- Хорошо, я скажу. - Он испытующе посмотрел на нее, спросил: - Ты ничего обо мне не слышала?
Марина сказала совсем безразлично:
- Нет, я ничего о тебе не слышала.
Илья думал, что она все же спросит, поинтересуется. Не зря же он задал такой вопрос, и дураку должно быть ясно, что с ним что-то случилось.
Но она промолчала. И тогда он сам сказал:
- Я ушел из доков…
Ему казалось, что известие должно потрясти ее, необыкновенно взволновать. Если честно говорить, то Илья даже надеялся, что она смягчится, пожалеет. "Они, скажет, несправедливы к тебе. У них совести ни на грош. Но ты не переживай. На доках свет клином не сошелся".
Потом она, наверно, спросит: "Кто ж это все подстроил так, Илья, что ты вынужден был уйти? Смайдов? Борисов?" И он ответит: "Марк, Марк Талалин!"
Марина, кажется, усмехнулась:
- Сам ушел? Или…
Он ощетинился, как еж:
- Что или? Думаешь, выгнали? Меня?
- Ничего я не думаю, - сказала Марина. - Да не очень меня все это и трогает.
- Не очень? Раньше небось тронуло бы. А теперь…
- Раньше, теперь… Ты за этим и пришел, чтобы все снова ворошить?
Только минуту назад Илья готов был доказывать Марине, что люди - хамы, что его незаслуженно обидели, надеялся найти в ней участие, и вдруг ему стало все безразлично. У него не осталось ни физических, ни душевных сил что-то делать, кого-то обвинять или защищаться. Он безвольно уронил голову на руки и долго сидел неподвижно. Он, пожалуй, на время даже забыл о Марине, забыл, что она сидит рядом и смотрит на него.
Марина не спеша подошла к выключателю и зажгла свет.
И сразу все изменилось. Стало проще, реальнее и жестче. Точно в этой залитой светом комнате никаким иллюзиям не оставалось места.
Илья выпрямился, глухо сказал:
- Сядь посиди. И послушай… Я не вру - из доков ушел сам. Но ушел потому, что увидел: они не хотят такого бригадира, как я. Провернул это Марк Талалин.
Илья взглянул на Марину. Скажет что-нибудь? Или промолчит?
Она промолчала.
- Марк Талалин, слышишь? - крикнул Илья. - Этот подонок, который в ноги должен был мне поклониться за то, что я тогда взял его в бригаду. А остальные, идиоты, пошли за ним. Как холуи… "Перестраивайся, Беседин!" Из-за всякого дерьма я буду перестраиваться!..
Марина сказала:
- Не хами.
- Вот как?
Илья наклонился к ней, и она совсем близко увидела его злые глаза.
- Значит, и ты?
- Что я?
Ее глаза тоже не были добрыми, хотя она и сдержалась.
- И ты за Талалина?
Марина ответила:
- Мне нет до этого никакого дела.
- Но он же - подонок! Самый настоящий подонок! Подонок, ясно тебе?
Он выкрикивал оскорбления так, точно получал от этого наслаждение. И оттого, что лил грязь на Марка, и оттого, что задевал за больное Марину. Задевал? Ей больно? Было бы здорово, если бы она вдруг рассмеялась и сказала бы: "А мне-то что до того, какой он есть?"
Марина действительно засмеялась, но не так, как хотел Илья. Ее смех не был ни веселым, ни даже равнодушным. В нем было совсем другое. Что-то холодное, недоброе.
