- Да, не все благополучно, - Смайдов слегка нажал на слово "все". - Но я думаю, что на это надо смотреть глубже. Я говорю об отношении коммунистов к воспитанию молодежи вообще…
- В союзном масштабе?
Лютиков даже и не пытался скрыть иронии, но Петр Константинович нисколько не смутился.
- Союзный масштаб складывается из масштабов маленьких, - сказал он. - Я говорил об этом у нас на собрании и говорю сейчас. Меня многое волнует. Мне кажется, что все мы что-то упускаем.
- Вот как! - продолжал Смайдов. - Мы порою не хотим прислушаться к тем, кто говорит: "Товарищи, у нас много появилось молодых лоботрясов, давайте посмотрим, откуда они берутся". Мы отвечаем: "Ерунда! Единицы!" Когда кто-то говорит: "Хулиганство среди подростков не уменьшается, а в ряде случаев увеличивается", мы отвечаем: "Вранье! У нас в основном молодежь здоровая…"
Петр Константинович встал, в волнении сделал несколько шагов по кабинету и снова сел. Лютиков молчал, и по выражению его лица было невозможно понять, что он думает. Да Смайдов и не старался этого делать. Он, наверное, даже и забыл, что перед ним сидит только один Лютиков. Он как бы обращался ко всем тем, кто несет ответственность за судьбу каждого молодого человека, ко всем, у кого должно болеть сердце за этого молодого человека так же, как оно болит у него самого.
- Поймите, Сергей Ананьевич, я ведь тоже понимаю, что в основном молодежь у нас здоровая. Но как же быть с теми, кто за пределами этого "в основном"? Вы знаете Беседина? Трудяга! Мастер своего дела! А душа? Вот ведь его главная жизненная концепция: "Надо, чтоб в кармане был не бом-дилинь-бом, а тугой кошель. Только тогда жизнь имеет смысл". Только тогда, вы понимаете? Я думаю, что…
- Что же вы думаете, Смайдов? Что у нас с молодежью - труба? - Лютиков пристукнул ладонью по столу, секунду-другую помолчал и переспросил: - Труба? Полный распад нравов? И можно заказывать панихиду?
Петр Константинович не ответил. Поглаживая пальцы протеза, он сидел, ссутулившись, будто его что-то придавило. Встать и уйти - кроме этого желания, он ничего другого не испытывал. Но все же заставил себя не двинуться с места даже тогда, когда Лютиков резко сказал:
- Вы паникер, Смайдов! Мне даже иногда кажется, что была допущена ошибка, когда вас рекомендовали на должность парторга. Да вы что, голубчик, совсем растеряли большевистский оптимизм? Как же воспитывать молодежь, если сам ни во что не веришь?
Петр Константинович ничего не ответил. Не в первый раз Лютиков давал ему понять, что именно от него зависит, работать или не работать парторгу в доках. Делал он это иногда грубо, иногда старался свою мысль как-то завуалировать, но факт оставался фактом: Лютиков был твердо убежден, что он в любой момент может избавиться от человека, который "пришелся не ко двору".
- Простите за нескромный вопрос, - неожиданно спросил Сергей Ананьевич, - сколько вам лет, товарищ Смайдов?
- Уже не мальчик, - невесело усмехнулся Петр Константинович. - За сорок пять.
- Мне почти столько же. Но у меня, наверное, больше житейского опыта. Поэтому, если хотите, разумеется, примите мой дружеский совет: может, вам стоит подумать о другой работе? Устройтесь начальником маленького аэропорта или пристани - в общем, куда хотите, только не туда, где много людей. По-моему, с людьми вы работать не можете. Не думайте, что это упрек, - не каждому это дано.
Лютиков взглянул на часы, давая этим понять, что беседа окончена. А когда Смайдов поднялся, добавил:
- Рекомендую не пренебрегать моим советом. Разве для вас будет лучше, если вам то же самое подскажут на бюро горкома, да еще и сделают соответствующие выводы? Вы также должны иметь в виду и тот факт, что в последнее время рабочие стали писать на вас жалобы. Ваша жестокость по отношению к Езерскому на Шпицбергене заслуживает особого разговора, и мы еще вернемся к этому вопросу… Надеюсь, вам все понятно, товарищ Смайдов?
Смайдов угрюмо посмотрел на Лютикова и, не прощаясь, направился к выходу. Шел, с трудом переставляя ноги. Ему казалось, что он почти физически ощущает на себе взгляд Лютикова, устремленный в его ссутулившуюся спину. "Но почему же я не протестую, почему оставляю в убеждении, что смирился?"
