- Представлять наших рабочих за рубежом?! - наигранно-удивленно воскликнул Лютиков, - Разве я сказал, что Езерский направляется за границу в качестве руководителя рабочей делегации? Простите, Петр Константинович, но я, видимо, не обладаю достаточным чувством юмора, чтобы по достоинству оценить вашу шутку. Или вы меня не поняли? Езерский поедет в Индию в качестве рядового сварщика. Он будет там работать, а не кого-то представлять. Теперь, надеюсь, вы уяснили суть дела?
- Уяснил. Езерский будет там не только работать, но и жить. А разве можно быть уверенным, что он ничем там себя не скомпрометирует? Я не могу за это поручиться, Сергей Ананьевич. Не могу взять на себя такой большой ответственности.
- Страхуетесь? Вернее, перестраховываетесь?
- Нет. Просто не могу легкомысленно отнестись к важному делу.
- Значит, к важному делу легкомысленно отношусь я? Так вас следует понимать?
Петр Константинович поморщился, но ничего не ответил. "Неужели Лютиков действительно убежден, что именно Езерский - самая подходящая кандидатура? Почему Езерский, а не кто-нибудь другой? Не Борисов ли подсказал ему эту нелепую мысль? Он ведь не раз говорил: "Сплавить бы куда-нибудь Езерского, чтобы не мутил воду, но потихоньку сплавить, без шума…" Нет, так нельзя. Езерского - в Индию? Ни в коем случае… Вот если бы Марка Талалина… Да, Талалин и Хрисанова. Вдвоем… Черт возьми, это было бы как нельзя кстати и для Марка, и для Кердыша".
Петр Константинович поближе придвинул свой стул к столу Лютикова и уже не мрачно, а с надеждой посмотрел на него. Сейчас он ему обо всем расскажет. Не может быть, чтобы Лютиков с ним не согласился. В конце концов он попросит его об этом.
- Сергей Ананьевич, - проговорил он, - если разрешите, я…
Лютиков в это время извлек из ящика какие-то письма и бросил их на стол. Бросил с непонятным для Смайдова раздражением и с таким же раздражением в голосе сказал:
- Ваше упрямство, Петр Константинович, меня поражает. А между тем давно бы пора уяснить, что это упрямство часто вас подводит. Вот послушайте, что пишут товарищи по поводу другого, весьма знакомого вам человека. Может, это переубедит вас? Знаете, о ком идет речь? О бывшем бригадире - сварщике Беседине. Одну минутку… "Начальник цеха Илья Семенович Беседин не только самоотверженным трудом, но всем своим поведением завоевал любовь и уважение большого коллектива инвалидов Великой Отечественной войны… Хороший товарищ, чуткий и отзывчивый человек, Беседин пользуется огромным авторитетом среди бывших фронтовиков, людей, которые особенно ценят дружбу и товарищество…" И дальше: "Мы хотим выдвинуть Илью Семеновича Беседина кандидатом в депутаты городского Совета". Это о чем-нибудь вам говорит, Петр Константинович?
Смайдов молчал. Незаметно поглаживал пальцы протеза и молчал.
- А вот письма простых людей, трудящихся и пенсионеров города, написанные в адрес руководителей артели, где работает Беседин. Все это я на время взял в редакции газеты, взял, чтобы познакомить с этими письмами лично вас. Слушайте: "Я, рабочий рыбозавода Лукин, прошу объявить благодарность вашему сварщику товарищу Беседину за то, что он бескорыстно помог мне в трудную минуту, когда я особо нуждался в такой помощи. Прошу объявить ему благодарность за чуткость, за человеческое отношение…" Теперь вы понимаете свою ошибку? Человека, которого вы просто-напросто выгнали с работы, выдвигают кандидатом в депутаты! Вам есть о чем подумать, товарищ Смайдов!
Петр Константинович осторожно сказал:
- Простите меня, Сергей Ананьевич, но мне не верится, что Беседин такой, как о нем здесь пишут. Не преувеличение ли это?..