- Эх ты! - сказала она. - А я-то, дурочка, думала, что ты действительно сильный… Таких, как Марк, раз, два - и обчелся. Ты, Илья, и ногтя его не стоишь. Да если бы я…
Марина опустила голову. Волосы закрыли ее лицо. И Илье показалось, что она плачет. Но Марина поднялась и с тоской тихо проговорила:
- Если бы было можно, я поползла бы за ним на коленях… До тебя это не дойдет, Илья. Не знаю только, зачем я тебе об этом говорю. Наболело. А ты… Твоя судьба меня не трогает…
- Что ж тебе мешает ползти за ним? - резко бросил Илья. - Приползешь - может, и простит… За то, что со мной путалась. Или не простит, скажет: "Мне такая не нужна?" И коленкой под зад…
- Не старайся, Беседин. Больше, чем я сама себя, меня никто не оскорбит… Ты спрашиваешь, что мне мешает идти к нему? Многое мешает. Говорить тебе об этом не стану, все равно не поймешь. Скажу только одно: каждый должен расплачиваться за свои ошибки. Ты - за свои, я - за свои. Вот так… А теперь уходи, Илья, я все тебе сказала.
Он понял, что это - все. Встал. Поднялась и Марина. Они стояли совсем близко друг к другу - лицом к лицу. Илья видел, какие у нее усталые глаза. В них не было ни зла, ни неприязни. Кажется, не было в них ничего, и все же в ее глаза нельзя было не смотреть. И нельзя было не смотреть на ее губы, на руки, сцепленные пальцы. На шее; чуть выше ключицы, едва заметно пульсировала жилка. Когда-то он жадно целовал эту жилку, кажется, он и сейчас ощущает своими губами, как она вздрагивает.
Марина слабо улыбнулась..
- До свиданья, Илья. И знаешь что? Не надо расставаться врагами…
Расставаться? Нет! Пусть даже так, как раньше, видеть ее от случая к случаю, но только чтоб знать: пройдет день, неделя, месяц - и он ее снова услышит.
- Я не хочу! - сказал он. - Ты мне сейчас нужна, как никогда. Ты слышишь? Я не хочу уходить. Я останусь!
Она сказала:
- Нет.
ГЛАВА XII
1
- Нет, - сказал Марк. - Особенного желания быть бригадиром у меня нет. Становиться на место Беседина мне не совсем удобно. Илья может подумать, что я ждал, когда он уйдет.
Смайдов спросил:
- Тебя очень волнует, что подумает Беседин?
Марк чистосердечно признался:
- Да. Мне это совсем не безразлично.
- Может быть, объяснишь - почему?
- Разве это так трудно понять? - ответил Марк. - Мне кажется, каждый порядочный человек испытывал бы на моем месте затруднения…
- А у меня такое впечатление, что ты трусишь, Талалин, - прямо сказал Смайдов. - "Беседин подумает, Беседин скажет…" Беседина нет! Беседин сам себя вычеркнул из списков.
- Я не трушу, Петр Константинович, - тихо проговорил Марк. - Я просто ничего не хочу упрощать. За долгое время люди привыкли к методам работы Беседина. И коекому его будет не хватать.
- Будет не хватать железного кулака? - усмехнулся Смайдов.
Борисов, до сих пор молчавший, заметил:
- Ты действительно упрощаешь, Петр Константинович. Не все в Беседине плохо. И хорошо, что Талалин честно об этом говорит. Вот посмотри. - Борисов открыл блокнот, взял красный карандаш и подчеркнул несколько цифр. - Последняя декада… Бригада Беседина… Сто восемь процентов плана. Это уже без него. А вот предыдущая: сто шестьдесят девять! Это с ним. Красноречиво?
Он с досадой бросил карандаш на стол, стремительно прошелся по кабинету и остановился против Смайдова, сидевшего рядом с Марком. Смайдов спросил:
- Что ты хочешь этим сказать?
- Хочу сказать только одно: мы с тобой допустили ошибку.
- А конкретнее?
- Конкретнее? Пожалуйста… Мы не смогли подобрать к Беседину ключика. И если хочешь знать, я жалею, что согласился с тобой…
- Жалеешь?
- А ты - нет? Помнишь, ты как-то говорил: "Вычеркнуть человека из списков легко, а вот снова включить его в списки - куда труднее". Помнишь?
- Да. И сейчас могу сказать то же самое. Потому что уверен: подобные встряски таким, как Беседин, идут на пользу. Представь другое. Мы пошли ему на уступки, сказали: "Нам не обойтись без тебя, Илья Семеныч. Мы видим, что ты зарвался, видим, что живешь не так, как надо. Но покорнейше просим тебя, останься".
