Марк работал с Езерским почти у самого форштевня на таком же спущенном, как вдоль всего борта, настиле. Под ними, далеко внизу, клокотала река, черная и страшная, на нее лучше было не смотреть. Прожектор, бросающий сноп света на фальшборт, выхватывал из темноты две человеческие фигурки, кружащиеся во всемирном потопе, и трудно было понять, каким чудом эти упрямые существа еще не захлебнулись.
На Езерского было жалко глядеть. Марку иногда казалось, что Харитон уже ничего не соображает и тычет электродом просто так, лишь бы о нем не думали, что он спит. Марк вглядывался в шов на обшивке, придирчиво его осматривал и с удивлением убеждался, что шов отличный. Харитон зло говорил:
- Не доверяешь? А Илья Семеныч всегда доверял. Понял? Илья Семеныч знал Харитона… И иди ты со своим контролем, знаешь куда…
- Не сердись, Харитон, - кричал Марк у него над ухом. - Лайнер будет возить грузы во Вьетнам. Все должно быть на уровне.
- Во Вьетнам! Врете, что во Вьетнам. На сознательности играете. К черту!..
Струи дождя стекали по его лицу, лицо у него было измученное до крайности, и Марку казалось, что не струи дождя текут у него по щекам, а слезы.
Внезапно шквал ветра ударил в борт лайнера, швырнул Харитона на скользкие доски. Обрушившийся на него поток воды рванул его и потащил в сторону, к самому краю настила. Ему удалось уцепиться руками за веревку, но удержаться на досках он не смог, поток мгновенно сбросил его вниз, и, повиснув на руках, Харитон закричал:
- Марк!
Марк кинулся к нему, успел подхватить его под руки, и, чувствуя, как сам скользит по мокрым доскам, стал подтаскивать Харитона к настилу. Однако уже через секундудругую понял, что ничего сделать не сможет. Он совсем ослабел, у него не было сил даже для того, чтобы просто удержать Харитона, а уж поднять его - об этом нечего и думать.
Марк, приподняв голову, крикнул:
- Думин! Димка!
Внизу ревела река, исступленно выл ветер, раскаты грома оглушали землю. Кто в этой кутерьме мог чтонибудь услышать? Крик Марка долетел только до Езерского, и он оцепенел от страха: значит, Марк сам не сможет ему помочь, значит, конец. Он или разобьется, или мгновенно пойдет ко дну, не успев даже опомниться.
Марк опять позвал на помощь, и опять никто не откликнулся. Марк понимал: Езерский, как и все, измотался и у него совсем не осталось сил, но в то же время Марка бесила его безвольность. Чего он висит, как мешок, почему не попытается подтянуться хотя бы на несколько сантиметров? Тогда, может быть, и удалось бы что-нибудь сделать.
- Я не могу держаться, - услышал он будто из преисподней. - Марк, не бросай меня…
Снова на них обрушился поток воды, Харитон захлебнулся, Марк почувствовал, как он судорожно закашлялся и, кажется, отпустил веревку.
- Хватайся за меня! - кричал Марк. - Хватайся за шею.
Он уже свесился почти наполовину и скользил все дальше. "Я не брошу его, - думал Марк. - Может, какнибудь выберемся оттуда вдвоем. Вот только бы упасть вниз ногами и не удариться о борт головой… Или попытаться еще раз позвать на помощь?"
Он сказал:
- Давай крикнем вместе, сразу…
Они еще не кончили кричать, когда Марк увидел Димку Баклана и Думина. Димка бежал первым, за ним, втянув голову в плечи, скользя и оступаясь, бежал Думин, Димка упал на ноги Марка. Придавил их к настилу, руками уцепился за его плечи…
Харитона била дрожь. Он ошалело смотрел на Марка, на Димку и Думина, пытался что-то сказать, но только глотал слова и боязливо прислушивался к реву реки.
- Шок, - заметил Димка. - Это бывает. - И Марку: - Тебя ищет Смайдов.
По штормтрапу они взобрались на палубу и там увидели Смайдова.
Петр Константинович стоял рядом с Нгуан Ван Мином, а у борта, не обращая никакого внимания на потоки воды, сидели, прижавшись друг к другу, Андреич и Костя Байкин. Сидели и спали.
