Приблизив свое лицо к лицу Харитона, Илья горячо выдохнул:
- Пусти, говорю!
И снова рванул его от себя.
Харитон упал. И сразу же начал шарить руками по снегу, отыскивая веревку. Ее нигде не было.
Леденея от ужаса, Езерский закричал:
- Ушли! Бросили нас!
Илья, забыв о Харитоне, метнулся вперед. Шквал сбил его с ног, швырнул на спину. И в тот же миг на него навалилась снежная лавина, потащила куда-то в сторону. Перевернувшись на живот, Беседин уперся ногами в сугроб, прижался к снегу, замер. И лежал, боясь шевельнуться. "Пускай пронесется этот шквал, тогда выкарабкаюсь", - думал он.
Прошла минута, другая. Илья чувствовал: что-то вокруг изменилось, но что - понять не мог. Прислушался. Кругом - ни звука. Такая тишина, какой давно не было. Давящая тишина.
Илья невесело улыбнулся: "Оказывается, меня успело засыпать снегом. Может, сверху уже целая гора…"
Нет, страха Беседин не испытывал. Не таков был Илья Семенович, чтобы вдруг раскиснуть, попав в переделку. Засыпало? Эка беда - снег не камни, выберется. Лишь бы потом добраться до корабля или, на худой конец, вернуться назад, в избу. Лишь бы не заблудиться в этой чертовой свистопляске. Заблудиться никак нельзя - тогда конец. При таком холодище долго не протянешь…
"Теперь пора, - решил он наконец, - надо выбираться".
Приподнявшись на четвереньки, Беседин покрепче утрамбовал под собой снег, чтобы не провалиться. Потом плечами, руками, головой начал дырявить нору. У него было много сил, и он не жалел их. Кто другой, может быть, подумал бы, что силы надо сберегать, рассчитывать на долгую борьбу. Илья об этом не думал. Он всегда был таким: рвал с места, как горячий конь.!И уже не останавливался. Даже если исходил нотом, даже если дрожали колени и мутилось в глазах… Остановись он, не выдержи, сдайся - конец! Он презирал бы себя за это, как презирал всех, кто был слаб.
Прошло уже немало времени, как он пробивал нору, однако ничего пока не изменилось. Только стало труднее дышать да под кухлянкой взмокла рубаха. Илья чаще хватал ртом снег, глотал его, не дожидаясь, когда растает. И все равно в груди жгло, давило, давило изнутри, будто там все непомерно разбухло. Илья чувствовал, как от напряжения вздрагивают мускулы на руках и на шее, но у него и в мыслях не было передохнуть. Временами им овладевала слепая ярость, и он почти рычал от бешенства: впервые, кажется, случилось так, что какая-то другая сила берет над ним верх. Нет, он не сдавался, ему просто не хватало одного: увидеть эту силу, ощутить ее. Если бы и пурга, и снег, придавивший его, были живыми существами, Беседину было бы намного легче. Ведь он дрался, а враг не чувствовал боли, не стонал, не просил пощады. Беседину не на ком было сорвать зло.
Неожиданно Беседин наткнулся на что-то мягкое, вздрогнувшее под руками. "Медведь!" - мелькнула мысль. Беседин знал, что их немало бродит здесь, у берега, знал их силу и на миг оцепенел. Но только на миг. Потом полез рукой к поясу за прямым норвежским ножом. Что он мог сделать этим ножом с медведем, да еще в таких условиях? Пощекотать медвежье ухо? Но не поднимать же лапки кверху, даже не пытаясь защититься!
Илья напрягся. Снег подтаивал на разгоряченном лице, холодные струйки текли под кухлянку, стекали со лба на глаза, застывая на ресницах.
Оттуда, где был медведь, донеслись глухие, ни на что не похожие звуки:
- Оуа-а-а, оуа-а…
Беседин прислушался. Звуки замерли, потом - опять то же самое.
И вдруг Илья рассмеялся. Снег забивался в рот, першил в горле, а Илья продолжал смеяться. Это был не совсем естественный смех, но он снимал напряжение, достигшее почти предела, он давал отдушину слепой ярости.
Илья смеялся:
- Медведь! Хлюпает от страха, как сосунок, и дрожит, как медуза на лапе якоря!.. Ну и ну!..