Марк твердо сказал:
- Просить его остаться было нельзя. И скажу вам прямо, если бы он остался, я ушел бы. И Байкин тоже ушел бы. И Думин, И Баклан. Так все сложилось, Василий Ильич.
Борисов поморщился.
- "Так все сложилось…" По идее, как говорят, вы должны были свободно вздохнуть и с удвоенной энергией… Где же ваша энергия, Талалин? Почему сто восемь вместо ста семидесяти?
Марк не знал, что ответить… С тех пор как Беседин совсем ушел из бригады, сварщиков точно подменили. Раньше работали с азартом, порой даже с ожесточением, будто соревнуясь, у кого больше запала, а тут вдруг сразу сдали темпы, разболтались. Один опоздает на работу и начинает врать, что долго не было трамвая, другой клянчит отпустить его на час раньше, так как надо, дескать, пойти к зубному врачу ("Сам знаешь, Марк, при Беседине не очень-то удавалось урвать время полечиться"), третий вообще начинает просить отгул, потому что в прошлом месяце переработал столько-то часов…
Марк как-то сказал:
- Получается черт знает что! Будто мы повременщики! И будто никому нет дела до того, что бригада ползет, как улитка!..
- Тебе что, не надоело при Беседине из кожи лезть? - засмеялся Андреич. - Тогда давай в том же духе. Только, чур, без меня. А я хочу понаслаждаться свободой.
- Какой свободой? - вскипел Марк. - Ты думаешь, о чем говоришь?
- Будь здоров. Объяснить? Сейчас захочу - пойду в "Северное сияние" шашлык рубать. Захочу - выходной завтра устрою. А что? Мне теперь сам сатана не брат.
- Вот тип! - возмутился Костя Байкин.
А Харитон сказал:
- Без Ильи Семеныча оно, конечно, все можно. И шашлык рубать, и выходной устроить. А в получку - бом-дилинь-бом. Гуляй, братцы, с колокольчиками-бубенчиками!
Марк понимал: неожиданный уход Беседина выбил их из колеи, нарушил все то привычное, что было связано с ним.
Это, наверно, реакция. Вот и получается: один - в лес, другой - по дрова! Раньше такого не было… Думин, как обычно, молчал, но за этим молчанием тоже что-то скрывалось. Он часто бросал на Марка взгляды, в которых нетрудно было прочитать один и тот же вопрос: "Ну, а как дальше? Как дальше жить-то будем?"
Они работали с Бесединым много лет подряд и, несмотря ни на что, привыкли к нему. Привыкли не только к его железной хватке бригадира, которая сковывала их волю, и не только к его деспотизму, которого часто уже и не замечали, - с Бесединым была связана давняя слава бригады в целом и каждого из них в отдельности.
Беседин был не глуп! Он любил говорить: "Знают не только Беседина, гремит не только Илья Семеныч. И Баклан, и Байкин, и Харитон - все на виду". Он не хотел присваивать себе все, и они были благодарны ему за это.
Правда, конфликт между ним и сварщиками назревал давно, и, когда их послали на старую баржу латать дыры, терпение их кончилось. Но когда он ушел, они вдруг растерялись. Может быть, они даже и не думали всерьез, что бригадир уйдет. Не раз ведь пугал: "Я вам не подхожу? Тогда будьте здоровы. Беседин проживет как-нибудь и без вас!" Но не уходил же! А тут…
Марк поднял голову, посмотрел на Борисова:
- Мне кажется, это реакция, мы немножко растерялись. Бывает ведь так…
- Смешно, товарищи, и грустно. По-вашему выходит, что все в бригаде держалось на Беседине. Ушел Беседин - конец бригаде. Так? Может быть, всем бригадам нужны Беседины? Без них ничего не получится?
- Ты преувеличиваешь, Петр Константинович, - заметил Борисов.
