2
Буран, давно уже бушующий у берегов Гренландии, двинулся к югу и, захватив Шпицберген, докатился до материка.
Снежная буря накрыла огромное пространство, парализовала жизнь города, порта, железной дороги. И хотя в схватку со стихией вступили десятки тысяч людей, победить ее было нелегко.
Обычно снежные бури сопровождаются оттепелями, сейчас же лютовал такой мороз, что человек, выйдя из помещения, уже через пять - десять минут начинал чувствовать, как немеет тело. Надо было все время двигаться, но от движений становилось трудно дышать: легкие то словно сжимались в твердый комок, то раздувались, как кузнечные мехи. Люди по-рыбьи хватали колкий воздух, обжигая им горло…
В семнадцати километрах к востоку от города находилась станция Тина. Сюда один за другим подходили составы с лесом, вагоны - с кругляком, досками, тяжелыми квадратными брусьями, шпалами. Подходили и надолго застревали: дальше железнодорожное полотно было забито плотным слоем снега.
Последние четыре дня дорогу от Тины до города даже не пытались расчищать. Здесь была впадина, и казалось, именно в нее устремились со всего Севера снежные лавины. Высокие заборы для снегозадержания повалило ветром и часть замело так, что от них не оставалось никакого следа.
А составы все прибывали. До открытия навигации порт заготавливал десятки тысяч кубометров леса, его складывали в высокие штабеля вдоль пирсов и весной без суеты грузили на суда. Сейчас весь этот поток оседал на Тине.
Из Министерства путей сообщения в порт, обком и горком партии летели телеграммы: "Считаем преступлением задержку сотен вагонов". Выгрузку леса поручили стивидору порта Белояну. Подчинили ему полсотни грузчиков, большему количеству на станции негде было разместиться. Приходили помогать старшеклассники из железнодорожной школы, домохозяйки, пенсионеры. И все же это была капля в море. Стивидор надеялся только на шесть однорельсовых башенных кранов, которые стояли сейчас, как пугала. Эти краны привезли сюда еще осенью. По проекту Тина через два-три года должна была стать железнодорожным узлом, и здесь намечалось большое строительство.
Кабины, смонтированные на стрелах кранов, раскачивало так, словно вокруг была не земля, а беспорядочные валы студеного океана. Снизу на кабины было страшно смотреть. Неистовые взрывы ветра били снежными залпами, на время скрывая их от глаз, а когда они снова появлялись на фоне низких черных туч, то казалось, что тучи стоят на месте, а башни со стрелами и массивными стальными опорами быстро движутся навстречу ветру. От этого зрелища кружилась голова, и каждый, кто был внизу, невольно думал: "Не дай бог очутиться сейчас там, лучше уж сразу в гроб…"
Об этом думал и Саня Кердыш, спрятавшись от ветра за вагоном с лесом. Он мрачно посасывал давно потухшую трубку, кляня в душе на чем свет стоит и погоду, и стивидора, который носился туда-сюда, со злостью поглядывая на крановщиков.
Не только инструкции запрещали крановщикам приступать к работе - инструкциями можно было бы и пренебречь, в них ведь всего не учтешь. Но каждый понимал: работать на кране в таких условиях совершенно невозможно. Крановщик не фокусник, не эквилибрист, его ошибка может стоить жизни не только ему одному. Да и страх не позволял решиться на шаг, который мог оказаться последним. Попробуй взобраться наверх по узкой обледенелой лесенке - шальной порыв ураганного ветра сметет тебя, как снежинку, бросит на оледеневшую землю - и все…
Стивидор, по самые глаза закутанный в башлык маленький суетной человек, не мог и минуты устоять на месте. На нем был длинный, почти до щиколоток тулуп, поверх тулупа наброшена плащ-накидка (такие накидки во время войны носили все - и солдаты, и офицеры), на ногах - пимы. Когда стивидор, стремительно размахивая руками, бежал вдоль вагонов, то казалось, что катится снежный ком. Но сейчас и он стал выдыхаться и уже не кричал - голос сорвал, не топал ногами на грузчиков, вздумавших устроить перекур, уже не так азартно жестикулировал, ругаясь с машинистами маневровых паровозов. Глаза его были мутными от холода и бессильной ярости, ноги подкашивались от усталости. Он еще не сдался, но был уже на пределе…
Снова пробегая мимо Кердыша, стивидор наконец не выдержал. Остановился около, протянул руку:
- Привет, Кердыш. Отдыхаешь?..