Он только сейчас вспомнил о Харитоне Езерском. До этого думал только о себе, о том, как бы выкарабкаться наружу, как бы не пропасть самому. А Харитон… Харитона будто и не было. Илья забыл о нем в ту самую минуту, когда на него навалилась снежная лавина. Забыл и больше не вспоминал. Он и сейчас обрадовался не тому, что сможет помочь товарищу и больше не останется один на один с этой проклятой заварухой. В обществе он не особенно нуждался, да еще в таком обществе, как Езерский. Но он вдруг подумал, что если бы с Харитоном случилась беда, отвечать бы пришлось ему, Беседину. Сказали бы: "Бросил. Спасал свою шкуру". А теперь все в порядке. Даже если этот тип окоченеет или подохнет от страха, Илья притащит его на корабль и скажет: "Вот он. Беседин не оставляет людей в несчастье, как это делают некоторые…"
Огромный валун, навечно вмерзший в землю, верхним краем навис над снегом и образовал нечто вроде пещеры. Езерский сидел, прижавшись спиной к камню, тихонько, как щенок, скулил. Глаза его были закрыты, и, даже когда Беседин оказался рядом и толкнуд его ногой, не открыл их. Наверное, не поверил. Или подумал, что бредит.
- Эй, ты! - Илья тряхнул его за ворот кухлянки, усмехнулся: - Доходишь?
Харитон продолжал скулить.
- Черт с тобой!
Илья сел рядом, снял краги, достал из кармана папиросы и зажигалку. Чиркнул, поднес огонек к папиросе, закурил. Кажется, он еще никогда в жизни не курил с таким наслаждением. С каждой глубокой затяжкой чувствовал, как успокаиваются нервы и легче становится на душе. Илья словно оттаивал. Смотрел на огонек и блаженно улыбался. Хорошо!
Он сейчас ни о чем не думал. И не хбтел думать - впереди еще уйма времени, успеет поразмыслить обо всем. И все решить. А сейчас - только курить. Еще не докурив первой папиросы, Илья достал вторую и держал ее наготове. Держал бережно, боясь уронить в снег.
Харитон наконец очнулся. В этой норе от снега было почти светло, светлее, чем снаружи. Езерский, увидав Беседина, чуть не одурел от радости.
Беседин спросил:
- Ну как, штаны сухие?
- А чего бы им быть мокрыми? - сказал Харитон.
- От страха всякое бывает. Или ты не очень трясся?
Кто-кто, а Харитон отлично знал своего бригадира.
Поиздеваться над человеком, унизить - для него слаще меда… Харитон всегда терпел, особенно это даже и не задевало его - привык со временем, - и сейчас сказал как можно спокойнее:
- А чего трястись-то было? Сидел себе спокойненько, дремал. Кончится, думаю, эта заваруха, уж как-нибудь выберусь на белый свет. Не век же, думаю, такой пурге быть…
Беседин искренне рассмеялся.
- Дрема-ал! Ну и комик! Да ты ведь скулил от страха, как песец в кулемке… Небось молился: "Святой Харитон, выручи, будь другом, век не забуду. Вернусь на Большую землю - самое малое полтинник на свечку отвалю". Было такое?
- Не было.
- А сколько?
- Чего сколько?
- На свечку обещал?
- Скоморох ты, Илья Семеныч, - угрюмо сказал Харитон. - За все тебя уважаю, а вот что над человеком поизмываться любишь… В крови это у тебя, что ли…
Прикурив от первой папиросы вторую, Беседин вдруг спросил:
- А как ты думаешь, почему я такой, а? - Он уже не смеялся, голос у него был злой. - Знаешь или нет?
- Откуда же мне знать, - нехотя ответил Харитон.
Он был уже не рад, что затеял этот разговор. Чего доброго, рассвирепеет бригадир, скажет: "Черт с тобой, коль плохой я - до свиданья. Подыхай тут один". От него всего можно ожидать.
- Люди стоят того, чтоб им по мозгам иногда дать, - примирительно заметил Харитон. И, чтобы переменить тему разговора, добавил: - В сон меня что-то клонит, Илья Семеныч. Вроде трое суток не спал. Подремлю я…
- Дурак. Заснешь - околеешь… А ну вставай! Вставай, говорю, пробиваться будем.