Смайдов, подойдя к Марку, сказал:
- Вон в том салоне приготовили ужин. Пойдемте все туда.
Думин растолкал Байкина и Андреича и повел их в салон. Вслед за ними пошли Харитон и Димка. Марк, Смайдов и Нгуан Ван Мин на минуту задержались на палубе.
- Я вижу, - сказал Смайдов, - что сил у людей уже нет. Что же делать?
- Работы еще часа на четыре. - Марк на секунду закрыл глаза, и все перед ним поплыло. Он опять подумал: "Что-то со мной Все-таки неладное". Потом пересилил себя и сказал Смайдову: - Хорошо было бы, если бы товарищ Нгуан во время ужина поговорил со сварщиками. О Вьетнаме… Они все знают, но сейчас… Вы понимаете, Петр Константинович?
- Да. Понимаю. Мы с товарищем Нгуаном тоже об этом думали…
Нгуан Ван Мин хорошо знал русских людей: московский университет, практика - не один пуд соли съел вот с такими парнями, - и все же часто советские люди, с которыми ему доводилось встречаться, оказывались для него загадкой, разгадать которую не всегда удавалось.
Он никогда не переставал удивляться их мужеству, душевной твердости и сердечной мягкости, не переставал восхищаться той неистребимой энергией, которая была неотъемлемой частью не одного человека, а всего народа…
Кто-то, кажется Андреич, уронил голову на стол, ударился лбом и ошалело вскочил. Потом, виновато посмотрев на Смайдова и Нгуан Ван Мина, снова сел.
Нгуан Ван Мин взглянул на Смайдова с таким видом, точно хотел сказать: "Ничего не получится…"
И в это время Харитон, сидевший напротив Нгуан Ван Мина, спросил, глядя на его прочерченный длинным шрамом лоб:
- Это… у вас… от войны?..
Думин толкнул его локтем, прошептал:
- Дурак! Посовестился бы…
Но Нгуан Ван Мин спокойно ответил:
- Да. Американская цивилизация…
И рассказал, откуда у него этот шрам.
В прошлом году ему дали задание пробраться в район, внезапно занятый американскими и южновьетнамскими солдатами, и связаться со старостой большой деревни. В этой деревне находился скрытый склад риса, который нужно было тайными тропами переправить патриотам.
Староста, древний старик, буддист, был своим человеком, но его сын оказался предателем. Он выдал и отца, и Нгуан Ван Мина…
Их схватили. Ночью. Избитых до полусмерти, заперли в какой-то хижине до утра, чтобы потом подвергнуть пыткам. Однако через полтора-два часа к хижине пришли два пьяных американца и потребовали у солдатавьетнамца открыть замок. Тот стал возражать: его начальник строго запретил ему открывать хижину. Тогда пьяные янки избили солдата, отняли у него ключ и ворвались к пленным…
Первым они подняли с земли связанного по рукам и ногам старосту. Они не били его, даже не кричали. Все время смеялись. У одного из них был остро отточенный нож. И этим ножом он снял со старика скальп. Быстро и ловко, будто всю жизнь только тем и занимался, что снимал с людей скальпы.
- Тот, что был с ножом, - сказал Нгуан Ван Мин, жадно затягиваясь сигаретой, - взял старика за волосы и ножом сделал вот так… Вокруг головы… Потом рванул…
И я увидел череп старика. Без кожи… Староста долго стоял, и из глаз его текли слезы. Слезы с кровью… Потом он упал…
И тогда другой янки сказал: "У тебя это шикарно получается, Дик. Когда ты успел научиться?" Дик засмеялся: "Это третий скальп. Два я отправил домой. Выделанных. Майк, наш сержант, специалист по выделке этих штук… Ну, ты попробуешь?"
Он отдал нож своему приятелю, и тот поднял меня с земли… У меня не было сил сопротивляться…
Нгуан Ван Мин положил в пепельницу потухшую сигарету и закурил новую. Марк подумал: "Вот откуда у него эта боль в глазах. Если бы он смог прожить две жизни, то и тогда ему не удалось бы этого забыть…"
- У приятеля Дика еще не было сноровки, - продолжал Нгуан Ван Мин. - Он был неловок, и, кажется, у него дрожали руки. Сделав половину дела, - Нгуан Ван Мин пальцем провел вдоль шрама, - он попросил: "Помоги, Дик".
