- Еще не хватало, чтоб обманули!.. Вставай! - приказал старик. И сам поднялся. - Волк ты, а душа твоя - заячья. Сколь горя ты Пьётре принес, знашь? Человек чуть веру в человека не потерял - кака это боль, знашь? Ни хрена ты не знашь! О своем только думашь, о себе толька! Лишь бы тебе хорошо было… Так вот, вникай в мои слова, музыкант: ежли я тебя тута ишо раз замечу - на себя пеняй. Понял ты меня?
- Понял, Захар Федотович, - побелевшими губами сказал Домбрич. - Я все понял.
- Забудь про Полянку с сей секунды, - продолжал старик. - Будто и не знал ее. Не забудешь - на дне моряокеана найду тебя… Понял, спрашиваю?
- Все понял, - повторил Домбрич.
- Значит, не совсем ишо дурак, - сказал старик. - А теперь - гони. Без оглядки до самого дому гони. Ну?
Домбричу хотелось бежать, но он заставил себя не унизиться еще до этого. Повернувшись, медленно уходил все дальше и дальше, не в силах избавиться от мысли, что безумный старик вот-вот выстрелит ему в спину…
ГЛАВА XIII
1
Через месяц после той встречи с Бесединым Дашенька почувствовала, что забеременела. Это так ее напугало и встревожило, что долгое время она не находила себе места от мрачных мыслей. Что она теперь станет делать? Как будет смотреть людям в глаза, когда узнают о ее позоре? Ведь все станут над ней смеяться, думала она, показывать на нее пальцем и зло подшучивать… Как она все это вынесет?
Надо было что-то предпринять, надо было все обдумать, но свалившееся на нее несчастье настолько потрясло Дашеньку, что она уже не могла заставить себя спокойно поразмыслить над своей бедой и только металась, не находя покоя.
А ее недуг будто и ждал случая, чтобы показать свою силу и доконать человека, так долго ему сопротивляющегося. Все чаще приходили к Дашеньке мучительные головные боли, все чаще она в отчаянии опускала руки, даже не пытаясь бороться со своим недугом. Наоборот, тедерь она с надеждой ждала, когда на нее нахлынет то "затмение", в котором она хоть на время сможет забыться и избавиться от горьких дум…
Однажды, чувствуя непреодолимую потребность с кемто поделиться своим горем, Дашенька решила пойти к Беседину и обо всем ему рассказать. Да, именно к Беседину! Он лучше других должен понять ее состояние, потому что кто же, как не он, должен разделить с ней ее беду, кто, как не он, обязан помочь ей?!
У нее даже возникла надежда, что Илья Семеныч постарается сделать так, чтобы она больше не мучилась, чтобы кончились те страдания, которые не дают по-человечески жить.
Сейчас ее не смущало то обстоятельство, что Илья Семеныч в последнее время умышленно избегал ее, не желая встречаться. Она и сама старалась не попадаться ему на глаза, каждый раз цепенея от мысли, что вдруг лицом к лицу столкнется с ним. Но то, что было раньше, думала Дашенька, не в счет. Тогда Илья Семеныч был сам по себе, а она сама по себе. Теперь же все по-другому: у них будет ребенок. Его и ее ребенок…
Дашенька пошла к нему поздним вечером и долго бродила возле дома, поглядывая на полоску света пробивающуюся сквозь щель между темными шторками окна. Ей надо было войти сразу же, не раздумывая, пока у нее не иссякла решимость, но она замешкалась, стушевалась, а потом от ее решимости не осталось и следа. А вдруг он не откроет дверь? А вдруг, увидав ее, скажет: "Ты зачем пришла! Я тебя звал? Ну-ка, давай обратно!" Что она тогда будет делать? Попросит, чтобы он выслушал ее? Или, закрыв лицо руками, стремглав убежит, не сказав ему ни слова?
Если бы у нее не начала болеть голова, она, наверное, ушла бы, отложив разговор на неопределенное время. Но страх, что приступ болезни может помешать ей все сказать Беседину, подстегнул Дашеньку, и она, в какомто отчаянии сцепив пальцы, взбежала по ступенькам на второй этаж.
