- Разное говорят о дружинниках. Но я скажу о том, что думаю сам. Очень много показного, Петр Константинович. Настоящих рыцарей порядка, без кавычек, у нас раз, два - и обчелся. Пойдите вечером на главную улицу, дружинники там ходят табунами, под ручку… Табун за табуном. А в это время в глухих переулках что творится? И если оттуда кто-нибудь начнет взывать о помощи - пустое дело. Глас вопиющего в пустыне… Вот так… Кажется - здорово! А на самом деле - смех. С красными повязками дежурят чуть ли не дети. Кому это нужно? Для галочек?
Лютиков ничего не ответил.
- Вот вам картина, которую я сам видел, - продолжал Марк, глядя на Смайдова. - Какой-то пьяный лоботряс учинил дебош на автобусной остановке. Лезет без очереди, матерится, пустил в ход кулаки. А мимо - табунчик с красными повязками: девчонки из рыбного техникума. Остановились в сторонке, совещаются. Кто-то крикнул: "Товарищи дружинницы, чего ж вы смотрите?!" Одна кнопка осмелилась, подходит: "Послушайте, молодой человек, как вам не стыдно?"
- А вы тоже наблюдаете? - спросил Лютиков, усмехнувшись.
- Я тоже наблюдаю, - спокойно ответил Марк. - И вижу, лоботряс подхватил дружинницу на руки, говорит: "Дай-ка я тебя поцелую, кроха… Вот так… А теперь - сматывай".
- А вы наблюдаете? - снова спросил Лютиков.
- Нет. - Марк улыбнулся. - Со мной были Кердыш и Ваненга. Знаете их, товарищ Лютиков? Мы постарались внушить этому пьяному типу, что хулиганство не остается безнаказанным. Кажется, он кое-что уяснил.
- Каким же методом вы пользовались? - Лютиков спрашивал, глядя на Марка откровенно насмешливо.
- Я уже сказал, - сдержанно ответил Марк. - Методом внушения.
- С применением силы? То есть на хулиганский акт ответили хулиганским актом?
- Нет, мы прочитали ему полуторачасовую лекцию о порядочности и благородстве. - Марк сказал это едко, почти с вызовом. - И он понял свое заблуждение. Поклялся, что будет паинькой до конца жизни.
Смайдов чувствовал: Талалин закипает. И подумал: "Сейчас ему лучше уйти". Он уже хотел как-нибудь сказать об этом Марку, но тот сам спросил у Смайдова:
- Я пока вам не нужен, Петр Константинович?
- Если ты никуда не спешишь, Талалин, - с заметным облегчением ответил Смайдов, - зайди через полчаса. Сможешь зайти?
- Конечно. До свидания, товарищ Лютиков.
Когда Марк закрыл за собой дверь, Сергей Ананьевич сел напротив Смайдова, сказал:
- Не нравится мне этот молодой человек. Очень не нравится…
- Чем же? - поинтересовался Смайдов.
- Разве вы не видите в нем чего-то такого… - Лютиков щелкнул пальцами, состроив кислую гримасу. - Современные нигилисты. Критиканы. Все им не так, все их не устраивает… Создание народных дружин лично мне, например, стоило много нервов. Да и не только мне. А эти критиканы подводят итог: много дешевой липы. Слыхали? Сами-то небось не очень торопятся надеть повязку да рискнуть темной ночью пройтись по глухому переулку. Шкуру свою жаль…
- Я как раз и хотел предложить ему стать дружинником, - проговорил Смайдов, не желая вступать с Лютиковым в спор. - Думаю, что не откажется.
Лютиков пожал плечами.
- Дело даже не в этом, дорогой Петр Константинович. Помнится, вы сами как-то говорили: вопрос воспитания молодежи - сложный вопрос. А как вы сами его решаете? Ведь такие, как этот Талалин, котируются у вас по высокому курсу. Не ошибаюсь?