Беседин помнил: когда они вышли из избы и направились на угольщик, пурга била им прямо в лицо. Он и теперь вел Харитона на ветер, надеясь сквозь буран увидеть огоньки или услыхать сигналы. Но ничего не видел и не слышал.
Ураган, казалось, усилился еще больше. Теперь они вынуждены были останавливаться каждую минуту, поворачивались спинами к ветру, чтобы отдышаться. Харитон гнусил:
- Илья Семеныч, вернемся… До избы рукой подать, отсидимся, пока тише станет.
Илья не отвечал. Шел дальше. Знал, что возвращаться нельзя: избу теперь не найти, а если и найдут, картинка получится не из веселых. Обмороженные, усталые, проклиная все на свете, придут сварщики, а он, Илья Беседин, бригадир, будет лежать на топчане похрапывать. Нет, лучше двигаться вперед, авось счастье вывезет и на этот раз…
Харитон упал. Упал и не поднимался. Дышал тяжело. Беседин наклонился, обеими руками схватил его за ворот, закричал:
- Вставай! Вставай, говорю!
- Не могу, Илья Семеныч. Дыханья нету. И ноги не тянут.
Он держался за кухлянку Ильи, не выпуская ее из рук. И, кажется, плакал.
- Если выберемся - припомню я ему… Скажу, на смерть посылал. Скажу, с умыслом посылал, чтоб загнулся я… Думает, если парторг - управы на него не найдется? Думает, ему все можно? Человек кто - собака?..
Илья напрягся, рванул его кверху, не удержался и тоже упал. Навалился всем телом на Харитона, на мгновение притих, вдруг почувствовал, что у него тоже кончаются силы. И тоже нет дыхания.
Он зарыл лицо в снег, обжегся, с трудом поднялся и поднял на ноги Езерского. Горячо дыша ему прямо в лицо, сказал:
- Слушай, Харитон, надо идти. Иначе пропадем. Держись за меня. Ну?
Они не прошли и двух десятков шагов, как Езерский снова повалился. Ткнулся головой в сугроб и застонал от боли… Илья присел рядом, закрыл глаза. На миг мелькнула мысль: бросить! Бросить Харитона и одному идти или ползти вперед, пока хватит сил. А потом, если удастся добраться до угольщика, вернуться с остальными и отыскать.
- Не бросай меня, Илья Семеныч! - будто что-то почуяв, всхлипнул Езерский. - Не бросай!
Он привстал на колени, руками обхватил Илью за шею, намертво сцепив пальцы.
- Ладно, - сказал Илья. - Никто тебя не бросит. Только не скули.
Он загородил Харитона от ветра, прикрыл его своим большим телом. Потом снял с одной руки крагу, закоченевшими пальцами захватил горсть сухого, колючего снега, стал растирать лицо Харитона. Затем растер свое.
- Будем ползти, - сказал он. - Ползти легче.
А сам подумал: "Куда ползти? Заплутались. Кажется, каюк…"
Белая ракета, пущенная с корабля, не погаснув, упала в пяти шагах от Смайдова и Марка. От нее не стало светлее, но они обрадовались: идут правильно! И через десяток минут перед ними выросла громадина корабля, сплошь облепленного снегом.
Они остановились у обледеневшего трапа, не в силах сделать хотя бы еще один шаг. Усталость намертво сковала руки и ноги, каждому из них казалось, что наступил тот предел, за которым уже ничто не может вывести человека из оцепенения. Пускай рушатся ледники, пускай под ними разверзнется эта насквозь промерзшая земля - они уже ничего не могут! Упасть и не двигаться - это все, на что они способны…
И вдруг Димка Баклан, рванувшись к Смайдову, закричал:
- Их нету! Слышите, их нету! Я только сейчас обнаружил.
Смайдов понял не сразу. Сдирая с глаз негнущимися пальцами наледь, спросил:
- Кого нету?
- Беседина и Харитона. Харцтон шел за мной, а бригадир последним. Куда они делись? Веревка все время дергалась, я думал, что это Харитон…
Смайдов на минуту растерялся. Шагнул было назад, в ураган, но Марк остановил его.
- Одному нельзя, - сказал он. - Надо, чтобы кто-то еще.
В это время по трапу сбежал помощник капитана.
