2
Недалеко, метрах в восьмистах от потерпевшего аварию угольщика, стояла старая заброшенная изба какогото промысловика. С широкими полатями и неуклюжей, но навечно сложенной печкой, с узеньким оконцем, похожим на амбразуру, она, наверно, не меньше полсотни лет служила хозяину, а теперь в ней поселились сварщики, прилетевшие с материка. За оконцем белел застывший океан. У берегов громоздились бесформенные ледяные глыбы. Позади избы - изрезанные, мрачные кручи Шпицбергена. Там, наверху, откуда сползали льды, все время что-то охало, стонало, иногда будто взрывалось, и тогда над всем этим угрюмым краем долго плыла приглушенная стужей канонада. Плыла неторопливо, как низкие тучи, стыла, насквозь прошитая ледяными иглами, и замирала серым окоемом.
Бывало, что где-то совсем рядом с крутизны обрушивалась ледяная громада, ломала многометровую толщу льда, и океан гудел на десятки километров.
Смайдов сидел у печки, неотрывно глядел на красные угли и не то дремал, не то просто пребывал в долгом забытьи, когда нет ни мыслей, ни желания пошевельнуться. На полатях, на грубо сколоченных топчанах спали сварщики. Шумно, с присвистом, всхрапывал Илья Беседин, тонко, как мышь, попискивал носом Харитон. Марк Талалин, зарывшись лицом в длинную шерсть кухлянки, что-то бормотал, и Смайдов видел, как медленно то сжимаются, то разжимаются пальцы на его руке. Андреич лежал на краю полатей, длинные ноги Думина покоились у него на животе, и Андреич изредка пытался их сбросить, но, видимо, не хватало сил: поворочается парень, поворочается и опять тут же засыпает. За Думиным, сжавшись в комочки, тихо посапывали Костя и Баклан.
Пошуровав в поддувале кочергой, Петр Константинович подошел к своему топчану и, сняв унты, залез под одеяло. Нащупал под подушкой папиросы и спички, вытащил их, закурил. Это была давняя его привычка: перед самым сном, уже лежа в постели, закурить и в темноте наблюдать за огоньком папиросы. Он протягивал руку в сторону, медленно чертил ею в воздухе кривые и окружности, а сам все смотрел на огонек, и ему казалось, что это идет ночной воздушный бой и он сам участвует в этом бою. Докурив папиросу, Смайдов резко, сверху вниз, опускал руку к пепельнице, искорки рассыпались и гасли, а Петр Константинович удовлетворенно говорил:
- Вот так…
"Истребитель" противника был сбит, и Смайдов, улыбнувшись, засыпал.
Сейчас он уснуть не мог. Курил папиросу за папиросой, ворочался с боку на бок, прислушивался к оханью и стонам сползающих в океан ледников и никак не мог заставить себя ни о чем не думать. Неожиданно разболелось правое плечо. Боль с каждой минутой становилась нестерпимее, и Смайдов был уверен, что это к непогоде. Наверняка скоро закрутит такое, что не взвидишь белого света. Ему уже и сейчас казалось, что он слышит, как начинает завывать пурга.
Он снова встал с топчана, босиком подошел к оконцуамбразуре, вглядываясь в ночь. Вьюги еще не было, но ветер уже срывал с земли снежную пыль и гнал ее к океану. Сверху тоже начали падать крупные хлопья, косыми струями стрелять по деревянным стенам избы, по стеклу, по ледяным глыбам. "Да, вот-вот закрутит!" - подумал Петр Константинович, возвращаясь к постели.
…Смайдов не предполагал лететь сюда вместе с бригадой. Но, побывав в то памятное утро у сварщиков, понял: если он отправится вместе с ними на Шпицберген, наверняка сумеет разобраться в том, что происходит в этом маленьком коллективе.
Борисов возражать не стал.
- Давай лети, комиссар, - сказал он. - Увидишь Илью Беседина в работе - сам будешь за него горой. Да и мне спокойнее будет: условия там не санаторные, поддержка людям пригодится.