И в это время в деревне поднялась стрельба. Кто ее поднял, я так и не узнал. Янки выскочили из хижины, крикнув часовому: "Закрой! Мы вернемся!.."
- Они вернулись? - шепотом спросил Харитон.
- Не знаю, - сказал Нгуан Ван Мин. - Часовой взвалил меня на спину, и через четверть часа мы были с ним уже в джунглях…
Он умолк и долго смотрел на тоненькую струйку дыма, поднимающуюся от сигареты.
Из-за стола встал Думин. Спросил, ни к кому не обращаясь:
- Может, нам пора?
- Пора, - сказал Андреич. - Вставай, Харитон. Айда, Димка!
Ветер выл над рекой, над лайнером, над всей вселенной. Из разверзшихся хлябей небесных не переставая лил дождь. Злой и холодный. Ночь разрывалась молниями.
Согнувшись, втянув головы в плечи, один за другим сварщики выходили на палубу…
ГЛАВА VI
1
Эта грозовая ночь не прошла бесследно.
Как солдаты, выйдя из трудного боя, вдруг начинают понимать, что они вот только теперь по-настоящему узнали друг друга и только теперь стали по-настоящему близки друг другу, так и сварщики после той ночи вдруг по чувствовали, что их маленький коллектив стал чем-то вроде неразрывной цепи, звенья которой накрепко сцеплены друг с другом.
Это была крепкая связь, и Марк не мог не испытывать законной гордости, что он тоже приложил немало сил к тому, чтобы она окрепла. "Раньше ведь тоже были такие грозовые ночи, - думал он, - был голландский танкер, был Шпицберген, но тогда всегда чего-то не хватало. Может быть, нам не хватало душевного тепла друг к другу или мы не до конца понимали один другого?.."
Через два дня в областной газете появился небольшой очерк "В грозу". Конечно, приятно было сознавать, что о бригаде говорят такие хорошие слова, но Марка больше обрадовало другое. Когда Харитон примчался в доки с газетой в руках и, захлебываясь от восторга, начал высказывать мнение, что теперь об их трудовом подвиге узнает весь Север, Димка Баклан неожиданно проговорил:
- Разве в этом дело?
Тот самый Димка Баклан, который еще недавно кричал: "Раньше мы вон как гремели, а теперь чуть ли не рядовые, никто о нас ни слова… Будто нас и нет".
Марк спросил у Димки:
- А в чем же?
Баклан задумчиво покачал головой:
- Совсем не в этом… То, что я сделал, это как бы во мне… Не ясно? Я лучше стал, вот что! Внутренне лучше… И все мы лучше стали… Харитон, может, и не сразу свое жмотство забудет, а все равно и он по-другому, наверно, на мир глядит…
"Все мы лучше стали…"
Марк, раздумывая о своем личном, спрашивал у самого себя: "И я? Я тоже могу сказать о себе такое же?.."
На него все чаще находили приступы тоски… "Есть или нет на свете такая штука, как судьба, - думал Марк, - я не знаю. Но каждому все-таки, наверно, отпущено положенное количество зла, которое должно его преследовать. Одному отпускается больше, другому меньше. Отсюда и пошло: "Этот - счастливчик, тот - горемыка"… Кто я - угадать нетрудно. Трудно понять, почему на мою долю досталось слишком много. Будто я стожильный. Встретиться бы с тем типом, который занимается распределением таких вещей, как счастье и несчастье".
Марк горько усмехнулся, и Смайдов спросил:
- Ты чего?
- Да так, - ответил Марк. - Бродят в голове разные веселые мыслишки.
- Веселые?
- Ну, смешные.
Смайдов взглянул на Марка и тоже усмехнулся.
- Только почему-то от этих веселых мыслишек ты что-то не становишься веселее. Я тебя понимаю, Марк. Но… Знаешь, о чем я сейчас думаю? А что, если бы тебе вдруг предложили: "Сбрасывай, Талалин, с себя весь груз, довольно ты его потаскал. Отныне и во веки веков будешь ты теперь идти налегке по гладкой дорожке, и над головой у тебя будут распевать райские птички…" Как, Талалин, принимается?