Петр Константинович поморщился: "Слова-то какие выбирает: котируются по курсу. Будто речь идет о валюте". И все же ответил прямо:
- Нет, не ошибаетесь, Сергей Ананьевич. Людей, подобных Талалину, я очень ценю. И не могу понять, почему вы, совсем не зная человека, вдруг проникаетесь к нему такой острой антипатией. Только потому, что он высказал суждение по вопросу о дружинах, не совпадающее с вашим?..
- Мелковато смотрите, товарищ Смайдов, - со снисходительной улыбкой сказал Лютиков. - Люди, подобные Талалину, для меня - открытая книга. Нигилистики, критиканы, демагоги - слава богу, что их не так много… Меня удивляет другое. Как некоторые партийные работники могут одобрять таких людей? Не видя, что они гнилушки. Вы-то сами, Петр Константинович, знаете, что сейчас является самым важным в воспитании молодежи?
Смайдов ответил не сразу, ему нелегко давалось спокойствие. Но, пересилив себя, Петр Константинович спокойно заметил:
- Я никак не могу согласиться с вашей мыслью, Сергей Ананьевич, что именно такие люди, как Талалин, - гнилушки. Гнили много как раз в тех, кто противостоит Талалиным. Пример? Беседин. Да, да, тот самый Беседин, который у вас в большем почете. Этот своего не упустит, нет! Ему наплевать на моральные принципы, он готов рвать везде, где только можно. Будет вкалывать день и ночь, но… денежки дай ему, как можно больше. Рабочая честь, рабочая гордость для Бесединых пустой звук… И в том, что такие Беседины есть, виноваты мы сами. Думаю, что многие из нас увлеклись чисто производственной, чисто материальной стороной дела и позабыли о моральной стороне. Отсюда и Беседины…
- А вы хотели бы растить ангелочков? - усмехнулся Лютиков. - Неужели вам незнакома такая простая истина: коммунизм - это прежде всего экономическая база. Бытие определяет сознание… Когда у нас будет эта база, мораль той части молодежи - если даже согласиться с вами, что она существует не только в вашем воображении, - придет в норму сама по себе. Потому что полностью исчезнут аморальные поступки: воровство, тунеядство и тому подобное. И еще потому, что высокое сознание большинства подавит все низменное горстки неустойчивых в моральном отношении. Надеюсь, с этим вы согласны?
- Конечно, нет! - горячо сказал Смайдов. - Этак каждый, кто несет ответственность за воспитание молодежи, может сидеть сложа руки и ждать у моря погоды… Тогда зачем нужны нам… ну, те же дружины?
- Дружины?.. Какая связь? При чем тут дружины?.. И вообще, как можно мешать отвлеченные споры с практическими делами?.. Я не понимаю вас, товарищ Смайдов. - Лютиков встал, взял со стола перчатки, несколько раз хлопнул ими по ладони и, резко меняя тему, спросил: - Скажите, это по вашей инициативе замяли жалобу Езерского? Разве вам не ясно, что такие действия подрывают ваш же авторитет? Почему ее не разобрали хотя бы на месткоме?
- У вас не совсем точная информация, Сергей Ананьевич, - спокойно возразил Смайдов. - Жалобу Езерского разбирали. И не придали значения этой жалобе, потому что сами рабочие осудили действия Езерского на Шпицбергене. Талалин, Байкин, Думин и другие…
- Вот как! Что ж, похвально, что вы сумели так сплотить коллектив. - В голосе Лютикова звучала насмешка. - Похвально… Кстати, когда у нас отчетно-выборное партсобрание? Сроки, кажется, уже подходят?
"Вот за этим он, конечно, и пришел. Напомнить о разговоре, который состоялся у него в кабинете. Неужели действительно надеется, что я сам подам в отставку?" - подумал Петр Константинович, а вслух сказал:
- Я все-таки написал докладную записку в горком.
Прошу, чтобы один из ближайших активов собрали специально по вопросу воспитания молодежи.
Лютикова это сообщение, однако, не взволновало. Или он просто сумел сделать вид, что остался спокоен.