Условия тут были действительно не санаторные. В отсеках судна, где работали сварщики, лютовал холод. На внутренней обшивке корабля, на шпангоутах и стрингерах висела толстая наледь, ее скалывали, через люки вытаскивали на палубу, но бьющая через разошедшиеся швы вода снова мгновенно замерзала. Когда сварщик зажигал дугу, наледь под электродом взрывалась, облако пара обдавало его с ног до головы и, оседая на руках и лице, тут же превращалось в ледяную корку. Ее нельзя было сорвать - вместе с ней сдиралась и кожа. Люди выскакивали наверх, мчались в кормовые кубрики, где день и ночь топились печи, и только там приходили в себя.
Однако после тепла возвращаться в отсеки было еще труднее. Холод, казалось, проникал к самому сердцу и сводил его судорогами. Дышали прерывисто, точно не хватало воздуха. И в глазах все время стояла какая-то пелена, мешающая видеть, было похоже, что в них тоже появляется наледь, которую ни сковырнуть, ни оттаять.
…На третий день Андреич, придя после работы в "отель" (они теперь промысловую избушку, где жили, называли не иначе как "отель "Субтропики""), снял варежки и показал руку. Кожа на пальцах и на тыльной стороне ладони потемнела, потрескалась, и из трещинок сочилась сукровица. Пальцы слегка свело, когда Андреич хотел их выпрямить, он невольно застонал от боли.
- Болит маленько, - сказал он. - Наверно, подморозил.
- Тут не только руку подморозишь, - мрачно заметил Харитон. - А за что страдаем - никто толком не знает. Даже не выяснили, по каким ставкам оплачивать будут.
- Голодной куме обед на уме, - усмехнулся Костя Байкин. - Кто о чем, а Харитон о своем.
- А ты человеку рот не затыкай! - метнув взгляд на Костю, зло проговорил Беседин. - Тоже мне, шибко сознательный. Бессребреник…
Он вытащил из сундука-аптечки бинт и мазь, позвал к себе Андреича:
- Дай-ка перевяжу. - И Харитону: - Помоги. А то тут, видно, только одни критиканы-политики собрались, а чтоб посочувствовать человеку… Под Смайдова работают…
Смайдов еще не вернулся с корабля, и Марк сказал:
- О людях, которых нет, плохо говорить не полагается, Илья Семеныч. Известное правило.
Беседин отдал бинт Езерскому, вплотную подошел к Марку.
- Слушай, Талалин… - Он говорил медленно и очень тихо, словно этим хотел подчеркнуть значимость своих слов. - Слушай, Талалин, откуда ты тут такой взялся, что решил учить людей, которые… которые…
Марк видел: Беседин еле сдерживается, у него даже под глазом задергалось от этого сдерживаемого волнения. Не до конца понимая, откуда у Беседина такая острая к нему неприязнь, он смотрел на бригадира удивленно и даже чуть растерянно. А Илья продолжал:
- Так вот, я спрашиваю у тебя, Талалин, откуда ты тут такой взялся, а?
- Мы же вместе с вами летели, Илья Семеныч, - попробовал отшутиться Марк. - Разве вы не помните?
- В вертолете рядом сидели, по правому борту, - сказал Байкин.
- Ты ему еще место у окна не хотел уступать. Забыл, что ли? - усмехнулся Думин.
А Баклан добавил:
- Такая холодина хоть чью память заморозит. Вот и получилось, что бригадир наш теперь удивляется: откуда, дескать, появились тут разные людишки.
Илья, будто ничего не слыша, продолжал в упор смотреть на Марка. Спокойствие Талалина накаляло его еще больше. Он ненавидел Марка сейчас так, как редко кого ненавидел. За все. За все. За то, что понимал: Марк ни в чем ему не уступит, это не Харитон и даже не Костя Байкин, который хотя и ворчит, но почти всегда делает то, чего хочет бригадир. По крайней мере делал раньше, пока не было Талалина. Ненавидел за то, что Марк уж очень быстро завоевал симпатию сварщиков. Это бесило бригадира. Он не привык с кем бы то ни было делить свой авторитет, ему надо было всегда быть первым. Марк мешал этому. И, наконец, Илья ни на минуту не забывал, как Талалин унизил его там, в доках, когда речь шла о дополнительной оплате за работу на этом проклятом Шпицбергене. Такого ведь никогда еще не было, чтобы бригада отказывалась от своих личных выгод. А тут вдруг этот чистоплюй всех взбаламутил, и он, Беседин, остался в дураках. Еще тогда Илья дал себе твердое слово: "Я тебе все припомню!"