- Нет, ничуть! - Смайдов сделал резкий жест рукой и повторил: - Нет, не преувеличиваю! Эта растерянность, о которой говорит Талалин, не случайна. Бесединский дух живуч. И его надо вытравлять. Людям надо вернуть веру в свои силы. Неужели вы не понимаете, как это страшно, когда люди теряют веру в свои силы?
Смайдов встал. И сказал твердо, даже, как показалось Марку, жестко:
- Когда требует дело, Талалин, приходится отбрасывать сантименты. Принять бригаду ты должен сегодня же. Возможно, кому-то это и не понравится… Ничего. Со временем все станет на место. И эта ваша реакция пройдет. Ну?
- Хорошо, - сказал Марк.
- И будет лучше, - сказал Смайдов, - если ты сразу же поставишь работу в бригаде по-другому: больше доверия к людям. Больше веры в них - тогда они и сами поверят в себя. А это очень важно… Посмотри, как живет бригада Людмилы Хрисановой…
2
В середине июля в город приехала известная эстрадная певица. Приехала всего на два дня. Один концерт должен был состояться в театре музыкальной комедии, другой - в клубе моряков.
Московские звезды не часто появляются на северном небосклоне. Когда же это случается, купить билет на концерт становится так же трудно, как, скажем, вырастить в тундре финиковую пальму или выиграть по лотерейному билету "Волгу".
И все же Людмила достала два билета. Еще до того, как ей удалось это сделать, она твердо решила: "Если достану, пойду с Мариной. Пусть хотя немного развеется, отвлечется…"
Они пришли в театр задолго до концерта. Людмила потащила Марину в буфет. Там на столах стояли бутылки с лимонадом, пивом, на тарелках лежали бутерброды, в вазах - пирожные.
- Съем не меньше трех штук, - сказала Людмила, наклонившись к Марине. - Одно бисквитное и два заварных. А ты?
- Я тоже, - улыбнулась Марина. - Только я больше всего люблю трубочки.
Они прошли уже через всю комнату, когда Марина вдруг увидела Марка и Степу Ваненгу. Марк тоже увидел ее. Он смотрел на Марину. И Марина смотрела на Марка. В первое же мгновение у нее мелькнула мысль: уйти. Повернуться - и уйти, сделав вид, что она его не заметила. Но Людмила, видно догадавшись, взяла ее под руку и крепко прижала к себе. Хотя ей и самой стало неловко от этой неожиданной встречи, она все же заставила себя внутренне собраться. Скрывая за шутливым тоном истинные свои чувства, Людмила сказала:
- А вот и пирожные. Надеюсь, вы не будете против, если мы уничтожим содержимое вот этой вазы?
Ваненга засмеялся.
- Ешь, пожалуйста. Не хватит - еще принесут. И ты ешь, Мария. Куда как вкусно, однако!
- А помнишь, Марина, как мы всем классом на выпускном вечере соревновались, кто их больше съест? - спросил Марк.
Марина улыбнулась.
- Не помню, Марк…
- Ну как же? Я еще вам с Галкой Лесняк поменял бисквиты на трубочки… Потом Галка жаловалась: "У меня заболел живот…" И убежала. Ох мы и смеялись… Неужели забыла?
- Забыла. - Марина опять улыбнулась. - Давно ведь это было…
- А я помню… Бывает же так, что в память западают разные мелочи. Важное забываешь, а мелочи… С тобой такого не бывает, Люда?
Марина заставляла себя не смотреть на Марка и не замечала, что то и дело смотрит на него. Со стороны могло показаться, что Марк совсем не испытывает смущения. Смеется, балагурит и держится так непринужденно, словно его не тяготит ничье присутствие…
Но Марина хорошо знала Марка. И видела, как ему сейчас нелегко. Вот он знакомым жестом отбросил со лба волосы, сказал:
- А лучше бы з-запоминалось большое…
Зачем он это говорит? Для кого? Или хочет еще раз сказать о том, что все большое уже забылось, а если что и вспоминается из прошлого, так совсем не связанное с тем важным, которое когда-то причинило боль?