А что делать, Арам Михайлович? - Саня пожал плечами.
Стивидор негнущимися пальцами развязал башлык, с трудом вытащил из кармана папиросу, сунул ее в рот:
- Скажи, с каких это пор крановщики зайцами стали, - прикрывая крагой папиросу от ветра, спросил Арам Михайлович. - Когда вы пришли сюда на лыжах, я подумал: "Это - люди!" А сейчас… Скажи, кто попробовал рискнуть? Ну, ветер, ну, буря, так что? - Белоян презрительно сплюнул на снег. - Просто трусят крановщики. О тебе, Кердыш, речи нет. Ты парень смелый, все знают. А другие…
Саня усмехнулся.
- Брось, Арам, крючок закидывать. И не думай, что один ты переживаешь. Всем тошно. А насчет риска… Был бы ты крановщиком, полез бы?
- Хочешь, сейчас вместе с тобой на кран пойду?
- Пойти-то ты пойдешь, - сказал Кердыш, - назад придешь ли…
- Риск, конечно! Зато мужчиной останусь. А вы… - Белоян с-нова укутался башлыком, бросил на прощание: - Отдыхай, Кердыш. За простой бухгалтерия начислит, не бойся. Стихия…
И ушел…
Саня извлек из кармана щепотку табаку, набил трубку, закурил. Ему было плохо. От слов стивидора. От беспомощности. Мощные краны стоят в бездействии, а люди по бревнышку выгружают лес, и, конечно, не один стивидор говорит о крановщиках: "Зайцы". Да и не только в этом дело.
Ему вдруг вспомнился разговор со Степаном Ваненгой в тот день, когда под его, Александра Кердыша, портретом на доске Почета появилась подпись: "Ударник коммунистического труда".
- Знаешь, Саня, - сказал тогда Степан, - я думаю, мало, однако, перевыполнять план. Такое звание нужно шибко хорошо оправдать.
- Ты это о чем? - удивился Саня.
- Как ты не понимаешь? Вот Беседину я бы, однако, никогда это звание не дал, хоть план он всегда перевыполняет.
- А почему? - уже понимая Степана, но желая дать ему высказаться, чуть-чуть слукавил Саня.
- Давать план мало. Человеком, однако, нужно быть. Шибко хорошим человеком! - убежденно ответил Ваненга.
"Шибко хорошим человеком надо быть… Это правильно сказал тогда Степа. Очень правильно. - Саня выбил из трубки пепел и сунул ее в карман. - А какие мы, к черту, шибко хорошие человеки, если чуть что - и в кусты! Зайцы!.."
Выйдя из своего укрытия, Кердыш направился в вагончик-теплушку, где крановщики ожидали погоды. Их тут было шесть человек. Сидели вокруг печки, дымили папиросами и трубками, больше молчали.
- Привет аристократам! - насмешливо бросил Кердыш, пинком закрывая за собой дверь.
Иван Муров, крановщик с тонким интеллигентным лицом, оторвался от книги, спросил:
- Во-первых, с каких пор мы стали аристократами? Во-вторых…
- Подожди, отвечу на "во-первых". - Саня присел на корточки, протянул руки к печке. - Даже пацаны из восьмых классов выгружают вагоны. А вы… Сохраняете силы для будущих битв?
- Мы?.. А вы? - усмехнулся Муров.
- И мы! - Кердыш сорвал с головы шапку, стукнул по ней кулаком… - Каста неприкасаемых. Нас не трогай - мы не тронем…
- Вы плохо спали, Александр Александрович? - Муров полистал книгу, остановился на отмеченной карандашом странице. - Дабы рассеять ваш гнев, я прочитаю вам чертовски смешную историю. Хотите?