Марк с минуту подумал.
- Недельки на две, - сказал он. - Испытать.
- А во веки веков?
- Нет. Не подходит. Драться лучше.
- С кем?
- Даже с собой. А вы?..
- Я?..
"У меня меньше осталось сил, - подумал Смайдов. - Мне труднее. Ты, наверное, уверен, что из любой драки выйдешь победителем, а я в этом не уверен. Теперь не уверен… Ты когда-нибудь видел Артура Домбрича? Пойди, посмотри на него, тогда ты кое-что поймешь…" А вслух спросил:
- Кердыш еще не ушел в море?
- Кердыш? Нет, не ушел…
Марк тыльной стороной ладони провел по лбу. Нет, Кердыш еще здесь, пока не ушел. Но когда и уйдет - легче не станет. Ни на йоту. Он все время будет рядом, Марк все время будет видеть его глаза. Как сейчас. И от этого его чувство к Людмиле не приносит ему настоящей радости. Людмила это понимает. И, конечно, страдает. Ей, наверное, тоже отвесили слишком много груза. Неси, мол, так положено. Ч-черт, сколько же можно вынести!
- Слушай, Марк, ты не должен уходить от нее, - сказал Смайдов. - Не должен. Ты понимаешь сам, что и Кердыш для меня не безразличен. Но… Людмила не принесет ему счастья. Если женщиной будет руководить только чувство жалости, это не заполнит пустоты. Я это знаю, Марк, поверь мне… - у Смайдова дернулись уголки губ. - А пустота - страшная штука… Это я тоже знаю…
"Знаю?.. Я ведь никогда раньше ее не испытывал. Даже не думал о ней. Вот только сейчас от меня отделилась какая-то часть моего "я", только сейчас я понял, ка: к трудно терять даже самую малость своего чувства. Нет, "трудно" - не то слово, И "больно" - не то слово. Как же это назвать?"
Марк сказал:
- Все равно я чувствую себя подлецом.
- Ты это брось! - раздраженно, даже зло крикнул Смайдов. - Ты это брось, слышишь?
Марк удивился: "Почему он такой? Может быть, здесь рядом с нами сидит еще кто-то третий, кого видит только Смайдов?"
- Подлец никогда не назовет себя подлецом. Никогда! Подлецы, даже если они видят своими глазами, что кому-то причиняют боль, - улыбаются. Им все безразлично. - Смайдов встал, подошел к борту сейнера, потом снова вернулся к Марку. - Проводи меня немного, Талалин. К шести мне надо быть в горкоме, а сейчас уже без четверти. По дороге поговорим.
По дороге они больше молчали. Каждый думал о своем.
Марк:
"Он говорит: "Ты не должен уходить от Людмилы". Он говорит так потому, что не видел глаз Сани. А если б увидел? "Людмила не принесет ему счастья". Это правда. И Саня это знает. И я это знаю… Но ведь только говорить об этом легко… Вы считаете, что я не подлец? Спасибо за это, Петр Константинович. Хоть немножко, но все-таки легче… Вы даже не представляете, как мне сейчас нужны такие слова! Вот как нужны…"
Смайдов:
"Я ему говорю: "Ты не должен уходить от Людмилы". Я его понимаю. А разве я не понимаю Кердыша? Если бы вдруг Полянка ушла к Домбричу, я стал бы самым несчастным человеком на свете. Несчастнее, чем Кердыш. У того еще все впереди, а у меня? Но если бы Полянка осталась только из жалости, я сам ушел бы от нее… Кому нужна такая жизнь?.. Этим пустоты не заполнишь".
2
Из приемной Лютикова он позвонил Полянке. Надо было предупредить, что задержится.
- Нету ее! - ответил Захар Федотович. - Нету. Слышишь, Пьётра?
- Слышу, Захар Федотыч. Спасибо. Она не говорила, куда пошла?.. Ну, хорошо. Вы не беспокойтесь. Скоро, наверно, придет.
Петр Константинович положил трубку, с минуту постоял в раздумье, потом, невидящими глазами взглянув на секретаршу, постучал к Лютикову.