- Но это ведь зависит от человека, - неожиданно проговорила Людмила, - хочет он оставить в памяти большое или несущественное. Разве не так, Марк?
Марк ответил не сразу. Помолчал, подумал.
- Пожалуй, так, - наконец согласился он. - От человека. Я вот сказал: "Лучше бы запоминалось большое…" А почему лучше? Если бы человек не умел з-забывать, ему было бы труднее. Зачем носить в себе л-лишний груз?
Марина ничем не выдала себя, хотя на мгновение и почувствовала, как в ней что-то оборвалось… Лишний груз… Это было сказано без обиняков… "Что ж, спасибо за откровенность, Марк. Я-то была давно готова к этому, и не моя вина, что человек уж так устроен: все на что-то надеется и надеется даже тогда, когда знает, что ждать ему уже нечего… Еще раз спасибо за откровенность, Марк. Я ни в чем тебя не виню, ты всегда был прямым и честным… А мне надо взять себя в руки. Разве случилось что-нибудь необычное? Разве я чего-то не знала?.."
Марина сказала:
- Пора, Люда.
Людмила не ответила.
- Слышишь, Люда? - повторила Марина. - Нам пора в зал. - И посмотрела на подругу.
- Уже пора? - Людмила рассеянно кивнула: - Хорошо, пойдем… Спасибо тебе, Степа, славный сын тундры. Спасибо тебе, Марк Талалин…
Что-то заставило Марину снова взглянуть на свою подругу. Может быть, интонация, может быть, что-то другое - Марина не знала. Но когда она увидела глаза Людмилы, ей вдруг стало многое понятным. Очень многое. И она подумала: "Не все в жизни "королевы" ясно и просто…"
Концерт закончился около двенадцати часов ночи. Девушки вышли из клуба, заняли очередь на такси. Марина спросила:
- Тебе понравилось, Люда?
- Да, понравилось. Очень.
- Мне тоже.
- Да, конечно.
Разговор явно не вязался. "Самое лучшее сейчас было бы расстаться", - думала Марина. А предлог? Они ведь еще перед концертом договорились, что Людмила будет ночевать у нее. Может быть, и она передумала теперь? Хорошо, если передумала. Нелегко ведь им будет, когда они останутся вдвоем, с глазу на глаз. О чем они будут говорить? Смогут ли не говорить о том, что обеих волнует?
…И вот они одни. Марина достала из шкафа халат, вынула домашние туфли, сказала:
- Переоденься, Люда.
И ушла на кухню поставить чайник. А когда вернулась, Людмила так и сидела, откинув голову на подушку. Казалось, она спала, но Марина видела, как подрагивают ее ресницы.
- Сейчас будем пить чай, - сказала Марина. - У меня есть земляничное варенье. Любишь?
Людмила посмотрела на Марину, попросила:
- Сядь, посиди. Вот здесь, рядом со мной.
Марина села.
- Ты знаешь, о чем я хочу тебе сказать? - спросила Людмила. И сама ответила: - Наверно, знаешь. Правда?
- Правда…
- Но ты знаешь не все.
- Может быть, не будем об этом, Люда? - тихо проговорила Марина. - Зачем?
Людмила сидела, откинув голову на подушку. И глаза ее опять были закрыты. Продолжая свою мысль, Марина сказала:
- Мне еще тяжелее. Ты-то найдешь свое счастье. И Марк найдет. С тобой. Я радоваться должна: ведь и он и ты - не чужие мне люди. А я не могу радоваться. Не могу.
- Ты считаешь меня виноватой?
- Тебя? Не знаю. Ничего не знаю. Было б, наверно, лучше, если бы кто-нибудь другой… Лариса, Инка… Почему? Тоже не знаю. Все так сложно…
- Да. - Людмила вдруг словно наяву увидела растерянное, с подрагивающими от внутреннего волнения веками лицо Сани Кердыша и глухо повторила: - Да, все это страшно сложно…