А он подумал: "Колдунья! Милая колдунья, где ты научилась разгадывать чужие мысли?"
- Мы уже близко от дома. Твоя люди ходи мой чум чай сидеть? Шибко крепкий чай, шибко горячий. Вы ведь тоже, наверно, озябли, Петр? Морозец не из легких…
Она помогла ему снять реглан, усадила на диван, а сама пошла на кухню. Смайдов оглядел комнату. Простая мебель, самая необходимая для жизни двух нетребовательных людей. Он подумал, что здесь, в этой комнате, есть что-то от крестьянского быта. Трудно было уловить, что именно, но на Смайдова словно пахнуло чем-то крестьянским. Может быть, это впечатление создавалось простотой убранства, может быть, той чистотой и аккуратностью, какая обычно бывает в крестьянских домах. И еще ему показалось, что он чувствует запах тайги. Не такой густой, как в самой тайге, а будто издалека.
Через несколько минут появилась Полянка. На ней был халат с пояском. В нем, наверное, было удобно и отдыхать, и работать. И в то же время в Полянке теперь было что-то очень домашнее. Неспроста она, пожалуй, так оделась: пусть ее гость тоже чувствует себя по-домашнему, пусть отдохнет от своих забот и тревог. И не надо быть таким дикарем, как в прошлый раз. Все должно быть проще…
Она присела, рядом, сказала:
- Ну вот и хорошо…
Что хорошо? Что она хотела сказать? Он не понял. Взглянул на нее вопросительно. Полянка улыбнулась:
- Просто хорошо - и все.
Ему, конечно, ничего не надо было говорить. И ни о чем не спрашивать. Но он вдруг спросил:
- Полянка, вас не смущает, что… что вы одна, а я пришел к вам… И нас только двое…
Нет, он ничего не хотел подчеркнуть, у него и в мыслях не было ничего дурного, он просто хотел сказать, что если ей неудобно, он может уйти. Он ведь все понимает…
"Черт, конечно же, не надо было задавать такого дурацкого вопроса! Она может воспринять это как на, мек. И вправе будет указать на дверь… Слушай, Полянка, назови меня болваном, но прости. Я не хотел тебя обидеть".
Она встала и ушла. И долго не появлялась. Минуту или час - он этого не знал. Он сидел, нервно поглаживая пальцы протеза, и с тревогой смотрел туда, куда ушла Полянка. Больше он ничего не видел - только эту дверь. Выйдет Полянка, нет? Или надо одеваться и уходить?
Она принесла чайник и чашки. Не глядя на Смайдова, села за стол, разлила чай и только тогда сказала:
- Чего ж вы там сидите, Петр? Присаживайтесь сюда.
Чай они пили молча. Смайдов понимал: он сам разорвал ту еще не прочную нить, которая протянулась между ними в чуме Тынры и которая окрепла, когда они бродили по заснеженным улицам города. Как ее теперь связать - Петр Константинович не знал.
- Слушайте, ас Смайдов, - неожиданно проговорила Полянка, - Вы хотите, чтобы мы были хорошими друзьями?
- Друзьями?
Петр Константинович поднял на нее глаза, врасплох застигнутый вопросом.
В ее глазах, кажется, не было обиды. "Милая колдунья, - подумал он, - ты все же поняла меня. И если бы ты знала, как я тебе благодарен за это… Ты спрашиваешь, хочу ли я быть твоим другом?.. Только другом? Мне этого мало. Конечно, я скажу, что хочу быть твоим другом. И я не совру: если ты сама не хочешь большего, пусть будет так…"
- Или вам этого недостаточно? - спросила Полянка. Спросила мягко, совсем просто. - Почему вы молчите?
Тогда он сказал:
- Мы с вами встречаемся всего второй раз, Полянка. Я плохо вас знаю. И вы меня тоже. Но что делать?.. Я уже люблю вас. Давно люблю. Странно это слышать, правда?
Подумав, она ответила:
- Не очень странно. - И помолчав: - Нет, не очень странно, Петр.