- Какого же… вы стоите! - закричал он с ходу. - У машинного расходится шов. Ну?
Смайдов зло проговорил:
- Люди еле добрались. И добрались не все…
- "Люди, люди"!.. - Помощник капитана, маленький человечек в длинном бушлате, яростно размахивая руками, продолжал кричать: - Я вам говорю, расходится шов! Надо срочно сваривать!
Первым в машинное спустился Костя Байкин. Яркий свет ударил ему в глаза, его сразу же охватил теплый, какой-то парной воздух со сладковатым запахом мазута, проник в каждую клетку тела. Костю качнуло, он не мог удержаться и присел на корточки, прижавшись спиной к машине. Глаза закрылись сами по себе, еще секунда-другая - и Костя заснул бы, наверное, мертвецким сном. Но он развязал шапку, сбросил ее, ладонью провел по лицу и встал.
- Где шов? - спросил он у моториста. - Где шов, спрашиваю? И где сварочный аппарат? Или вы тут липси разучивали?
- Все готово, товарищ начальник! - моторист, тоже, видимо, давно выбившийся из сил, усмехнулся. - Все в порядке, товарищ начальник. Какие будут распоряжения?
- Балбес! - коротко бросил Костя, разозлившись. - Где механик?
Сварщики сгрудились у левого борта, разглядывая обшивку.
Никто не мог точно сказать, почему вдруг стал расходиться шов между двумя листами. Может быть, деформация произошла еще в то время, когда глыба отколовшегося ледника ударила в носовую часть, может быть, позже, когда незаметная подвижка льдов сжала судно. Но так или иначе, опасность для угольщика была велика. Хотя сейчас вода только чуть просачивалась, каждую минуту можно было ожидать худшего: разойдись шов на дватри сантиметра - в машинное отделение хлынет поток, который уже не остановить.
- Наваривать новый шов, - сказал Думин. - Поверх старого.
- Ничего не выйдет! - заметил Андреич. - Не выдержит. И вообще это старое корыто вот-вот пойдет ко дну. На месте капитана я так и отстукал бы на Большую землю.
- И добавил бы: "Трясусь от страха точка спасите мою заячью душу запятая Закостиневсков", - проговорил Костя. - Будем накладывать латку. По всему шву.
Подошел механик. Его шапка, бушлат, унты, краги из собачьего меха - все было покрыто коркой льда, и, когда механик остановился рядом с машиной, от которой исходило тепло, под ним сразу же образовалась лужа.
- Спасибо, что пришли, братцы, - сказал он. - Надежда только на вас…
Между тем Смайдов снова насел на помощника капитана:
- Я повторяю: двое наших отстали. К капитану идти, что ли, с этим?
- Какого дьявола - к капитану?! - Помощник тоже порядком издергался, он совсем не мог говорить спокойно. - Капитан лежит с температурой тридцать девять. Вам ясно? Надо же умудриться - потерять людей в такую погоду!
- Не кричите! - резко оборвал его Смайдов. - Если не хотите помочь, я попрошу команду.
- Боцман! - закричал помощник, не слушая Смайдова. - Люди готовы? Готовы или нет, я спрашиваю? - Он вдруг обнял Смайдова за плечи, проговорил тихо, дружелюбно: - Прости, парторг… Голова кругом идет…
Третьи сутки на ногах. На поиски пойдет шесть человек. Я уже распорядился. Хорошо, если бы из твоих ктонибудь тоже. Хотя примерно сориентировать морячков.
- Пойду я, - сказал Петр Константинович. - И еще кто-нибудь.
В это время двое мотористов, Костя, Думин и Баклан уже подтягивали к борту узкие листы стали, а Марк и Андреич налаживали сварочный аппарат. Через минуту Костя зажег первую дугу, и сразу же вспыхнули голубые огни на электродах Марка и Думина. Помощник капитана улыбнулся:
- С такими не пропадем. Спасибо тебе, парторг.
Смайдов подошел к Марку, тронул его за плечо:
- Пойдем?
Марк снял защитную маску, сказал Байкину:
- Костя…
- Иди, Марк, - не глядя на Талалина, кивнул Костя. - Мы уж как-нибудь сами.
Он опять зажег дугу, но тут же отложил держатель в сторону, полез в карман и извлек оттуда фляжку.