Не дойдя двух-трех шагов до двери, Смайдов мгновение помедлил, потом резко повернулся и посмотрел на Лютикова, а тот, чуть склонившись над столом, стряхивал пепел с папиросы. Он, казалось, нисколько не удивился, что Смайдов вернулся. Он, наверное, даже ожидал этого. Сказал спокойно, не пряча улыбки:
- Как инвалиду, мы, конечно, поможем найти вам подходящее место. Я вам это обещаю.
Смайдов вдруг расправил плечи, слегка обкинул назад голову и по-военному четко шагнул к Лютикову. И оттого, что он сумел побороть в себе сковывающую удрученность, у него неожиданно появилась та уверенность, которую он чуть было не растерял.
- Я хочу сказать вам еще несколько слов, Сергей Ананьевич, - проговорил Смайдов. - Хочу сказать, что не намерен прятаться в кусты, как это очень часто делаете вы. Вы считаете, например, что с воспитанием молодежи у нас в доках все благополучно, так? Я этого не считаю. Меня не устраивает ваша формула "в основном". Знаю из опыта: один мерзавец на фронте мог причинить столько зла, сколько не под силу было сделать и сотне врагов. Такие мерзавцы у нас есть и сейчас. Они плодятся от равнодушия. От равнодушия, каким страдаете вы.
- Товарищ Смайдов!..
- Не кричите на меня, я не мальчишка! - Петр Константинович не сильно, но выразительно пристукнул по столу ладонью. - И прошу меня выслушать до конца. Я намерен писать докладную записку в городской комитет партии. Буду просить о проведении широкого партактива по вопросу о воспитании молодежи. Вот там мы и поспорим с вами, товарищ Лютиков…
Смайдов еще раз взглянул на слегка побледневшее лицо начальника мастерских и спокойно докончил:
- За беспокойство о подходящем для меня месте весьма признателен. Хочу только напомнить, что меня все-таки никто не назначал, а выбирали коммунисты. Разве вам это неизвестно?
2
В тот вечер Саня рассказал Людмиле все, что знал о Марине и Марке. Правда, знал он не так уж много: вытянуть из Марка подробности было совсем не просто. Но даже из того, что Людмила узнала, она могла сделать вывод: Марина переступает или уже переступила ту грань, за которой человек ни во что хорошее в жизни не верит.
Честно говоря, если бы Людмила случайно не узнала, что Марина Санина - в прошлом сварщица, она, может быть, и не обратила бы на нее внимания: не жаловала она молодых девиц, стоящих за буфетными стойками. Но в Марине она видела теперь не просто буфетчицу, а девушку, которая в силу жизненных обстоятельств оторвалась от своего дела и оказалась, как говорят, "в чужом пиру", и поэтому страдает. И ставшее уже привычным чувство ответственности за чужую судьбу, чувство причастности ко всему, что происходит вокруг, заставило Людмилу с тревогой и болью думать об этой девушке.
"Ей что-то мешает вернуться к нам, - думала Людмила. - Что - надо выяснить. И, если можно, помочь".
И она решила сходить к Марине.
…На звонок вышла Анна.
- Мне хотелось бы увидеть Марину Санину, - сказала Людмила. - Она дома?
Анна крикнула:
- Маринка, к тебе! - и пригласила: - Входите, пожалуйста.
В прихожей был полумрак. Свет давал только маленький ночничок: из неглубокой ниши над вешалкой выглядывала сова с двумя крохотными лампочками вместо глаз. Людмила в нерешительности остановилась. Ей показалось, что сова лукаво подмигивает и даже шевелит клювом, точно что-то хочет сказать.
Узнав Людмилу Хрисанову, Марина немного растерялась.
- Вы правда ко мне? - спросила она.
- К вам. Впустите меня в свой женский монастырь? Он так усиленно охраняется… - Людмила взглянула на сову и улыбнулась: - Мрачный часовой.
Марина открыла дверь:
- Прошу вас. Я живу в этой комнате.
- Озябла немножко, - сказала Людмила, грея руки у батареи. - Всю жизнь живу на севере, а мерзлячка страшная. Если бы не любила так эти края, давно бы уехала на юг.
- Да, на юге теплее, - почти машинально согласилась Марина.
Она держалась настороженно. Это чувство настороженности теперь всегда приходило помимо ее воли. Она словно подозревала каждого человека в том, что он хочет без спросу залезть к ней в душу. И думала: "Хватит с меня и того, что я сама знаю о себе".