Прошло полгода, и однажды Смайдов сказал Полянке:
- Помнишь Тынры? "Твоя люди уже не маленькая. Уже свой чум надо, свой мужик надо…"
- Чум у нас есть, ас Смайдов, - ответила Полянка. - Твоя люди мой чум ходи?
- Конечно! - засмеялся он.
…Почти полтора десятка лет они прожили в своем чуме так, как дано жить далеко не всем. Нет, в их жизни были не только улыбки - были и слезы обиды друг на друга, и долгие дни молчания, когда никто не хотел признать своей вины за возникшую размолвку, были полные горечи долгие северные ночи, когда им вдруг казалось, что их чувство прошло, а вернется ли вновь - кто знает.
Было в их жизни все…
Но ни разу за эти полтора десятка лет никто из них не обидел другого обманом. И Полянка, и Петр Константинович знали: они могут простить друг другу все, все что угодно, но только не обман. Они никогда не клялись друг другу в верности, они понимали, что дело вовсе не в клятвах, ничего даже не обещали друг другу: разве нужно обещать, что ты не станешь подлецом? Но оба знали: обман - это и есть та подлость, которая не прощается…
ГЛАВА VIII
1
Хотя Борисов и улыбался и был весьма любезен, он нервничал. Не заметить этого Петр Константинович не мог. И со свойственной ему прямотой спросил:
- Слушай, Василий Ильич, ты чего-то недоговариваешь. И это тебе мешает. Или я ошибаюсь?
Борисов отшутился:
- Видишь ли, дорогой мой комиссар, если каждый человек будет говорить все, о чем думает, это не принесет ему пользы. Человек ведь не совершенен, ему свойственно заблуждаться, поэтому…
- Ты не веришь в себя или в меня, - прервал его Смайдов.
- Ну, зачем же так прямолинейно, - сказал Борисов. - Я говорю вообще. Ты же не станешь отрицать, что, когда сталкиваются две противоположные точки зрения, одна какая-то сторона не права. В данном случае мне просто неудобно утверждать, что прав именно я…
- Ты становишься все более тонким дипломатом, - досадливо бросил Смайдов. - И скажу тебе проще: давайка, друг, выкладывай все начистоту. Или ты колеблешься?
Борисов ответил не сразу. Долго думал, легонько постукивая карандашом по настольному стеклу. Петр Константинович смотрел на него чуть иронически. "Темнит Борисов, как пить дать, темнит. Что-то, наверное, уже решил, и решил, конечно, под давлением Лютикова, но ему не хочется сейчас спорить со "своим дорогим комиссаром"."
Речь у них шла о Харитоне Езерском, который сидел в конторе, ожидая, когда его пригласят к начальнику.
…Три дня подряд Езерский не являлся в доки. Время было горячее: сейнер, где работала бригада Талалина, задерживался с выходом в рейс, и моряки на чем свет стоит кляли сварщиков, срывающих график ремонта. Отсутствие Харитона не могло, конечно, не сказаться на сроке окончания сварочных работ, и Марк послал Костю Байкина домой к Езерскому.
Дома Харитона не оказалось. Какая-то старушка, вышедшая на стук Кости, сказала:
- На биллютене он, Харитон-то. Башка, байт, раскалыватца. Трещит, байт, как бочонок… Дикой стал от болито и едкой. Такой едкой, што и господь не приведи. Нервенный то есть…
А Харитон в это время в поте лица своего трудился на городском кладбище, заканчивая третью железную ограду. Беседин работал рядом - варил крест. Работали молча, сосредоточенно: время - деньги… Попал сюда Харитон, как ему казалось, случайно. Шел в воскресенье по городу, неожиданно встретился с бывшим бригадиром. Илья Семенович, не останавливаясь, холодно кивнул и проследовал дальше. Будто и не было никогда никакой дружбы, будто не вместе погибали на Шпицбергене.
Харитон хотел обидеться, но раздумал: в жизни всякое ведь бывает, чем черт не шутит - может, придется еще кланяться Беседину…
Догнал.
- Илья Семенович, не узнаете?
- Узнаю. - Беседин насмешливо окинул его взглядом, губы его тронула ухмылка. - Таких заметных персонажей не узнать нельзя. Чего надо?