- Возьми. Найдете - дашь им по паре глотков. Желаю вам удачи…
ГЛАВА VI
1
Когда Ваненга пел, казалось, что поет сама тундра. Мчатся по твердому насту олешки, воет пурга, хитрый песец караулит лемминга, по запорошенному следу ненец спешит к кулемке…
Ваненга пел с закрытыми глазами - иначе он не мог. Иначе он ничего не видел, а о том, чего человек тундры не видит, он не поет. Никогда. Песня ненца бесхитростна, как его жизнь. В ней может звучать и радость, может тягуче, как гнус, стонать горе, в песне ненца может быть все, кроме фальши. Потому что тундра - суровый край, в тундре и человек, и его песня должны быть честны…
Ваненга сидел на чугунной пушке причала лицом к реке, ледяной ветер бил ему в грудь, едкий куржак больно сек по щекам, а он пел. Глаза его были закрыты - он видел тундру.
"Ой-е, как давно не глотал я твой воздух, тундра! - пел Ваненга. - Сто раз, поди, длинная ночь опускалась на горы Бырранга с того дня, как ушел я от тебя, тундра.
Зачем я ушел, однако? Ветер знает об этом, пурга знает, олешки знают, потому что все я им говорил, олешкам. И еще Райтынэ знает, а больше никто. Может, однако, Саня Кердыш знает немножко, друг он мне, хороший человек Саня Кердыш… Матери сказал: "Надоела тундра. Надоела пурга. Надоели олешки…" Неправду сказал. Нехорошо…"
Степан открыл глаза. Тундра исчезла. По застывшей реке бежала густая поземка. Невдалеке от причала поднимался залом. А ближе к тому берегу высилась стамуха - ледяная гора на мели. Будто айсберг в океане.
Мимо стамухи пронесся буер с двумя парусами: один - белый, другой - красный. Это Саня Кердыш. С утра на реке. И будет гонять до вечера. Каждый выходной уходит Саня на реку и всегда зовет Степана: "Пойдем. На буере - словно на быстрой яхте, дух захватывает!" Чудак Саня. Попробовал бы на нартах в тундре - вот там захватывает! В тундре-то!..
И опять поет Ваненга о том, что в его сердце. Чего не может забыть. Да и как забудешь такое, однако?..
Была у него девушка Райтынэ. Самая красивая девушка во всей тундре. Самая красивая девушка на свете… Ух, как любили друг друга! И обещали друг другу: будем жениться. Чтоб всегда вместе! Всю жизнь…
А потом приехал Вынукан. Молодой зоотехник из Архангельска. Ничего не скажешь - тоже красивый парень. Ученый. Говорит, в Москве был, космонавта Титова совсем близко видел. И еще говорит: маленько поработаю, потом - в институт. Или в академию. Стану большим доктором - вот как.
Ну, это ничего. В тундре ученых ненцев теперь немало, однако. Не удивишь. А Вынукан еще и стихи пишет. В архангельской газете, рассказывал, печатался. Хорошие стихи. Про тундру так говорит:
Раскинулась тундра широко,
Пурга лишь бушует вдали,
А горы Бырранга высоки,
Как глянешь, так сердце болит…
Здорово, однако! Когда читал, Райтынэ даже розовой стала от удовольствия. И глаз с Вынукана не сводила. И все люди глаз с Вынукана не сводили. Кто-то, правда, сказал: "По радио похожее передавали. Про море…"
Зашипели на того человека: "То про море, а Вынукан про тундру, про горы Бырранга. Такого не передавали!" Райтынэ тоже кричала: "Такого не передавали!"
В тот вечер она надела самые красивые тобоки, самое красивое платье. Даже перчатки на руки надела - тонкие, блестящие, таких в тундре не носят. И духами хорошими надушилась так - голова кружится…
Когда начали танцевать, Вынукан подошел к Райтынэ, спросил:
- Можно тебя пригласить?
Вместо Райтынэ ответил он, Степан:
- Нельзя пригласить.
- Почему нельзя? - спросил Вынукан.
Если бы Вынукан обиделся или разозлился, лучше было бы. А он улыбнулся. Как дурной. И все время смотрел не на Степана, а на Райтынэ. Будто Степана тут вовсе и не было.
- Нельзя пригласить, я сказал, - повторил Степан.