- Когда-то в дни своей молодости, - Лютиков, кажется, улыбнулся, - я тоже был вот таким же прожектером. Высасывал проблемы из пальцев и писал в обком, даже в ЦК. И был уверен: получат - сразу же всполошатся. Как мы, мол, сами не додумались до этого! И как хорошо, что есть такие коммунисты, как Лютиков, которые день и ночь пекутся о наших нерешенных проблемах!.. Могу по-дружески признаться: ждал, что однажды меня вызовут в Москву и скажут: "Не согласитесь ли вы, Сергей Ананьевич, поработать в аппарате ЦК? Первое время инструктором, а потом…"
- Странно, что вы так и не сделали карьеру, - усмехнулся Смайдов. - Не хочу скрывать, Сергей Ананьевич, в докладной я позволил себе коснуться и нашего с вами спора.
- Вот как? - Лютиков снова хлопнул перчатками по ладони. - Вы, оказывается, не теряете времени даром. Это что же - ход конем?
Петр Константинович удивленно посмотрел на Лютикова:
- Я неважный шахматист, Сергей Ананьевич. И, кроме того, никогда не сравнивал свою жизнь с шахматной доской. А впрочем… мы говорим на разных языках.
- Пожалуй. - Лютиков, не прощаясь, направился к двери. Уже держась за ручку, обернулся, бросил небрежно: - До встречи.
5
"Почему меня так не тянуло к ней, когда она была со мной? - думал Илья. - Почему раньше казалось: не она, так другая, свет не сошелся на ней клином, можно протоптать тропинки и к другим оконцам, у которых сидят и поют пташки с длинными ресницами. Не Марина - так Ольга, не Ольга - так Нина… Мало их, что ли?.. Оказывается, все не так просто. Дорожку-то протоптать нетрудно, да толку-то что во всем этом? Ни радости, ни волнения…"
Марк работал рядом - приваривал новые стрингера. Он сидел на корточках с опущенной на лицо защитной маской, и, когда под его электродом вспыхивала дуга, Беседин видел, как сварщик коротко, едва заметно, откидывает голову назад. Потом снова, так же незаметно, наклоняется и внимательно всматривается в свариваемые части.
Опытным глазом Беседин замечал: ни одного лишнего движения, все рассчитано, словно это не человек, а автомат. И в то же время в позе Марка, в том, как он легко и уверенно работает электродом, нельзя было не увидеть какой-то особенной красоты. Сам отличный мастер своего дела, Беседин и в других ценил высокое мастерство, хотя никогда не выказывал восхищения. Сейчас ему вдруг захотелось сесть рядом с Марком, сказать: "Слушай, Талалин, ты - тоже художник. Как и я. И плевать нам на то, что между нами не все было гладко. Давай забудем старое и вдвоем покажем класс. Согласен?"
Словно почувствовав, что за ним наблюдают, Марк отложил держатель в сторону, приподнял маску и поудобнее уселся на шпангоут. Волосы у него, как всегда, были спутаны, он кое-как пригладил их рукой и посмотрел на Беседина.
- Кажется, время перерыва, бригадир, - сказал он.
Беседин взглянул на часы.
- Да, пожалуй. - И совсем неожиданно спросил: - Ты знаешь, что Марина опять работает сварщицей?
- Слышал, - коротко ответил Марк. - Молодец.
- Молодец? - Илья поближе придвинулся к Марку. - А я думаю, что наша профессия не для баб. - Он засмеялся. - Вольтова дуга засушивает их.
Марк встал, потянулся.
- Может быть. Ты идешь в столовую?
Ему не хотелось говорить с Бесединым о Марине. Ему вообще не хотелось о ней говорить. Хотя Марина и стала для него чужой, он знал: его всегда будет связывать с ней прошлое. И он никому не позволит пачкать ее имя.
Беседин сказал:
- Ты не хочешь говорить о ней, я знаю. Ты, наверно, будешь помнить ее сто лет. А на черта она нужна тебе такая? Если бы от меня ушла девка, я плюнул бы ей вслед, и конец. Других, что ли, нет?