Людмила понимала состояние девушки. И потому решительно сказала:
- Чтобы вы не гадали, зачем я пришла, я сразу все объясню. Хорошо?
- Так будет лучше, - ответила Марина. - И для меня, и для вас.
- Может быть, сразу перейдем на "ты"? Так проще, - предложила Людмила, усаживаясь на скамеечку поближе к Марине.
- Пожалуй, - согласилась она и почувствовала, как проходят ее скованность и настороженность.
- Я плохой дипломат, Марина. И ты должна будешь простить меня, если скажу что не так. Скажи, тебе не жаль того, что было два года назад?
- О чем ты? - спросила Марина.
- О чем? Я говорю о бессонных ночах на стапелях, об утренней заре, когда ты после ночной смены, еле волоча ноги от усталости, бредешь домой, а навстречу тебе спешат твои товарищи… Ты не тоскуешь об этом?
Марина горько улыбнулась.
- А ты разве не тосковала бы?
Она снова взглянула на Людмилу. Кажется, ничего особенного Людмила не сказала, и все же этими простыми словами она будто стерла ту грань, которая отделяла Марину от всего, чем она жила прежде. Будто приблизила к себе…
Людмила тихо проговорила:
- Я не смогла бы без этого.
- А думаешь, мне легко?
- Нет, не думаю. Поэтому и пришла к тебе. Пришла, чтобы позвать с собой.
- Туда? - Марина кивнула на окно, за которым лежала застывшая река. - В доки?
- Да.
- Я уже и сама сто раз собиралась бросить все к черту и идти к вам. И не иду… Перегорела я - потухшая головешка.
- Рано себя хоронишь, - быстро заговорила Людмила. - Ты просто забыла, какая ты есть. Забыла, на какой закваске замешана. - Она встала со скамеечки, села рядом с Мариной, обняла ее за плечи. - Так вот, хватит себя мучить. Слышишь? Ты не пришла к нам до сих пор потому, что никак не можешь решиться: "А вдруг станут смеяться? А вдруг я уже все позабыла?" Так?
Марина кивнула:
- Это тоже есть…
- Выбрось из головы. Разве ты не знаешь докеров?! Докеров, слышишь?!
- Я знаю докеров, - сказала Марина.
Она на минуту закрыла глаза, и сразу на нее пахнуло морем и горячим железом. И всюду крепкие люди, пропахшие морем и гарью, в брезентовых робах, с защитными масками на поясах - докеры…
- Я знаю докеров! - повторила она.
3
Была уже ночь, когда Марина вышла проводить свою гостью. Прощаясь, Людмила спросила:
- Когда ты завтра свободна?
- С утра. А что?
- Просто так. - Людмила подняла воротник шубки, зябко поежилась. - Скорее бы весна, до чертиков надоели холода… Ну, спасибо тебе, Маринка, за гостеприимство, мне с тобой было очень хорошо.
- Мне тоже было хорошо, - искренне проговорила Марина. - И стало как-то легче на душе.
На следующий день, встав утром, Анна зашла к Марине и, причесываясь перед ее зеркалом, как бы между прочим спросила:
- О чем вы это с ней за полночь? Мировые проблемы решали?
Марина засмеялась.
- Зачем же так высоко? Просто о жизни, о работе…
- О работе? Мораль небось читала?.. Чего это ты, дескать, к ресторану прилипла, то да се…
- Никакой морали она мне не читала, - недовольно бросила Марина. - А если и сказала, что на моем месте из ресторана давно бы ушла, так это многие говорят. У меня ведь другая специальность есть. Тебе самой-то не надоело там? Я ведь вижу, как ты угодничаешь.
- Угодничаю? - Анна резко повернулась. - С каких это пор даже честный работник, если он работает в ресторане, непременно угодничает? Это что - твоя "королева" указ такой выпустила?
- При чем тут она? И ты не говори обо всех. - Марина сдернула с себя одеяло, обхватила колени руками. - Пашецкого никто в угодничании не обвинит. Он мастер своего дела. И, если хочешь, в этой работе призвание свое нашел, вот как и Лиза Бершанская. А я? А ты? Разве нам эта работа по душе? Зачем ты три года училась в техникуме связи? Чтобы уметь быстро взбить коктейль?
- Да-а, - протянула Анна, пуская вверх тоненькую струйку дыма. - "Королева" твоя, оказывается, не лыком шита. Быстро она тебя перевоспитала…
В прихожей послышался длинный звонок. Потом, через короткую паузу - снова.