- Да я ничего, просто так… Не чужие ведь, чтобы разминуться, не поговорив.
Илья остановился против витрины и, глядя не на Езерского, а на выставленный в витрине телевизор, бросил:
- Ну, давай высказывайся. О моем предложении не забыл? Насчет перехода в артель?
- Не забыл, Илья Семеныч, думаю. Оно ведь не просто - взял да решил. Все ж таки - доки! Предприятие!
- А артель - что? Хала-бала? Там капиталисты трудятся? Дура мамина! Не соображаешь - молчи. Ясно?
- Ясно, Илья Семеныч. Я все понимаю.
- Понима-аю! Понимал бы - не вилял бы хвостом, как треска в проруби. Человеку добра хочешь, а он… - Илья взглянул на Харитона, хотел было крепко выругаться, но вдруг обнял его за плечи, сказал: - Пойдем пройдемся. Поговорим…
У него внезапно возникла идея, за которую он сразу ухватился. Блестящая идея! Сработает она наверняка, в этом, отлично зная Езерского, Беседин не сомневался. Надо только обдумать детали.
Через две-три минуты Илья сказал:
- Ладно, я не тороплю. Мне не к спеху. А сейчас… Скажи, заработать хочешь? Помимо того, что в доках?
Харитон выскочил вперед, заглянул в лицо Беседину:
- Заработать? Какой же рабочий человек от заработка отказывается, Илья Семеныч? Да еще если честным путем…
- Нечестных путей у Беседина не бывает, - заметил Илья. - Беседин - не жулик какой-нибудь, а рабочая косточка! Ты что, не знал этого?
Харитон смутился:
- Да я не в этом смысле, Илья Семеныч. Я вообще.
- Вообще-е! - передразнил Илья. - Вообще только дети родятся, когда их папы да мамы по разным квартирам живут. Понял?
Харитон хихикнул.
- Шутник вы, Илья Семеныч. Каким были шутником, таким и остались. - И тут же, боясь, что Беседин забудет о своем предложении, напомнил: - Вы насчет того, чтобы подработать, Илья Семеныч…
Беседин спросил:
- Бюллетень дня на три оформить сумеешь? Если не сумеешь - помогу. А работа… Работа обыкновенная, но срочная - ограды на кладбище варить. Есть, знаешь, люди, которые трясутся, как бы их усопших родственничков не стянули. А сварщикам от этого вот как хлопотно! Короче говоря, за три дня шестьдесят пять - семьдесят тугриков гарантирую. Но работать - по-беседински. Понял?
Харитон понял. И, прикинув, подумал: "За семьдесят рублей в доках я должен трудиться полмесяца. А тут - три дня. От такого счастья только дураки отказываются. Правда, Талалин взбесится. Еще вчера жаловался, что по всем швам трещит график. Но Талалин Талалиным, а своя рубашка ближе к телу. Да и не пронюхает Талалин, кладбище от доков далеко…"
Все же сказал:
- Илья Семеныч, только чтоб все шито-крыто было. Без шума. Потому что, если Талалин узнает, неприятностей не оберешься.
- Насчет этого можешь не беспокоиться, - заверил Илья.
И Харитон начал варить ограды. Не зная, конечно, что Беседин подстроил ему ловушку.
На третий день после полудня, сославшись на необходимость побывать в городе, Илья Семеныч ненадолго ушел с кладбища. Встретив какого-то старого приятеля и выпив с ним по стаканчику винца, Беседин наплел ему что-то насчет "розыгрыша" Харитошки Езерского и уговорил позвонить Смайдову. Они вместе вошли в телефонную будку и набрали номер парткома. Илья подсказывал, приятель говорил:
- Это звонят из артели. Жалуемся вам, товарищ парторг: инвалидов уверяют, что не хватает работы, а начальник цеха Беседин устраивает доковским сварщикам калым. Езерский ведь докер? Чего ж он на кладбище кресты варит?
И повесил трубку.
"Идея" Беседина была проста: Смайдов, конечно, поручит Талалину проверить "сигнал", факт подтвердится, и, возможно, Езерского вытурят из доков. А куда ему потом податься? Ясно, куда - к Беседину!