Лютиков взял в руку карандаш и стал постукивать им о настольное стекло. Стукнет - взглянет на Смайдова, потом опять стукнет - и опять взглянет. Наконец, едко усмехнувшись, он проговорил:
- Вам не верится. Вы ведь очень проницательный человек. Вы всех видите насквозь: и Беседина, и коммунистов из артели, которые по-иному оценивают Беседина, и Езерского, одного из лучших сварщиков доков. Все эти люди недостойны того, чтобы им верили. Секретарь парткома Смайдов верит только в свою непогрешимость, руководствуется только своими эмоциями… - Лютиков отбросил карандаш и смахнул разбросанные по столу письма в ящик. - Вы, кажется, хотели мне что-то сказать? Слушаю вас.
- Будь я на месте руководителей артели, я воздержался бы от поспешного выдвижения Беседина кандидатом в депутаты, - сказал Петр Константинович.
Сказал и тут же подумал, что говорить этого не следовало. Вполне ведь вероятно, что Лютиков сам кое-что подсказал руководителям артели. А если это так, то спорить абсолютно бесполезно. "А вам-то теперь какое дело до Беседина?" - скажет он.
Лютиков примерно так и сказал:
- О Беседине теперь будут беспокоиться другие. Разве у вас мало своих дел?
- Не мало! - с готовностью согласился Смайдов и через силу улыбнулся.
Смайдов не мог отрешиться от мысли, что именно сейчас он должен сделать все от него зависящее, лишь бы помочь Марку Талалину, Людмиле и Сане Кердышу выйти из того тупика, в который завели их сложные отношения. Вряд ли представится еще такая возможность помочь им устроить свою жизнь…
И, продолжая все так же неестественно улыбаться, Петр Константинович стал рассказывать Лютикову о Марке, Людмиле и Сане Кердыше.
Вначале он не был уверен, что Лютиков станет слушать до конца. Ждал: Сергей Ананьевич взглянет на часы - некогда мне, дескать, выслушивать разные любовные истории…
Но потом это чувство неуверенности прошло. Лютиков, кажется, слушал с интересом, и хотя по выражению его лица невозможно было понять, что он обо всем этом думает, у Смайдова складывалось впечатление, что тот разделяет его взволнованность. "Черт возьми, - подумал Петр Константинович, - было бы здорово, если бы он согласился! Ради этого стоило на несколько минут поглубже спрятать свою неприязнь…"
- Если бы Талалин уехал с Хрисановой, - горячо говорил Смайдов, - Кердышу легче было бы пережить свое горе. В разлуке все чувствуется не так остро, время многое стирает из памяти. Особенно у молодых людей, которые только начинают жить.
Лютиков вдруг сказал:
- Должен признаться, я никогда не думал, что бывший летчик может быть таким… Ну, сентиментальным…
- Почему же сентиментальным? - мягко возразил Смайдов. - Разве участие в личных судьбах людей - сентиментальность?
Лютиков пожал плечами.
- Я не хотел вас обидеть. Но как ни интересно то, о чем вы рассказываете, Петр Константинович, все это, мне кажется, скорее относится к области лирики, чем к нашей работе. Вы со мной не согласны? Если мы будем в первую очередь думать об устройстве личных дел Талалиных, Хрисановых и Кердышей и только потом - о государственных задачах… Вы понимаете, какой это скользкий путь? Простите меня, пожалуйста, но у меня складывается впечатление, что вы вольно или невольно заражаетесь мелкобуржуазными тенденциями. Хотя и исходите из лучших побуждений.
Петр Константинович почувствовал, как все в нем напряглось. "Разве прошибешь такую железобетонную стену? - подумал он. - Даже если ты будешь биться об нее головой, она, эта стена, и не дрогнет. И твои компромиссные улыбки производят здесь такое же впечатление, как если бы ты улыбался перед Буддой. "Вы заражаетесь мелкобуржуазными тенденциями…""
Смайдов вдруг увидел отрешенное, посеревшее лицо Марка Талалина. И еще раз через силу улыбнулся, хотя ему самому было тошно.