Марк вскинул на него злые глаза:
- Она ведь и от тебя ушла… Чего ж не плюешь?
- Ха! - Илья сплюнул под ноги. - Видишь, еще не родилась такая красотка, чтобы сама ушла от Беседина. Понял, Талалие?
- Понял. Ты весь сделан из фальши, Беседин. Тебе не тяжело жить? Я бы не мог так…
Илья усмехнулся.
- Старая песня, Марк Талалин: Беседин - фальшивый, Беседин - рвач, Беседин - такой, Беседин - сякой. А хочешь, я скажу, что тебе мешает увидеть в Беседине настоящего человека?
- Давай.
- Ревность! И я тебе прощаю, Талалин. Потому что я не дурак и знаю, что это за штучка такая, ревность. О-о! Это, брат, такая вещь, что из любого человека сделает зверя. Лютого зверя! Я вот минуту назад смотрел на твою работу и думал: красиво работает Талалин. Художник, каких мало. Поставить бы его рядом со мной, локоть к локтю, и пригласить бы всех докеров, чтоб поглядели. Голову наотрез даю - сказали бы: сказка! Согласен?.. Но тут же подумал: не выйдет!
- Пожалуй, не выйдет, - согласился Марк.
- И знаешь, почему?
- Разные мы с тобой люди, Илья. Два берега у одной реки - не сойдемся.
- Правильно. А река эта - Марина Санина.
- Раньше ты говорил другое, - напомнил Марк. - Раньше ты говорил, что я выслуживаюсь, хочу занять твой бригадирский трон. Забыл?
- Не забыл. Связываю одно с другим. Унизить хочешь в ее глазах: вот, мол, погляди, на кого променяла.
- А я-то думал, что ты умнее, Беседин. Знал, конечно: тяжелый человек, мусора много, но что дурак - не думал.
Марк подошел к люку, легко подтянулся на руках и выбрался на палубу. По сходням на берег спускались Димка Баклан и Костя Байкин. Костя, взглянув на Марка, сказал:
- Чего взъерошенный такой? Опять с Ильей поцапались?
- С ним нельзя не цапаться, Байкин. Хотя это до черта надоело. То одно, то другое…
Они пришли в столовую, сели за столик. Через дветри минуты появился и Беседин. Димка Баклан, увидев его в дверях, крикнул:
- Есть свободное место, бригадир!
Илья медленно прошел мимо, даже не удостоив их взглядом. Димка заметил:
- Вот тип!
Беседин услышал и резко обернулся:
- Это ты про кого? Кто тип?
- Про тебя, - сказал Димка.
Илья сел, положил на стол руки, сцепил пальцы, тяжело посмотрел на Димку, потом на Байкина.
- Раньше я никогда не слыхал, чтобы вы вот так развязно трепали языками. Раньше я слыхал совсем другое.
- Время меняет людей, говорят философы, - заметил Костя. - Оно обходит стороной только того, кто дальше своего носа ничего не видит.
- Ты-то сам далеко видишь? - угрюмо спросил Беседин.
- С тобой трудно, Илья, - проговорил Костя. - Особенно последнее время. На всех шипишь, всех подозреваешь, что тебе хотят как-то напакостить.
- Кому со мной трудно? Тебе и Талалину?
- Всем!
Это сказал Димка. И в упор досмотрел на Беседина.
- Всем трудно, кроме, может, Харитона. Забыли, когда по-настоящему смеялись. Давишь ты, как пресс…
- Как пресс, - повторил Илья. - Здорово! - Он с минуту помолчал, разглядывая свои руки. И вдруг спросил: - Сколько ты получил за прошлый месяц, Баклан? По сколько вышло на брата?
Димка сказал:
- При чем тут это?
- А при том! Я смотрел ведомости других. Сто, от силы сто двадцать. Даже у крановщиков. А мы - по сто семьдесят! Так вот скажи: когда расписывался за сто семьдесят, тягостно не было? Чего молчишь?