Постучала.
Тихонько, боясь нарушить тишину темного коридора. Прислушалась.
Кажется, Илья Семеныч чертыхнулся. Или ей это послышалось?
- Кто?
Она хотела ответить, но не смогла. Будто внезапно онемела. Подняла руку, быстро смахнула капельки пота со лба.
- Кто, спрашиваю?
Ключ поворачивался так медленно, точно Илья Семеныч задался целью посильнее помучить позднего посетителя. Наконец дверь распахнулась, и Дашеньку обдало светом. Она увидела, как Беседин от неожиданности попятился в глубь комнаты. Растерялся, что ли? Или испугался?
- Это я, Илья Семеныч, - запоздало представилась Дашенька. - Можно к вам?
Илья ответил не сразу. И те секунды, когда он смотрел ка Дашеньку и молчал, показались ей необыкновенно длинными. Сто лет прошло, пока он проговорил:
- Ты? Ну, что ж, входи. Правду сказать, не ожидал.
Он не только не ожидал увидеть ее, ему даже трудно было представить, что Дашенька может прийти к нему после того, что тогда случилось. Илья хорошо помнил и брошенный на него взгляд, полный не то укоризны, не то презрения, и ее слова: "Не надо ни о чем просить, Илья Семеныч, я все понимаю. Я буду молчать, и вы ничего не бойтесь…"
В этих словах тоже была не только горечь - Илья это понимал.
Нельзя сказать, чтобы Беседин ни в чем не раскаивался. Еще в тот вечер, когда Дашенька ушла, его охватили самые противоречивые чувства. Ему и жаль было девушку, которую он обидел, и досада мучила, что не смог подавить в себе желания близости с Дашенькой, и страх, что все это может открыться и он станет предметом не только насмешек, но и осуждения.
Трудно сказать, какое из этих чувств в нем преобладало. Пожалуй, в первые минуты он больше всего думал о нанесенной Дашеньке обиде. "Я не зверь ведь какой-нибудь, - думал Илья, - чтобы вот так поступить с человеком. Она же мучиться теперь будет, переживать, плакать небось день и ночь станет… Может, и вправду взять ее к себе, пусть пока не женой, это еще успеется, а так какнибудь, мало ли живут под одной крышей без всяких там оформлений… А чем Дашенька хуже других? По крайней мере, с ней спокойно будет, не то что с Мариной: сегодня улыбается, а завтра, как кошка, глаза может выдрать…"
Но стоило ему подумать, что скажут об этом другие, и мысли его принимали совсем другой оборот. Разве мало кто знает, как он увивался за Мариной Саниной и как она дала ему от ворот поворот? Выходит, что он, Илья Беседин, который когда-то гремел на все Заполярье, теперь дошел до ручки, дошел до того, что ничего другого ему и не осталось, как связать свою судьбу с рассыльной Дашенькой, на которую люди смотрят как на обиженного судьбой человека? Так выходит? Да узнай об этом тот же Климов, наверняка скажет: "Ну и кандидата в депутаты мщ подобрали! Пересмотреть!"
Нет, на такой шаг Илья Беседин не пойдет. Не может пойти. И гордость его, и самолюбие не позволят ему это сделать… Дашенька? А что Дашенька? Он, Илья, может дать ей твердое слово: даже намеком он никогда не покажет, что с ней случился такой грех. Никогда и никому. Могила! Илья Беседин умеет быть благородным человеком…
- Заходи, - повторил Илья, пропуская Дашеньку в комнату. - Рад тебя видеть, Дашенька. Я-то думал, что ты уж и забыла меня.
Он усадил ее на диван и сел рядом с ней. У нее было взволнованное лицо и какой-то странный взгляд. В нем отражались и нерешительность, и смущение, и еще что-то такое, чего Илья не мог сразу уловить: то ли отчаяние, то ли стыд. Она положила руки на колени, подержала их так секунду-другую, потом пальцы ее забегали по пуговкам кофточки. Забегали быстро и нервно, она, кажется, не в силах была их остановить…
Илья мягко спросил:
- Что-нибудь случилось, Дашенька? Говори, не бойся.