- Сергей Ананьевич, я очень прошу вас… Если можно, пожалуйста, сделайте это. Вы знаете, что вместе с Талалиным я был на Шпицбергене. Не могу сказать почему, но у меня к нему какое-то особое доверие. Бывает ведь так, вы должны это понять…
Лютиков с нескрываемым удивлением взглянул на Смайдова. Особое? Это что еще за привязанность? Вот, оказывается, в чем дело! Ради этой особой привязанности в недавнем прошлом был изгнан из доков Беседин. Ради нее Смайдов упорствует в выдаче характеристики Езерскому. А кто же больше всех кричит об объективности и принципиальности? "Ну, товарищ Смайдов, и высек ты самого себя! Запомним сей эпизод!.."
Лютиков сказал:
- Меня крайне удивляет ваша позиция, Петр Константинович. Крайне удивляет и огорчает. С каких это пор партийные руководители, которым столь много доверено, решают весьма важные вопросы с позиций личных привязанностей? Вы понимаете, насколько несерьезно подходите к такому, я бы сказал, чрезвычайно ответственному делу, как отбор кандидатов для посылки за границу?
Смайдов подавленно молчал. Глядя на Лютикова, он уже не улыбался. Если бы этот разговор произошел несколько недель назад, Петр Константинович, может быть, и не почувствовал бы себя таким беспомощным. Но сейчас он был выбит из седла, у него не было столько душевных сил, как раньше.
- Мне никогда не хотелось, Сергей Ананьевич, переносить наши споры в более высокие сферы. Я всегда считал, что мы все должны решать на месте. Но сейчас… это невозможно. Невозможно, понимаете? Я, видимо, по долгу службы обязан обратиться в городской комитет партии.
- Надеешься, что там тебя поддержат? - усмехнулся Лютиков. - Зря надеешься. И уж если на то пошло, скажу тебе прямо: я кое о чем проинформировал горком. Надеюсь, ты на меня не в обиде?..
Лютиков тоже встал и вышел из-за стола. Он, видимо, хотел на прощание подать Смайдову руку. Но Смайдов не понял его намерения. Или сделал вид, что не понял. Кивнув, Петр Константинович быстро, точно боясь, что его могут вернуть, покинул кабинет Лютикова.
3
Ему сейчас очень хотелось увидеть Полянку. Он не собирался жаловаться ей на то, как он подавлен, но ему казалось, что одно ее присутствие должно снять с него ту тяжесть, которую он ощущал почти физически. Она умела это делать совсем незаметно…
Петр Константинович обошел доки и побрел по набережной. И хотя идти вдоль реки было дальше, Смайдов все же не стал от нее удаляться. Уж очень не хотелось ему сейчас с кем-нибудь встретиться, а здесь такая встреча была маловероятной.
Он шел и думал о Полянке. Теперь она, конечно, уже дома. Может быть, немножко тревожится. Она всегда тревожится, когда между ними возникает размолвка. "А я приду и скажу ей: "Все в порядке, колдунья. Я, наверное, тогда чуть-чуть сошел с ума, но давай лучше не думать об этом…" И еще я скажу: "Знаешь, Полянка, когда мне приходится иметь дело с Лютиковым, я начинаю особенно ценить твою чуткость и, если хочешь, твою человечность. Не знаю, как бы я смог жить без тебя. Спасибо тебе, Полянка. Спасибо за то, что ты есть…""
Он остановился и улыбнулся своим мыслям. Вот так всегда: какая бы тяжесть на него ни навалилась, стоило ему позвать к себе Полянку - и сразу становилось легче.
"Если бы у каждого человека была своя Полянка, - думал Петр Константинович, - куда как проще было бы шагать по этой земле. И куда как веселее было бы жить вообще!"
Он нагнулся, поднял с земли плоский камешек и далеко запустил в реку. Камешек врезался в воду без малейшего всплеска, "замкнул", как говорили мальчишки. Такой бросок среди них считался высшим искусством, и Смайдов пожалел, что никого из племени босоногих не было рядом. Уж он не преминул бы похвастаться: "Видал? То-то!.."
Он рассмеялся. Черт возьми, какая же все-таки великолепная это штука - жизнь! И как это здорово, что человек, если даже ему за сорок, может хотя на мгновение стать мальчишкой и посмотреть на мир своими - мальчишечьими - глазами!..