Саня мельком взглянул на Мурова, зло ответил:
- Благодарю. Смешнее истории, в которую попала великолепная семерка крановщиков, включая Кердыша, не придумаешь. Наши потомки подохнут со смеху, когда узнают, как мы смело и решительно вступали в бой со стихией. "Они, эти семеро строителей нового общества, - так, наверно, о нас напишут историки, - сидели в теплушке и через маленькое оконце любовались величественной картиной. Бушевал ураган, стрелы кранов обледенели, как мачты ледокола на Северном полюсе, ветер свистел, словно соловей-разбойник… Храбрые крановщики рвались туда, к кабинам, но они не имели права рисковать: ведь в случае несчастья, не о ком будет писать историю! И они ждали. Настойчиво и терпеливо. Студент-заочник Иван Муров, высокоинтеллектуальный молодой человек, понимал: нельзя допустить, чтобы души этих людей омрачились печалью. И он читал им смеш ные истории. Крановщики хохотали. Им было весело. А в это время портовые грузчики, пенсионеры и сопливые мальчишки таскали бревна, обмораживая носы и щеки. Так строился коммунизм…"
Сидевший рядом с Кердышем Игнат Чирков сказал:
- Все правильно обрисовано. Не хватает только одного: втиснуть сюда мыслишку, что в этом вагончике находился и ударник коммунистического труда Кердыш. Самый мощный строитель коммунизма.
- Подчеркиваю, - вставая и надевая шапку, проговорил Саня. - Находился. Я иду на кран.
- Ты с ума сошел! - крикнул Муров.
- Ничего не сошел! - оборвал Мурова пожилой крановщик Сидоренко, которого все называли Деда. Ему было, наверно, не больше сорока пяти, но совсем седая голова и седая бородка делали его похожим на старика. - Кому-то начинать надо. Если не начнет Кердыш, начну я.
- Степа, ты идешь? - спросил Саня.
Ваненга уже стоял у двери. Как обычно, он был облачен в свою кухлянку с расшитым орнаментами низом, на голове у него была шапка с длинным мехом, на ногах - тобоки.
- Я тоже иду, - коротко ответил Степан.
Один за другим крановщики вышли из вагончика. На минуту они остановились у лесенки, прислушиваясь.
- Не утихает, - заметил Деда. - И ни черта не утихнет еще неделю, я эту свистопляску изучил досконально.
- Лезть на кран в такой ветер - сумасбродство! - проворчал Муров. - И кому-то влетит за подобную инициативу.
- Тронулись, - сказал Кердыш. - "Кто не рискует - тот не джигит!" - говорит Арам Белоян. Учти это, Муров. И запомни: если сработаешь на задний ход, будешь иметь дело с нами.
3
Саня лез с закрытыми глазами. Не потому, что боялся взглянуть вниз: в снежной кутерьме, окутавшей землю, все равно ничего не увидеть, - он просто не мог открыть глаза: косые струи секли так больно, словно лицо обстреливали ледяными иглами.
Ноги скользили на обледеневших перекладинах, и, прежде чем подняться еще на одну ступеньку, Саня подошвой унта раздавливал наледь, сбрасывал ее и только потом, прочно утвердившись ногой на перекладине, перехватывал руки.
Казалось, ветер задался целью сорвать человека с лестницы. На мгновение утихая, точно стараясь усыпить бдительность смельчака, он тут же обрушивался на него новым, еще более сильным шквалом, и Сане приходилось всем телом прижиматься к железу, намертво обнимая лестницу руками. "Врешь, не обманешь! - шептал Кердыш, пережидая, когда промчится шквал. - Не проведешь!"
Теплые краги мешали ему. В них он не чувствовал силы своих пальцев, не мог убедиться, достаточно ли крепко держится за упоры. Он решил снять их и остаться в одних перчатках. Сунув одну, потом вторую крагу за пояс, он снова стал подниматься вверх. Но уже через две-три минуты понял, что сделал глупость. Пальцы сразу же закоченели, заныли. Саня подносил их ко рту, шумно и долго дышал на них, однако легче от этого не становилось. "Ладно, - решил он. - Не отпадут. Не сутки же буду карабкаться к этой чертовой кабине. Надо только не думать, что холодно и что можно сорваться и сломать шею. Лучше думать о чем-нибудь другом. О Мурове, например. Философ! А вообще-то умный парень, ничего не скажешь. Только трусоват маленько…"
Муров недолго стоял у крана. Только один раз взглянул на Кердыша и вдруг, представив, как он сам взбирается по обледенелой лестнице, быстро отошел в сторону и бросился искать стивидора. Иван понимал: как только Кердыш доберется до кабины и начнет работать, все остальные последуют его примеру. А всем ли удастся проделать тоже, что и Кердышу? У всех ли хватит на это сил? Подвиг - это, конечно, красиво, но есть ли в нем такая уж острая необходимость?! Кердыш всегда преувеличивает. Будто на нем лежит особая ответственность. Никто, конечно, не скажет, что он рисуется, все это в нем искренне, но нельзя же вот так, очертя голову, лезть на рожон.