Она глубоко и громко вздохнула, так громко, точно из груди ее вырвался стон.
- Случилось, Илья Семеныч. Несчастье случилось… - Помолчала, заставила себя наконец снова опустить руки на колени и добавила: - А может, и не несчастье, я не знаю… У меня ребенок будет, Илья Семеныч…
И опять пальцы забегали по пуговкам. Так же быстро и нервно.
- Ребенок? Ты сказала - ребенок, Дашенька? - переспросил Илья, принуждая себя улыбнуться. - Какой ребенок?
Ее пальцы остановились. Мгновенно, на полпути, точно их вдруг парализовало.
- Наш ребенок, - почти неслышно сказала она. - Тогда, в прошлый раз, я…
Теперь до него дошло. Вначале в его глазах мелькнуло недоверие. Потом - испуг. Потом, кажется, растерянность. Он ожидал всего, чего угодно, только не этого. Ему и в голову никогда не приходило, что он может стать отцом. Зачем ему это нужно? Зачем ему нужен какой-то ребенок? Он привык жить для себя, он любил только собственную персону и полагал, что если и свяжет когда-нибудь свою судьбу с какой-то женщиной, то и она должна жить лишь для него, окружив его вниманием. Разве он этого недостоин?
И вдруг - ребенок! Дашенькин ребенок. Его ребенок…
- Почему вы молчите, Илья Семеныч? - робко спросила Дашенька. - Почему вы ничего не говорите?
Он встал с дивана и пересел на стул. Напротив Дашеньки, но не близко, словно хотел отгородиться от нее хотя бы двумя шагами. И только потом сказал:
- Слушай, Дашенька, как это у тебя все просто получается? Пришла и - сразу: "У нас будет ребенок". Ты думаешь, о чем говоришь?
- Не просто, Илья Семеныч, - тихо ответила она. - Я много об этом думала. Я не сразу пошла к вам…
- А зачем все-таки пришла? Наверное, не для того ведь, чтобы только поделиться своей радостью? Ты хочешь посоветоваться, правда? Давай посоветуемся.
Она машинально сказала:
- Посоветуемся, Илья Семеныч.
- Ну вот… Ты, конечно, знаешь, что делают в таких случаях, когда случайно… Когда не замужем… Ты понимаешь, о чем я говорю?
Он увидел, как краска залила ее лицо, но не придал этому особого значения. И переспросил:
- Понимаешь?
- Понимаю. Но…
Илья вдруг обрадовался. В ее "но" он, как ему показалось, угадал то главное, ради чего Дашенька пришла к нему. Как это он сразу не подумал об этом? Ну и чурбан!
- Все ясно, Дашенька. И нечего тебе стыдиться. Оба виноваты, оба будем и расхлебывать эту кашу.
Он встал, подошел к шифоньеру, открыл дверцы и долго копался на одной из полок, шелестя какими-то бумагами. Дашенька смотрела на него с недоумением и тревогой: что это надумал Илья Семеныч? Что он хочет делать?
Но вот Илья снова вернулся на свое место, и Дашенька увидела в его руках пачку денег. Она не сразу поняла, для чего он принес эти деньги. И даже когда он протянул их ей, до Дашеньки не тотчас дошел смысл его поступка. А когда все поняла, неожиданно громко крикнула:
- Нет! - Помолчала мгновение и опять крикнула: - Нет!
Илья взорвался:
- Что нет? Или ты хочешь опутать меня? Окрутить? Попался, мол, на крючок, теперь не уйдет… Так? Не выйдет! Ты еще докажи, что ребенок, если он и будет, мой… Ты…
Он не договорил.
Он увидел, как исказилось ее лицо. Не то от боли, не то от гнева.
Потом он увидел, как из глаз ее выкатились две слезы. Крупные, точно дождевые капли. И медленно поползли по щекам.
Закрыв лицо руками, Дашенька повернулась и пошла к двери, не сказав ни одного слова.
Ни одного слова.