…Петр Константинович действительно поручил Марку проверить "сигнал". Правда, увидев Беседина и Езерского на кладбище, Марк не стал к ним подходить. Вспомнил, как старушка говорила: "Башка, байт, раскалыватца", и зло сплюнул. Но Смайдову сказал:
- Продраить его с песочком, чтоб на всю жизнь запомнил! Нельзя же без конца спускать этому шкурнику!
Примерно так же думал сейчас и Петр Константинович. Именно продраить, чтоб запомнил на всю жизнь. Только так его можно вытащить из болота, откуда он сам никогда не выберется.
"Но чего темнит Борисов? - подумал Смайдов. - Чего мнется?"
Василий Ильич наконец прервал молчание.
- Слушай, Петр Константинович, не хотел тебе сейчас говорить кое о чем, но придется сказать. Понимаешь, несколько дней назад горком сделал запрос, кого мы можем послать в Индию… Ну, я и назвал Езерского. Бог с ним, думаю, пускай едет, нам от этого только полегчает. А Лютиков, конечно, сразу согласился. Мне даже кажется, что он и сам хотел протолкнуть Харитона.
Смайдов устало смотрел на Борисова. Выходит, он был прав? Хорош начальник цеха, хоро-ош! Допустить такую беспринципность - куда же дальше?!
Борисов встал, подошел к Смайдову и сел рядом с ним.
- Ну чего ты на меня смотришь так, будто я твой враг?
Смайдов молчал. Как всегда в минуты нервного возбуждения он поглаживал неживые пальцы протеза, поглаживал так осторожно, точно боялся причинить им боль.
2
Харитон приоткрыл дверь, просунул голову, спросил:
- Можно?
Чтобы как-то разрядить создавшуюся неловкость, Василий Ильич сказал:
- Давай-ка сначала отпустим Езерского, потом докончим наш разговор. Не возражаешь?
И походкой крайне больного человека, которому с великим трудом дается каждый шаг, прошел через кабинет. Лоб его был обвязан не совсем чистым платком, на лице - страдание.
- Садитесь, товарищ Езерский, - сказал Смайдов.
Харитон опустился на стул и сразу же приложил обе руки к вискам.
- Болит? - спросил Борисов.
- Раскалывается. Третьи сутки кряду. Будто все время дуга под черепом вспыхивает…
- А что врачи? - участливо спросил Смайдов.
- А что - врачи! - Езерский устало покачал головой, не забыв при этом легонько застонать. - Больничный листок, конечно, оформили, полсотни таблеток дали, микстуры, а башка раскалывается. На свет глядеть больно. Сказали так: лежите, товарищ Езерский, по возможности без движений. Полный, значит, покой…
- И вы лежите?
Харитону показалось, будто в голосе Смайдова он уловил легкий оттенок иронии. Пытливо взглянув на Петра Константиновича, Езерский подумал: "Неужели пронюхал?.. Да только откуда же? На кладбище никто из наших вроде не заходил… Или поймать хочет?.."
Не ответив на вопрос, Харитон в свою очередь спросил:
- А зачем меня вызвали? Не доверяете, что бюллетень есть? Вот, пожалуйста.
Он полез в карман за больничным листком, но Смайдов движением руки остановил его:
- Не надо, товарищ Езерский. Вы небось и сами переживаете, что вашим товарищам приходится туго? Понимаете ведь, какое горячее сейчас время?..
Харитон успокоился. "Ни черта они не знают, это только показалось".
- А то не переживаю? Вся душа изболелась!
- Мы с товарищем Борисовым думали, что ты всетаки имеешь хоть каплю совести. Тебе не стыдно? Не стыдно, а?