"Илья!" - встревоженно подумала Марина, направляясь к двери.
Но на пороге стояла Людмила.
- Здравствуй, - сказала она. - Я опять к тебе, Марина. Разрешаешь?
Людмила сняла с головы теплую шаль, по-детски замотала головой:
- Ух, и морозище же на улице! Посмотри, нос не отморозила? Не побелел?
- Нет, не побелел. - Марина не успела привести в порядок свои волосы, и они волнами падали ей на лицо. Она старалась подобрать их, но у нее ничего не получилось. - Ты так рано… Я только что встала… Что-нибудь случилось?
- Нет, слава богу, ничего страшного. Ты просто должна мне помочь, Марина.
- Помочь?
- Да. Больше никто не сможет. Обещаешь помочь?
- Конечно, но…
- Без всяких "но"… Я тебя очень прошу. Одевайся.
Наскоро плеснув в лицо холодной водой, Марина набросила шубу и, на ходу завязывая платок, побежала вниз по лестнице.
На улице Марина, к своему удивлению, увидела, что Людмила не одна: рядом с ней стояли еще три девушки, закутанные так же, как и она.
Марина в нерешительности остановилась у двери, но Людмила быстро подошла к ней и скороговоркой проговорила:
- Это мои подруги: Валя Ногаева, Инна Ляшко, Лариса Беляева. Пойдем, Маринка, по дороге мы тебе все расскажем.
Она взяла Марину под руку и почти насильно потащила за собой.
Марина спросила:
- Куда мы идем?
- К третьему доку, - ответила Людмила. - Мы там работаем.
Одна из девушек, Инна Ляшко, взяла Марину под руку.
- Назад пути заказаны, - засмеялась она, сверкнув цыганскими глазами. - Рассказывай, Люда, что ждет пленницу…
Людмила рассказала: ее бригада взяла обязательство закончить сварочные работы на сейнере ко Дню 8 Марта. Составили точный график, строго его выполняли, но вчера вечером заболела сварщица Катя Луганская. Острый приступ аппендицита. Катю отвезли в больницу. Ночью сделали операцию. Ясно, что самое меньшее на полмесяца она вышла из строя. И ясно, что весь график теперь полетит к черту, в городе нет ни одного свободного сварщика, который хотя бы на время заменил Луганскую. И вот…
- Нам ничего не оставалось делать, как идти к тебе, - говорила Людмила. - Идти и просить: выручай. - Она на секунду остановилась, заглянула в лицо Марине. - Ты даже себе не представляешь, Марина, как мы все тебе благодарны, что ты согласилась помочь нам! Это так здорово, правда, девочки?
Те ответили хором:
- О-о!
Марина растерялась:
- Но я…
- И ты знаешь, - продолжала Людмила, - если бы нам кто-нибудь стал доказывать, что ты не согласишься, мы не поверили бы. Инка так и сказала: "Докер знает, что такое солидарность…"
- Но я… - Марина попыталась что-то сказать, но ее опять перебили.
- Когда Люда сказала, что ты сварщица, мы решили: теперь нам беспокоиться нечего. - Инна Ляшко крепче прижала к себе руку Марины. - Будто гора с плеч!
Они болтали без умолку, и Марина поняла, что делали они это нарочно, лишь бы не дать ей возможности отказаться от их настойчивых просьб.
А Марина и не собиралась отказываться. И не только потому, что ей было очень приятно сознавать себя равной среди этих сварщиц и нужной им. Она вдруг почувствовала, как возвращается светлая радость, которой так не хватало в ее жизни.
Ее привели в жарко натопленную раздевалку, усадили у железной печи. Людмила сказала:
- Девочки, в нашем распоряжении полчаса. Как говорят бюрократы, введем Марину в курс. Возражений нет, Марина?
- До сих пор вы не дали мне вымолвить ни слова, - улыбнулась Марина. - Может, выслушаете теперь?
- Так мы же обо всем договорились! - поспешила заметить Валя Ногаева, девушка небольшого роста, с тяжелой косой, уложенной так же, как у Людмилы. - Мы уже решили все…
- Не все, - сказала Марина. - Я ведь работаю. В четыре мне надо в ресторан…
Людмила положила на пол рядом с Мариной фуфайку и села на нее.
- Сегодня суббота, и по нашему графику мы работаем до двух. К четырем мы успеем в твой ресторан. Скажем, что ты на две недели идешь в отпуск. Разговор с директором я беру на себя. Я ему все растолкую. Хорошо?