Димка поморщился:
- Молчу потому, что нечего сказать, Илья. Ты не выучил ни одной новой песни. Не человек, а старая пластинка… Начисто заигранная…
Марк услышал, как Беседин хрустнул пальцами. "Сейчас грохнет кулаком по столу, - подумал он, - или уйдет".
Беседин встал.
- Лучше петь старые песни, но свои.
Он все-таки умел держать себя в руках, когда хотел. В такую минуту им можно было даже любоваться: внутреннее волнение, которое он испытывал, проявлялось только в глазах, сразу ставших темными и жесткими.
Губы улыбались, однако за улыбкой скрывалось чуть ли не бешенство. Это угадывалось по тому, как слегка вздрагивали намечающиеся морщинки вдоль носа.
- Ты понял, Баклан? Лучше петь старые песни, но свои! - повторил Илья. - А вы стали петь с чужого голоса. Вот с его голоса! - Он небрежно кивнул в сторону Марка. - Подражаете, как краснозадые павианы.
Он ушел, забыв даже поесть. Глядя ему вслед, Марк испытывал что-то похожее на чувство жалости, подумал: "Мечется, мечется, даже постарел от этого… Бывают же такие люди!"
Беседин был уверен: уж он-то знает психологию своего брата - рабочего человека. Поглядеть на Смайдова - смех один: ковыряется в морали и думает, что отыскивает ключики. Не там ищет! Илья в этом не сомневался. И Марк Талалин ему не поможет.
У Беседина был свой метод, проверенный на практике. Сколько раз, бывало, когда он начинал чувствовать, что авторитет его колеблется, Илья прибегал к этому методу, и всегда все кончалось благополучно. Надо только вовремя правильно оценить обстановку - и тогда…
Сейчас в воздухе снова запахло грозой: не только Костя Байкин и Димка Баклан идут в кильватер Марку, но и Андреич, и Думин, и даже Харитон начинают крутить носами, выражать недовольство. От жиру, конечно. Привыкли загребать деньгу. И воображают, что так всегда и будет и что никакой заслуги бригадира тут нет. Напомнить, что ли? Беседин знал, как напомнить…
Войдя в кабинет начальника цеха и поздоровавшись, Беседин устало опустился на диван. Борисов что-то подсчитывал на счетах и рукой показал: подожди, мол, сейчас закончу.
Беседин не мешал. Молча сидел, откинувшись на спинку, полузакрыв глаза и перебирая пальцами. Наконец Василий Ильич отодвинул от себя счеты, спросил:
- Что невеселый, Илья Семенович?
Беседин вздохнул.
- Веселого мало, Василий Ильич. Пришел к вам с просьбой: отпустите на десяток дней без содержания, к матери в деревню съездить хочу. Пишет, что заболела, а она там у меня одна. Присмотреть бы надо.
Борисов поморщился.
- Не время. Сам знаешь, сколько сейчас работы. Два танкера вчера в доки стали, зимовали где-то у Франца-Иосифа. Сейнер в третьем доке - тоже срочно. Я твою бригаду на аврал хотел бросить. А без тебя какой же аврал?
- Вот так надо, Василий Ильич! - Илья провел по горлу. - Приеду - наверстаю. Да и авралить как-то не очень… Понимаете, сварщики жаловаться начинают: устали, дескать, передышку бы надо.
Борисов посмотрел на бригадира.
- Устали, говоришь?
- Я-то не устал, а они… Разговорчики о нарушении законов и так далее. В обком союза хотят писать - заставляют-де работать сверхурочно.
Борисов помолчал, подумал. Потом протянул Беседину открытую пачку папирос, предложил:
- Кури, Илья Семенович. - И тут же спросил: - Мать тяжело заболела? Может, все-таки обойдется без тебя?
- Нет, Василий Ильич, ехать надо срочно. А насчет двух танкеров не стоит беспокоиться. Вернусь - в два счета сделаем. Ребята за это время маленько отдохнут, сил наберутся. Их пока в затон можно. Все равно ведь рано или поздно придется туда посылать…
Илья выжидающе посмотрел на Борисова: согласится, нет?