- А чего мне должно быть стыдно? - Харитон смотрел мимо Смайдова, боясь заглянуть в его глаза. - Я ничего не украл, Петр Константинович, вы это бросьте… - Он уже понял, что комедия, разыгрываемая им, ни к чему. Наверняка они все знают. Кто-то небось выследил, где он был эти три дня. Выследил и накапал. - Стыдно тому, кто ворует, Петр Константинович, а я человек честный…
Он говорил тусклым голосом, говорил, лишь бы оттянуть время. И усиленно соображал: "Что делать? Признаться? Свалить все на Беседина? Так, мол, и так, это Беседин насильно заставил работать на кладбище… Вряд ли поверят. Смайдова не обдуришь… Ну и черт с ним! В крайнем случае пойду к Беседину. Хуже не будет…"
- Что тебя заставляет так нагло врать, Езерский? - Смайдов опять начал поглаживать пальцы протеза. - Ты ведь предаешь докеров, Езерский. Пошел на кладбище варить кресты, бросил бригаду. Ты что, очень нуждаешься? Нищенствуешь?
Харитон молчал.
- Чего же ты молчишь? - спросил Петр Константинович.
Харитон вдруг встал, протянул руку к графину, налил воды, медленно выпил полстакана. Потом сказал:
- А чего говорить? Ну, варил ограды. Не кресты, а ограды. Так что? У меня бюллетень. По закону. За счет болезни трудился. Преступление. В артели тоже не капиталисты работают. Помог я инвалидам - и все. Не мог отказать. За счет болезни… Поощрять надо, а вы… "Циник!" Какой я циник! Не нравлюсь я вам, Петр Константинович, вот вы и взъелись. Илью Семеныча вышибли из доков, теперь до меня добираетесь… Только ничего из этого не выйдет. Бюллетень есть бюллетень.
- А совесть? - спросил Борисов. - А честь? Честь докера?
- Пойду я, - сказал Харитон. - Завтра на работу, а у меня опять голова разболелась на нервной почве. Можно, Василий Ильич?
Смайдов взглянул на Борисова, проговорил:
- Пускай идет. - И когда они остались одни, резко сказал: - Негодяй! Когда я вижу таких, мне становится душно. Почти законченный негодяй.
Борисов невесело усмехнулся:
- Почти? Значит, ты не совсем ставишь на нем крест? Это обнадеживает.
- Что ты имеешь в виду?
- Да нет, ничего особенного, просто так… Между прочим, Лютиков запросил о нем все данные. О нем и Хрисановой. И знаешь, что? Последние три года Езерский и Хрисанова идут, как говорят, в ногу: в среднем сто шестьдесят процентов программы. Немного меньше, чем давал Беседин, но больше других. И тебе трудно будет доказать Лютикову, что Езерский - не передовой рабочий.
Словно не слыша, о чем говорит Василий Ильич, Смайдов спросил:
- Ты подпишешь характеристику на Езерского?
Василий Ильич вместе со стулом придвинулся поближе к Смайдову, по-дружески положил руку на его плечо. И как можно мягче сказал:
- Больше всего я люблю тебя за откровенность, дорогой мой комиссар. Поэтому и мне придется быть с тобой откровенным до конца. Дело в том, что мы с тобой очень часто смотрим на одни и те же вещи под разными углами. Взять, к примеру, эту авантюру Езерского с кладбищем. Что это авантюра - я не спорю. Что Харитон не Талалин - я тоже не спорю. Но ты всегда сгущаешь краски. Скажи, зачем ты все время настраиваешь себя против Лютикова? Зачем ты все время лезешь на рожон? Ты думаешь, что Лютиков не болеет за наше общее дело?.. Не могу согласиться. Конечно, у него есть просчеты, он допускает ошибки, но кто их не допускает? И если на то пошло, давай говорить просто по-человечески: охота тебе изо дня в день трецать нервы и себе, и другим? Ты что, не хочешь жить, как все?
Петр Константинович сказал:
- Именно этого я и хочу: жить, как все. Как все честные люди. Без компромиссов. Это тебя устраивает? - Смайдов протянул руку: - Пока. Вопрос о Езерском решим позже. Я говорю о характеристике…
Петр Константинович уже совсем было вышел из кабинета, но потом снова вернулся к Борисову, сказал:
- Завтра после работы я буду в бригаде Талалина. Если выберешь время, приходи. Придешь?
- Постараюсь, - ответил Борисов.