Из-за поворота реки показалась лодка. Весла были опущены в воду, лодка сама шла по течению, а двое людей, сидевших рядом на корме, спиной к Смайдову, оживленно о чем-то говорили. Они были еще далеко, Петр Константинович не мог ничего расслышать, но по тому, как мужчина в плаще болонье жестикулировал, нетрудно было догадаться, что он рассказывает о чем-то очень интересном. Петр Константинович даже уловил приглушенный расстоянием смех женщины. Он прислушался - смеялась Полянка. Она склонилась за борт лодки и опустила в воду обе руки. Плащ болонья слетел с плеч мужчины, и Смайдов узнал в мужчине Домбрича. Домбрич потянулся к Полянке, испугавшись, видимо, что она может упасть. Он обхватил ее за плечи и заставил сесть как следует. Полянка послушно подчинилась его желанию, стряхнула с рук капли воды и выпрямилась.
Теперь ей уже не угрожала опасность оказаться за бортом, но Домбрич продолжал держать ее за плечи…
Лодка все ближе и ближе подплывала к берегу, и они могли оглянуться в любую минуту. Ему надо было уходить: не мог же он допустить, чтобы Полянка его увидела. Он даже похолодел от такой мысли. Что она сделает, как на него посмотрит? И как он сам сможет глядеть в ее глаза?
Только на одно мгновение Смайдов подумал: "От этого нельзя убегать. Надо смело смотреть беде в глаза - и будь что будет. Дождаться, когда они пристанут к берегу, подойти и сказать: "Это я, Полянка…""
Но так он думал только одно мгновение, а потом повернулся и пошел прочь. Все быстрее и быстрее, чувствуя, как ему трудно дается каждый шаг. Так трудно, будто он карабкался на крутую гору.
Что же ему было делать?
Он долго бродил по улицам города, пытаясь принять какое-нибудь решение, но ничего не мог продумать до конца. Иногда ему казалось, что он вот-вот уцепится за спасительную мысль, простую и ясную, от которой все станет на свое место. Он даже останавливался, чтобы случайно не упустить эту мысль, но все от него ускользало, и он продолжал идти дальше… По замкнутому кругу. Не в силах вырваться из него или изменить направление…
Только поздним вечером он пришел домой. Долго стоял у калитки, никак не решаясь открыть ее и войти во двор. А когда Захар Федотович, может быть, поджидая его, выглянул на улицу, Смайдов посмотрел на него так, точно перед ним стоял совсем чужой человек.
- Пришел, Пьётра? - сказал старик. - А чево стоишьто тута?
Петр Константинович спросил:
- Полянка дома, Захар Федотович?
- Полянка дома, - ответил Захар Федотович, внимательно разглядывая Смайдова. - Полянка давно дома. А ты, Пьётра, не захворал ли часом? Серый ты уж больно, глядеть на тебя жалко… Да чево стоишь-то, говорю? Иль обратно поворачивать надумал?
- Да нет, что вы, Захар Федотович. Я ничего. Идемте.
Они рядом прошли через двор, и Петр Константинович все время чувствовал на себе испытующий взгляд старика. И еще ему казалось, что Захар Федотович к чему-то прислушивается. Не к внешним звукам, а к чему-то более глубокому, что мог услышать только он, человек, проживший долгую и трудную жизнь… "Я не глазами в человека гляжу, Пьётра, а нутром", - вспомнил Петр Константинович слова старика. Вспомнил и подумал: "Не надо бы тебе, Захар Федотович, видеть меня сейчас…"
- Там она, Полянка-то. В доме, - сказал старик. - Иди к ней…
Смайдов быстро прошел в свою комнату и тихонько, чтобы не скрипнули петли, закрыл за собой дверь. Если Полянка ничего не услышала, он хоть на несколько минут останется один и приведет свои мысли в порядок. И мысли, и чувства. Но уже через секунду он услышал:
- Это ты, Петр?
Смайдов не откликнулся. Устало опустился в кресло, откинул голову назад и закрыл глаза. Хорошо было бы вот так часок-другой посидеть наедине с собой, отдохнуть…
- Ты почему не отвечаешь, Петр? - Она вошла и остановилась в двух шагах от него. - Ты не слышал, как я позвала тебя? Ты плохо себя чувствуешь?
Смайдов сделал усилие, улыбнулся.