Марк сел на топчан, закурил. Беседин продолжал стоять все в той же напряженной позе и наблюдал за Марком. Ему хотелось бросить Талалину такое, чтобы тот взорвался, стал кричать.
- Хочешь, Талалин, я скажу, кто ты такой есть? - Беседин тоже закурил и выпустил тугую струю дыма через уголок рта. - Хочешь?
- Пожалуйста, Илья Семеныч. Послушаю.
- Послушай. Ползают еще по нашей грешной земле такие типы, которые норовят на чужом горбу в рай въехать. Вот ты как раз один из таких типов. Понял меня?
- Не понял, - сказал Марк. - Что-то не доходит.
- Врешь, доходит! - Илья криво усмехнулся и через уголок рта выпустил дым. - Все до тебя доходит, Талалин. Ты не дурак. Почему пришел именно в бригаду Беседина? Случайно? Тоже врешь! Разнюхал, что бесединцы гремят, и сразу уловил: раз гремят - значит, у каждого сварщика в кармане не пусто. Пойду туда. И пошел. Прикинулся простачком… Я, мол, парень-рубаха, берите, не прогадаете… А оказался сволочью. Сволочью. Понял?
Беседин вдруг сорвался с места, подскочил к Андреичу и схватил его обмороженную руку:
- Ты это видал? Ради чего человек страдает? Ради красивых глаз Смайдова? А? Чего молчишь?
Марк встал. Бросив папиросу в печь, некоторое время смотрел, как обугливается картонный мундштук. Потом взглянул на Беседина и тыльной стороной ладони провел по лбу. Лицо его слегка побледнело, на нем сейчас не осталось и следа того полуиронического добродушия, с которым он минуту назад глядел на бригадира.
- Я н-никогда не был вегетарианцем, Беседин. - Как всегда, когда его захлестывало крайнее волнение, Марк начал заикаться. - Ты меня понимаешь? И н-никогда не прощал оскорблений. Такой уж я есть. Извинись, Беседин.
- А е-если не извинюсь? Т-тогда что? - зло передразнил Марка Беседин.
- Не паясничай, Илья! - крикнул со своего места Костя Байкин. - Не подличай!
- А ты заткнись! - Беседин резко повернулся к Байкину и так же резко махнул рукой. - Заткнись, понял? Это принципиальный разговор.
- Правильно, Илья Семеныч! - сказал Харитон.
Он уже забыл о той пилюле, которую проглотил там, в доках, и снова полностью поддерживал бригадира.
- Правильно, - повторил Харитон. - Разговор принципиальный. Нечего совать рыло не в свои дела, кому по штату не положено. Много их развелось, таких…
- Ты тоже заткнись! - бросил Беседин, не глядя на Езерского. - Без адвокатов как-нибудь обойдусь. - И к Марку: - Так что, Талалин? Ты, кажется, хотел высказаться? "Никогда не прощал оскорблений…" А знаешь ли ты, что мне начхать на твои принципы? И на то, прощаешь ты или не прощаешь, мне тоже начхать. Понял?
- Понял, - негромко ответил Марк.
Он вдруг почувствовал, что как-то сразу успокоился. Может быть, потому, что теперь ему до конца стало ясно, кто таков Беседин. Не осталось никаких загадок, бригадир сам поставил все точки над "и". Все то невольное уважение, которое Марк испытывал к нему, как к искусному мастеру, исчезло. Степан Ваненга оказался прав: Беседин обыкновенный сквалыга, ни больше, ни меньше. В общем - Харитон.
- Я все понял, - повторил Марк. - Ты даже не подлец. Ты просто второй экземпляр Харитона. Хотя, может, я и не совсем прав: Харитон, кроме денег, ничего не любит, а ты еще любишь и власть. Да-а, это ты любишь, Беседин. Показать себя сильным, необыкновенным, подмять под себя любого. И знаешь, что страшно? Кто не знает тебя, может поверить: Беседин и вправду человек необыкновенный… Я ведь тоже вначале этому поверил. А теперь…
Марк присел на корточки, протянул к печке руки и, казалось, забыл о Беседине. Илья тоже некоторое время молчал. В позе его, в том, как он шумно выпускал изо рта дым папиросы, нельзя было не заметить крайнего напряжения. Он походил сейчас на мину: зацепи нечаянно невидимый волосок - и взрыв! И все полетит к черту!
- Илья!