Белоян стоял у маневрового паровоза и что-то кричал машинисту. Вернее, это только ему самому казалось, что он кричит, на самом же деле стивидор совсем неслышно хрипел, и машинист больше присматривался к его жестам, чем прислушивался к голосу. Увидав Мурова, Белоян схватил его за руку и прохрипел в самое ухо:
- Переведи этому турку: пускай трогает на пятый путь, здесь уже негде положить ни одного бревна. Все забито. Тебе ясно?
Паровоз ушел. Белоян тут же сорвался с места и помчался к другому составу. Муров поймал его, загородил дорогу:
- Арам Михайлович, выслушайте меня, прошу вас.
Стивидор нагнулся, взял горсть снега, растер лицо.
- Давай говори. Только короче.
- Хорошо. Кердыш полез на кран.
Белоян разжал пальцы, подтаявший комок снега выпал из его руки. Арам, кажется, даже и не заметил этого. Автоматически он продолжал тереть ладонью заросшую черной щетиной щеку. Потом, словно до него с большим опозданием дошел смысл сказанного Муровым, он схватил Ивана за борт тулупа, с силой встряхнул:
- Кердыш полез на кран? Я правильно тебя понял?
- Вы правильно меня поняли, Арам Михайлович.
- Так какого же дьявола ты молчишь?! - неожиданно окрепшим голосом закричал стивидор. - Ты знаешь, что это значит? Знаешь, нет?
- Да. Если бы не знал, не стал бы вас беспокоить. Дело ведь не только в самом Кердыше. За ним полезут и другие. А это…
- Полезут? Ты уверен? Ну, говори, уверен? Ты тоже полезешь?
- Понимаете, есть чувства сильнее страха. В атаку идут и трусы, потому что порыв не только увлекает, но и заставляет… Вы меня понимаете?..
- Вот как понимаю! - Стивидор ладонью провел по горлу. - Ты хорошо сказал. Ты очень хорошо сказал, дорогой мой. Ты умный человек… Порыв не только увлекает, но и заставляет. У джигитов - я говорю о настоящих джигитах - тоже так. Значит, все полезут? Несмотря вот на это?
Белоян поднял голову и посмотрел на широкую темную волну снежного вихря, проносившуюся над самой головой.
- Боюсь, что да, - сказал Муров.
Стивидор с явным удовольствием цокнул языком:
- Ц-ц! Я знал… Чувствовал, понимаешь, дорогой? Кердыш - человек! А тебе спасибо. За то, что принес такую весть.
Муров замялся. Он думал, что Белоян разделит с ним его тревогу. Ведь случись беда, стивидор будет отвечать.
Чему уж тут радоваться! По крайней мере, нужно хоть принять меры. Иван так и сказал:
- Разве вас это не тревожит, Арам Михайлович? С вас ведь спросят, если…
Стивидор спохватился:
- Да, да, конечно. Голову открутят в два счета. Спасибо. Пойдем…
…До кабины осталось рукой подать. Но руки уже не слушались. Одеревеневшие пальцы ничего не чувствовали, Кердыш не мог даже вытащить из-за пояса краги, хотя они были сейчас нужнее всего. Саня с тоской поглядывал вверх, на башенку, которая в эту минуту казалась ему уютной, как маленький домик, где нет ни этого проклятого ветра, ни лютой стужи, ни опасности быть сброшенным вниз. Он уже представлял себе, как опустит стрелу с тросами, как грузчики зацепят сразу полвагона леса и кто-то крикнет в мегафон: "Вира!" Загудит от напряжения мотор лебедки, вздрогнет кран, и он, Саня Кердыш, внутренне ощутит эту дрожь, словно она пройдет через его мышцы…
Только бы скорее добраться. Потому что уже начинает кружиться голова, как на палубе корабля, а это очень страшно. Кто-нибудь другой, может, и плюнул бы на такую мелочь, но он… Он знает это свое состояние и боится его даже больше, чем ветра и стужи. И с ветром, и со стужей можно бороться, можно терпеть, а вот когда подходит такое, тут уже ничего с собой не поделаешь.