- Слишком много вопросов сразу. Я немного устад, Полянка. Хочу чуть-чуть отдохнуть.
Он почему-то был уверен, что она станет избегать его взгляда, что ее глаза будут беспокойными и тревожными и вся она будет беспокойная и встревоженная. А она смотрела на него совсем спокойно, и ничего в ней не было необыкновенного. Умело держится? Или, подавленный своими собственными чувствами, он просто не в состоянии разглядеть необычное?
Трудно ведь представить, что Полянка, та Полянка, которую он знал, не испытывает угрызений совести. Этого не может быть. Если бы Смайдов в это поверил, он, наверное, закричал бы от отчаяния.
Полянка взяла маленькую скамеечку и села у его ног:
- Хорошо, Петр. Ты чуть-чуть отдохни, а я вот здесь чуть-чуть посижу. И если ты хочешь, мы помолчим. Ты хочешь помолчать?
Он ничего не ответил и опять закрыл глаза. Откуда ему знать, чего он сейчас хочет!
Полянка положила его неживую руку к себе на колени и стала поглаживать пальцы. Как когда-то, давным-давно, ему вдруг показалось, что он ощущает прикосновение ее ладони. Но теперь это ощущение вызывало в нем совеем другие эмоции. Тогда у него возникало такое чувство, будто Полянка, прикасаясь к протезу, не замечает его безжизненности, теперь же она делает это так, словно у нее на коленях лежит игрушка.
Смайдов попросил:
- Не надо.
Полянка не обиделась. Возможно, поняла его душевное состояние. Осторожно положив протез на подлокотник кресла, сказала:
- Батя перестал со мной разговаривать. Даже больше: он совсем меня не замечает. Такого никогда еще не было.
- Вы повздорили?
- Нет.
- Странно…
Полянка приложила пальцы к вискам, поморщилась.
- Страшно болит голова… Слушай, Петр, почему ты ничего у меня не спрашиваешь? Почему ты молчишь?
- О чем я должен спрашивать?
- Ну, хотя бы о том, что я сегодня делала. Раньше ты всегда интересовался, как я провела свой день. Теперь тебе это неинтересно?
- Было что-нибудь необычное?
Он взглянул на нее, но сразу же отвел глаза и стал смотреть в сторону. Зачем он задал такой скользкий вопрос? Он ведь знает, что именно необычным было сегодня. А вдруг она ответит? А вдруг не ответит? Что он станет делать, если Полянка скажет: "Я встречалась сегодня с Артуром Домбричем. Мы вместе катались на лодке"? И что он будет делать, если она скажет: "Ты звонил? Я в это время была в библиотеке. А потом ждала тебя, мне хотелось с тобой погулять"? Или что-нибудь в этом духе…
Полянка молчала. У ее переносья сошлись морщинки, и, увидев их, Петр Константинович подумал: "Тебе, конечно, нелегко. И самое лучшее, что ты можешь сейчас сделать, - это ничего не говорить. Я трус, я ненавижу эту гнусную трусость, но если ты промолчишь, у меня останется какая-то надежда. Ты понимаешь? Не спрашивай, на что я хочу надеяться, - я этого и сам не знаю… Наверное, просто ищу лазейку, чтобы продлить какие-то иллюзии…"
Полянка сказала:
- Ты очень плохо выглядишь, Петр. Тебе надо отдохнуть. Разобрать постель?
- Нет, нет, не надо! Я отдохну вот здесь, в этом кресле.
Смайдов и сам понял, что его восклицание было слишком поспешным и слишком горячо выраженным:. Не могла этого не понять и Полянка. Она встала со скамеечки, с горечью в голосе проговорила:
- Тебе незачем меня избегать, Петр. Я постараюсь сделать так, чтобы не быть тебе в тягость…
Смайдов ничего не ответил. Тогда Полянка снова взглянула на него. Ей показалось, что он сразу постарел лет на десять. Вот так же сразу постарел ее отец, когда случилось несчастье в тайге… Сколько времени прошло с тех пор, а она до сих пор помнит его обезумевшие от горя глаза, в которые ей страшно было посмотреть. И вот теперь она видит что-то похожее в глазах мужа…