- Да что вы такой невеселый, батенька! - воскликнул Лютиков. - Случилось что-нибудь неприятное?
- Нет, ничего. - Смайдов и досадовал на то, что сидит бирюк бирюком, и в то же время не мог заставить себя принять игривый тон Лютикова. - Нет, ничего, Сергей Ананьевич, - повторил он. - Но когда настраиваешься на деловой разговор, трудно сразу переключиться…
- Да-а, вы правы, - согласился Лютиков. - Не умеем мы, чтобы и о делах, и по душам. А ведь можно так, а?.. Ну, ладно, не стану вас "переключать", как вы выразились, давайте о делах… Все у вас хорошо? Я говорю о доках…
- Ничего, - ответил Смайдов. - План вытягиваем.
- А как сварщики? Как новый бригадир? Не жалуетесь?
- Нет, жаловаться не приходится, - улыбнулся Петр Константинович. - Талалин свое дело знает.
- Значит, не ошиблись? Это хорошо… А Езерский? Как он теперь? Мне, например, было приятно узнать, что он тоже отличился на "Чапаеве". Да и Борисов характеризует его как мастера высокого класса. Вы согласны с такой характеристикой?
- Пожалуй. Он действительно прекрасный сварщик. Но…
- Одну минутку, Петр Константинович. Давайте пока без "но". Правду сказать, я очень рад, что вы наконец объективно оцениваете работу таких людей, как Езерский. Очень рад. Понимаете, мы когда-то разошлись с вами в подобной оценке. Но не будем ворошить прошлое. Я всегда ценил людей, которые находят в себе силы отказаться от своих заблуждений… Собственно говоря, коммунисты другими и быть не могут… Значит, по поводу Езерского разногласий никаких нет? Ну, а о Людмиле Хрисановой спрашивать, наверное, нет необходимости. Вы, конечно, не изменили о ней свое мнение?
- Людмила Хрисанова - одна из лучших сварщиц доков, - ответил Смайдов. - Но мне хотелось бы, Сергей Ананьевич, если это, разумеется, не тайна, узнать, почему вы…
Лютиков засмеялся.
- Почему интересуюсь именно этими рабочими? Какая же это тайна? Мне просто надо выяснить отношение секретаря парткома к Езерскому и Хрисановой. И, повторяю, я очень доволен, что это ваше мнение совпадает с моим.
Лютиков объяснил: город должен послать нескольких специалистов в Индию. В том числе двух сварщиков. Безусловно, лучших. Он, Лютиков, понимает, что это связано с большими трудностями для доков: лишиться таких сварщиков - дело не простое. Но таково решение обкома. Его же личное мнение - послать за границу Хрисанову и Езерского. По производственным показателя они вполне подходят, им можно оказать такое доверие…
- Вот и вся тайна, - снова засмеялся Сергей Ананьевич. - Между прочим, я уже сказал в обкоме о том, что будем посылать Хрисанову и Езерского. Хотя группа будет выезжать не скоро, оформлять документы необходимо уже сейчас. И я прошу вас, Петр Константинович, срочно написать на Хрисанову и Езерского соответствующие характеристики. Когда вы сможете это сделать?
Смайдов посмотрел на Лютикова. У Сергея Ананьевича, кажется, было действительно хорошее настроение. Правда, в чуть прищуренных смеющихся глазах нет-нет да мелькнет настороженность, и даже больше - требование не говорить ничего такого, с чем он не согласится. И тогда все будет отлично.
- Я не могу написать на Езерского соответствующую характеристику, - слегка подчеркнув слово "соответствующую", сказал Смайдов.
- Не можете?
Смех в глазах Лютикова сразу потух, ничего веселого и добродушного не осталось в его лице. Но, как ни странно, от этой метаморфозы Петр Константинович почувствовал облегчение. Ему значительно проще было иметь дело с настоящим Лютиковым, с таким, каким он его знал, а не с тем, который минуту назад своим "дружеским расположением" пытался сбить Смайдова с толку.
- Да, не могу, Сергей Ананьевич, - повторил Смайдов. - И вы знаете, почему. Езерский не тот человек, кому можно доверить представлять наших рабочих за рубежом. Неужели вы сами этого не понимаете?