому, выходит, что при коммунизме и работать будет некому? Всего ведь в достатке будет, по потребности. Зачем утруждать себя? Так?
- Тоже мне, агитатор! - бросил Харитон. - "По потребности!" Ты мне сперва дай это, по потребности…
- Сейчас принесу, - сказал Байкин. - Посиди минутку…
Андреич и Думин засмеялись. Димка Баклан добавил:
- Быстрей, Костя. Как выйдешь - направо за угол. Там выдают. Прихвати и на мою Долю. Чтоб не раскисло - в целлофан заверни.
- Хи-хи да ха-ха, - сказал Харитон. - Христосики собрались. Как получка - каждый карман шире расставляет, а тут… Чего хихикать? Мы что с Ильей Семенычем - не по закону? Не по закону, а? Грабим кого? Материальная заинтересованность - это не стимул! Слыхали такое? А об чем же дебаты? Языками потрепаться? Идейными себя выставлять? Ну и пошло оно тогда все к черту. Завтра работаю шесть часов - и точка! Ясно, товарищ парторг? Пускай многоклеточные задарма вкалывают…
- И пускай советский корабль на дно идет, - сказал Петр Константинович. - Какое до этого дело Езерскому?! Так, Езерский?
Харитон промолчал.
- Никто твоих прав ущемлять не собирается, - проговорил парторг. - Речь идет не об этом. Речь идет о том, что надо быть настоящим человеком. Советским человеком, понимаешь?
- Понимаю. Завтра работаю шесть часов. По закону. По советскому закону. Кто хочет работать не по закону - пожалуйста. Не возражаю.
- Ты будешь работать, как все, - спокойно сказал Смайдов. - Бригада тебе не позволит здесь увиливать.
К полуночи ветер достиг ураганной силы. Казалось, еще немного - и эта маленькая избушка или будет снесена в океан, или развалится на части. Где-то недалеко обрушивались ледники, где-то с быстротой шквала с гор неслись снежные лавины. Остров вздрагивал, будто в недрах его проснулся вулкан.
Для Смайдова бураны были не в новинку. В тундре тоже, бывало, закрутит так, что ненцы начинают думать: не конец ли света? Петр Константинович помнил, как однажды пурга разметала целое стойбище. Сорвала чумы, разбросала по тундре оленьи упряжки, невесть куда угнала две сотни оленей. Искали их потом на самолетах, долго искали, половину удалось найти, а половина так и сгинула.
Нет, тундра умеет себя показать. Но в такой заварухе, как эта, Смайдову не приходилось бывать.
Он и сам не понимал, почему у него так тревожно на душе. Стараясь рассеять эту тревогу, Петр Константинович пытался думать о чем-нибудь постороннем, наглухо закрывал голову регланом, чтобы отгородиться от гула бурана, однако чувство или, скорее, предчувствие надвигающейся беды не покидало его. Несколько раз он вставал, подходил к окошку, плотно забитому снегом, стоял, мысленно представляя, что делается за стенами избы, и снова ложился на свой топчан. Ворочался, курил папиросу за папиросой, а сон все не шел.
"Надо почитать, - решил он наконец. - Устану - тогда усну".
Вытащив из-под подушки книгу, Петр Константинович включил над головой маленькую лампочку, питаемую аккумулятором, раскрыл книгу на загнутой странице. "Счастье ревущего стана…" Смайдов любил этот рассказ. Он будто видел перед собой сильных людей с их необузданными страстями, ему даже казалось, что с кемто из них он уже встречался. "Не вот с этим ли?" - улыбнулся Петр Константинович, разглядывая иллюстрацию. Один из персонажей - здоровенный детина, заросший густой щетиной, - держал над головой голого ребенка, держал неуклюже, неумело, но очень бережно; другой, обнаженный до пояса, с пистолетом за ремнем, хохотал. Хохотал, видно, так заразительно, что, глядя на него, Смайдову и самому захотелось рассмеяться. "Да, колоритные фигуры!" - подумал Петр Константинович.
В это время сквозь рев бурана до его слуха донеслись какие-то звуки, не похожие ни на стон ветра, ни на грохот снежных обвалов, ни на шум сползающих ледников.
Звуки были настолько слабыми, что едва-едва прорывались сквозь гул урагана, временами совсем затухали, как бы растворяясь в общем хаосе, потом опять возникали, тревожа и настораживая.
Смайдов сунул книгу под подушку, сбросил реглан и подошел поближе к окну. Долго стоял не дыша, весь превратившись в слух. Минуту или две он ничего, кроме завывания бури, не мог различить. И уже подумал, что напрасно встревожился, но в это время шквал ветра со стороны океана донес до него нечастые всхлипывания сирены. Разрываемые ветром гудки сирены точно захлебывались, и было похоже, что где-то далеко кричит человек, которому пытаются зажать рот.
Смайдов скомандовал:
- Подъем!
Он бросился к своей одежде, схватил реглан, но прежде чем одеваться, снова крикнул:
- Подъем!