"К черту, - подумал Саня, - надо спускаться вниз! Стать на твердую землю, растереть руки снегом и бежать в вагончик, где жаром пышет печка. Муров скажет: "Я говорил, что это сумасбродство…" Пожалуй, Муров прав. Это действительно сумасбродство".
Кердыш впервые посмотрел на землю. И удивился: отсюда, с высоты, все было видно значительно лучше. Словно через тонкий слой льда просматривались люди, копошащиеся у составов с лесом, маневровые паровозы, штабеля бревен и земля, по которой мчались эшелоны снега. У самого подножия крана стояли крановщики. Среди них - и стивидор Белоян, закутанный в башлык. Вот только не видно Степы Ваненги. Наверно, пошел к другому крану и, может быть, уже тоже карабкается по скользким перекладинам, тобоками раздавливая наледь и сбрасывая ее вниз. Потом полезет Деда, за ним - Чирков, а там - и все остальные. Муров тоже полезет, хотя не раз и задохнется от страха… Ну что ж, страх - это не стыдно, главное - побороть его в себе, не дать ему завладеть собой…
Саня сжал зубы, ухватился за следующую перекладину. Потом еще за одну, еще и еще. Теперь он знал, что не остановится. Ему хотелось кричать от боли, но он лез все выше и выше. Вот и кабина. Ввалившись в нее, Саня долго лежал на вздрагивающем от ветра железном полу, не совсем еще сознавая, что все осталось позади. Только через две-три минуты он приподнялся на колени и с облегчением сказал:
- Ну вот…
- Ну, вот, - сказал Белоян и впервые за последние дни улыбнулся. - Я так и думал. Потому что Кердыш - это Кердыш.
- Что значит "Кердыш - это Кердыш"? - спросил Муров.
- Хулиган! - ответил стивидор. - Настоящий хулиган. Скажи, кто ему разрешил нарушать инструкцию? Я разрешал? Я не разрешал. Он сам. Такой он человек. Огонь-человек! За такого лично я - в огонь и в воду… Ты, Чирков, куда пошел? Тоже на кран? Смотри, осторожно. Видишь, как Ваненгу ветер треплет? Безобразие! Не крановщики, а сброд хулиганов. Им даже на стивидора наплевать.
Деда сказал:
- Слушай, Арам Михайлович, прикажи побольше мегафонов притащить. И прожекторы подключите, с подсвечиванием сподручней будет.
- Правильно, товарищ Сидоренко. Ты тоже пойдешь? Давай валяй. Теперь мне все равно шею намылят. Зато дело сделаем.
Не прошло и получаса, как на маленькой станции жизнь совершенно преобразилась. Прожекторы широкими лучами разрывали мглу, пересиливая вой пурги, ревели мегафоны: "Вира! Майна! Еще майна!" Одна за другой уходили пустые платформы, пропадали в снеговой коловерти, словно таяли в ней.
К полудню отпустили школьников, ушли добровольцы-пенсионеры. Белоян вызвал своего помощника, сказал:
- Слушай, дорогой, когда крановщики спустятся на землю, мы будет носить их на руках. А сейчас организуй шесть термосов горячего какао, колбасы, хорошо бы борща, тоже горячего. И все это - вира туда. На проволоке. Тебе все ясно?
- Мне все ясно, - ответил помощник. - Но где я организую термоса и какао? Где я в этой чертовой дыре достану колбасу?
- В таких случаях, дорогой, достают со дна моря. В крайнем случае - из-под земли. Ты меня понял?.. И еще пойми то, что понял сейчас я… Как я раньше думал?.. Звание ударника коммунистического труда - это просто очень хорошая, честная работа. Теперь я уверен: ударник коммунистического труда - большой человек. Это я понял своим сердцем. Тебе ясно?..