Костя Байкин решил как-то разрядить это ожидание взрыва, но Беседин резко, коротко взмахнул рукой: молчи!
За окном поднималась пурга. Билась в дверь, в стены, взметала сугробы. Казалось, дрожал весь остров. И еще казалось: там, за порогом этой маленькой деревянной избы, нет уже никакой жизни. Все закрутилось в хаосе, пурга в клочья разорвала все живое и мертвое, все расшвыряла по сторонам, и ей осталось прикончить вот только этот ничтожный терем-теремок, в котором почемуто еще кипят страсти…
И вдруг Беседин сказал так уверенно, точно речь шла о давно решенном вопросе:
- Слушай, Талалин, завтра утром, когда будем идти на работу, прихвати свое барахлишко… Не понял? В общем, будешь жить на угольщике. Смайдову скажем, что здесь слишком тесно. Нечем дышать.
Марк поднял голову, спросил:
- Кому нечем дышать?
- И мне, и тебе, - ответил Беседин. - А вернемся домой - ищи себе место в другой бригаде. Точка.
- Правильно, - сказал Харитон. - Так будет лучше для всех.
- Да, так будет лучше для всех, - подтвердил Илья.
Марк взял в руку кочергу, пошуровал в поддувале.
Хотел сразу крикнуть: "Не выйдет!" Но ждал, что скажет бригада. Может, все хотят, чтобы он ушел? Может, и вправду он пришелся не ко двору. Почему даже Костя Байкин молчит сейчас и не возражает Беседину?
Марк швырнул кочергу, поднялся, минуту постоял в нерешительности, потом молча направился к своему топчану и выдвинул из-под него чемоданчик. Бросил в него две книжки, полотенце, мыльницу, рассеянно поискал глазами еще что-то и, не найдя, захлопнул крышку…
Теперь оставалось одеться и идти. Конечно, на корабле место найдется. В крайнем случае устроится в машинном, там часто прогревают дизели и всегда тепло. Перебраться на угольщик не страшно, страшно другое: он-то думал, что все, кроме бригадира и Езерского, относятся к нему по-дружески. Он был почти уверен в этом.
Марк подошел к вешалке, снял кухлянку и молча стал одеваться. Он как-то весь расслаб от захлестнувшего его чувства обиды. Ему даже показалось, что он болен: непонятная слабось в руках, ноги вздрагивают, словно от озноба, гудит в голове. Или это пурга?..
Не оглядываясь, он медленно пошел к двери. Очень медленно, все чего-то ожидая. Вот так же он уходил от Марины. И тогда, как сейчас, думал: его окликнут. Не могут не окликнуть. Марина тогда промолчала. Теперь молчат они…
Костя Байкин вдруг метнулся со своего топчана, загородил Марку дорогу:
- Куда? Беседин что - бог? Если ему тесно и нечем дышать - никто его тут не держит.
- Ты тоже не бог! - закричал Харитон. - И нечего вмешиваться. Илья Семеныч - бригадир, он имеет право решать по-своему.
Костя продолжал загораживать дверь.
Хоть бы ты уже не пищал - возмутился он. - А то давно руки чешутся. Дам один раз - надолго умолкнешь!
- Ну-ка, дай! - Харитон подошел к Байкину, уставился на него злыми глазами. - Дай! Ты, шкет несчастный! Молочко сперва на губах вытри… Нашел дружка себе… Скажи, без него бригада как жила? Была у нас свара такая? Скажи, была? Жили себе тихо-мирно, а этот… Тихоня! Исподтишка кусает… Выслуживается перед начальничками…
- Ладно, - сказал Марк, отстраняя Байкина. - На Харитона я не в обиде - подонок и есть подонок, чего с него возьмешь? А Беседин… С ним еще разговор будет. Пусти меня, Костя.
И в это время с целой лавиной снега в избу ввалился Смайдов. Он быстро захлопнул за собой дверь, прислонился к стене и рассмеялся.
- Думал, не доберусь до нашего "отеля" Сколько лет прожил в тундре - такой заварухи не помню. Ну-ка, помогите мне стащить реглан.
Он взглянул на Марка, у которого в руках был чемоданчик, на Костю Байкина, в смущении переминающегося с ноги на ногу, посмотрел на Харитона Езерского и Беседина и, кажется, сразу все понял.