Первыми вскочили Беседин, Марк Талалин и Костя Байкин. Еще ничего не поняв, они торопливо начали натягивать штаны, совать ноги в унты, искать кухлянки. И только через минуту Беседин оторопело спросил:
- Что случилось?
- На угольщике тревога, - ответил Смайдов, продолжая одеваться. - Подают сигналы бедствия. Надо быстро туда добираться. Быстро, как можно быстрее.
Беседин сорвал с Езерского одеяло, подскочил к Баклану, ткнул его в бок, тряхнул Думина и Андреича.
- Какого черта лежите?! - закричал срывающимся голосом. - Ждете отдельного приглашения?!
Харитон, еще не придя в себя, сказал:
- Куда? Пускай многоклеточные…
- На корабле тревога, - снова повторил Смайдов. - Что-то там у них случилось. Быстрее, товарищи!
Второпях он никак не мог приладить протез, наконец бросил его на топчан, натянул реглан.
Страшной силы шквал налетел на избу, ударил в стены, словно стараясь их протаранить. Лампочка качнулась, замигала, задребезжал на столе пустой стакан.
- Куда идти-то? - заскулил Езерский. - Нас там заметет, как тундрянок!..
Он снова полез под одеяло, но Смайдов крикнул:
- Езерский!
Харитон вскочил и, подтягивая кальсоны, зло посмотрел на парторга.
- Что - Езерский! Нету таких законов, чтоб человека на погибель гнать. Нету! Слышите, что там творится? Не пойду я. Не пойду, ясно?
- Ты пойдешь, Езерский, - сказал Смайдов, - потому что пойдут все. Ты слышал меня? И хватит митинговать, одевайся.
Марк уже натянул на себя унты и кухлянку и, стоя у двери, презрительно бросил:
- И правда - одноклеточное!..
В это время шквал снова ударил в избу, проревел за окном. Харитон жалобно заморгал, попятился в угол.
- Петр Константинович… - губы его дрожали, в глазах была мольба, - Петр Константиныч, я не могу… Я не такой сильный, как другие…
Смайдов сорвал с вешалки его тулуп, бросил ему на руки:
- Одевайся!
Один за другим они вышли из избы. Их оглушило. В первую же минуту. Ни взглянуть, ни вздохнуть. Пурга наваливалась яростно, злобно, зажала рты, залепила глаза, разметала всех в разные стороны.
Беседин перекричал пургу:
- Все ко мне!
Он прихватил веревку и теперь, согнувшись почти вдвое, пробирался от одного сварщика к другому, бросая на ходу: "Держись". Смайдову сказал:
- Я пойду последним.
Они то шли, то ползли по сугробам. Ветер бил навстречу, густая темень и снежная мгла стеной отделяла их друг от друга, и, хотя расстояние между ними было не больше трех-четырех шагов, каждому из них казалось: он один на один остался сейчас с ночью, с пургой и со своими тревогами.
Марк и Смайдов шли впереди. Беседин замыкал шествие. Предпоследним был Езерский. Он брел с закрытыми глазами, судорожно вцепившись в веревку. И когда буря валила его с ног, он падал лицом в снег, даже не пытаясь прикрыться рукой: не было сейчас такой силы, которая могла бы хоть на мгновение оторвать его руки от веревки. Страх потерять эту единственную связь с теми, кто был сильнее его, отнимал у Езерского волю, он не мог не думать о том, что ему грозит смертельная опасность.
Его все время била дрожь, мелкая противная дрожь, но он почти не старался унять ее и уж совсем не старался понять; отчего это: от холода, страха или от того и другого сразу.
На минуту все остановились. Видимо, Марк и Смайдов не вполне были уверены, правильно ли они идут, и остановились, чтобы еще раз услышать гудки сирены и по ним сориентироваться. А может, просто выбились из сил: им ведь было труднее всех, так как приходилось пробивать дорогу.
Беседин закричал:
- Что там?!
Никто ему не ответил. Никто его наверняка и не слыхал. Тогда он по веревке подобрался к Харитону, крикнул:
- Стой на месте! Я сейчас вернусь.
- Не уходи! - Харитон, забыв о веревке, обеими руками уцепился за кухлянку Беседина. - Не уходи, Илья! Я боюсь! Слышишь, мне страшно без тебя…
- Дурак! Совсем ошалел от страха. Пусти!
- Не пущу!
Харитон и вправду одурел. Теперь он держался за Беседина такой же мертвой хваткой, как минуту назад - за веревку. И готов был вцепиться в кухлянку зубами, лишь бы его не оторвали от бригадира.
Илья рассвирепел. Схватив Харитона за грудки, он встряхнул его так, что тот клацнул зубами.
Илья не мог видеть лицо сварщика - в этой кутерьме вообще ничего нельзя было увидеть, - но по его всхлипывающему голосу, по той лихорадочной дрожи, которую он ощутил в пальцах Харитона, Беседин понял, что с ним происходит. Понял, но это не вызвало в нем ни капли жалости или сочувствия… Паршивый щенок, дрожит за свою шкуру, будто она стоит кучу золота…