3
- На пляж? - спросил он у Марка, покосившись на его чемодан. - Или на прогулку?
Ответил Беседин:
- Талалин ведь южанин, Петр Константинович, привык там к свежему воздуху, вот и чудит: душно, мол, тут в избе, тесно… Хочет местожительство поменять, на угольщике решил поселиться.
- Вот как! - Смайдов сам стянул с себя реглан, повесил на крючок и пошел к печке. - Не думал, что Талалин такой привередливый человек. Или просто не может ужиться с бригадой? А, Талалин? Индивидуалист по натуре? Да ты поставь чемоданчик-то, потолкуем, потом пойдешь. Или торопишься?..
Марк присел на край топчана, снял шапку. Смотрел он на парторга неприветливо и угрюмо, говорить ему ни о чем не хотелось…
Харитон сказал:
- Правильно вы определили, Петр Константинович.
Талалин - индивидуалист. Сугубый. Трудно ему ужиться с нами, это вы здорово подметили.
- Должность у меня такая, чтобы все подмечать, - улыбнулся Смайдов. - Грош бы мне была цена, если бы я не умел этого делать.
- Да-а, вы человек проницательный, - выдавил из себя Костя Байкин. - Уди-ви-тельно проницательный.
Словно не замечая Костиного сарказма, Смайдов опять улыбнулся:
- Чудак ты, Байкин! Где это ты встречал непроницательных парторгов? Только вот сейчас преувеличивать моих заслуг не стоит. Тут каждому дураку понятно: раз человек собрал чемодан и норовит навострить лыжи подальше от коллектива - значит, что? Значит, он пренебрегает коллективом. Так? Ведь наверняка и Думин, и Баклан, и Харитон Езерский и бригадир его удерживали. Наверняка говорили ему: "Брось ты, Талалин, чудить, лучше в тесноте, да не в обиде!" Говорили ведь? Но когда человек думает о собственной персоне - тут уж ему ничем не поможешь. Нет, не поможешь, Байкин!..
Беседин сразу же уловил в интонации Смайдова что-то не совсем обычное. Он насторожился и смотрел на парторга испытующе, еще не совсем поняв, к чему тот клонит. А Смайдов, закурив, блаженно выпускал папиросный дым в открытую дверцу печки и продолжал, обращаясь к Косте:
- Страшная это штука, Байкин, когда человек думает только о своей персоне и собственных выгодах. Такому все нипочем: ни чувство товарищества, ни чувство дружбы, ни интересы народа… Если хочешь, Байкин, такой даже любовь предаст, если ему что-то невыгодно в этой любви. Ты меня понимаешь? Ну, скажем, так: тип, о котором мы ведем речь, любит девушку. Он даже думает, что любит ее по-настоящему. И глаз от нее оторвать не может, и в любую драку за нее кинется. В общем - рыцарь!.. И вдруг у девушки появляются интересы, не совпадающие с интересами этого рыцаря. Например, она хочет поехать куда-нибудь учиться. Рыцарь думает: "А кто мне будет стирать портянки? Кто мне завтра выгладит галстук? И как это вообще я, - Смайдов сильно нажал на "я", - останусь один?" И говорит: "Никуда ты не поедешь.
Точка". Она настаивает. Что тогда будет, как ты думаешь, Байкин? Будет вот что: "В таком случае - к черту! На все четыре стороны! Я и другую себе найду!"
Смайдов докурил папиросу, бросил ее в печку и, подойдя к Марку, сел рядом с ним. Беседин иронически заметил:
- Может, еще какую-нибудь байку Байкину расскажете, Петр Константинович? А то ведь скучно нам без лекций.
Смайдов легонько толкнул Марка, проговорил:
- Рассказывай, Талалин, что произошло. Если, конечно, не секрет.
- Беседин правду сказал, Петр Константинович: тесно нам тут, - ответил Марк.
- Тебе тесно или бригадиру?
Марк вдруг взорвался:
- А н-ну его! Какая разница, кому тут тесно? Всем со мной тесно. Всем! Не ко двору пришелся. И знаете что, т-товарищ парторг? Не хочу я такой дружбы! Обойдусь. Пускай они живут по-своему, а я буду п-по-своему. Они думают: я дурак, не понимаю, откуда злость на меня… Все понимаю… Помешал им по лишней сотне рублей выторговать, когда на Шпицберген отправлялись. К-купцы!..