2
Прошло несколько дней, каждый из которых казался Дашеньке последним. Она привыкла ко всему, но испытывать таких мук ей еще не приходилось. И самым страшным оказалась не физическая боль, а то, что Дашенька ничего не могла забыть. Все случившееся запечатлелось в ее памяти, как искусно проявленный негатив, поразительно четкий, без единого дефекта. И не было никакого средства, чтобы вытравить его.
Она не выходила из дому целую неделю. Лежала в своей комнатушке с наглухо закрытыми окнами, молчала. Матери казалось, что Дашенька ни о чем и не думает. Обессилела бедняжка. Боль ее совсем доконала. Вон как затянуло, одни глаза живые. Хотя бы поплакала, хотя бы постонала, пожаловалась - гляди, легче бы стало. Так нет же, словно онемела.
На восьмой день Дашенька наконец вышла из комнатушки. Мать сидела за столом, опустив голову на руки. Измаялась, видно, измоталась болью дочери. Ей не было еще и пятидесяти, а голова вся седая, как у старухи. И глаза выцвели, поблекли.
Дашенька села напротив, спросила:
- Чего пригорюнилась, мам?
Мать подняла голову, посмотрела на дочь:
- Легче?
- Прошло, - сказала Дашенька. - Отпустило.
- Ну, слава те господи, - вздохнула мать. - Я вот тебе тут апельсинов купила, позавчера еще. Ждала все…
- Спасибо, мам. Не хочу… Потом.
Мать удивилась. Обычно, когда "отпускало", Дашенька сразу же преображалась, оживала. А сейчас…
- Что еще с тобой, доченька?
- Ничего, мам. Все будет хорошо, ты не беспокойся… Ну, улыбнись, мам. Ты устала со мной? Очень устала? - Дашенька положила ладонь на руку матери, погладила. - Измучила я тебя, бедненькую… Ты не сердишься на меня?..
- На работу скоро пойдешь? - спросила мать. - Или продлить больничный?
- Не надо продлевать. Уже все. А работать не буду. Там не буду. Не хочу… - Помолчала, подумала. - А чего хочу - сама не знаю. Уехать бы куда-нибудь, мам, подальше. Давай уедем, а? Продадим свой домишко и уедем. В тайгу куда-нибудь, в таежную деревушку. Или в тундру к саами. Работы везде много…
Мать промолчала.
Вскоре Дашенька ушла.
У входа в контору она увидела толпу людей, обступивших какое-то объявление. Протиснувшись, Дашенька стала читать. В шесть часов вечера - общее собрание рабочих и служащих артели. Выдвижение кандидата в депутаты городского Совета.
Она уже хотела уйти, но вдруг услышала:
- Говорят, выдвигать будем начальника цеха Беседина. Илью Семеныча.
Илью Семеныча? Его? Может быть, она ослышалась?
- Растет человек! - воскликнул кто-то рядом с Дашенькой. - Не по дням, а по часам растет. Вчера только в доках дали человеку под зад коленом, сегодня - кандидат в депутаты.
- Так этого же нельзя делать! - крикнула Дашенька. - Нельзя! Он очень плохой человек. Нечестный он, Илья Семеныч. Я знаю!
На нее смотрели удивленно и сочувствующе. Дашенька и сама небось не знает, что говорит.
Дашенька вдруг почувствовала, как кто-то осторожно потянул ее за руку. Она обернулась и увидела Игната Михайлова, безногого токаря.
- Здравствуй, Дашенька, - приветливо сказал Игнат. - Как здоровье?
- Хорошо, дядя Игнат. Спасибо вам… Это правда, что Илью Семеныча?..
- Погоди, дай я на тебя посмотрю. Похудела немножко. Ну, ничего, поправимся…
А сам все тянул ее за руку из толпы. Дашенька послушно шла за ним, по пути раскланиваясь с рабочими.
И вот они остались вдвоем. Игнат с хорошей улыбкой взглянул на девушку, сказал:
- Значит, говоришь, хорошо? Рад за тебя, Дашенька. А мы тут наскучались без тебя. Думали, что ты уж и забыла нас всех…
- Не забыла, дядя Игнат. Только уйду я от вас. Совсем уйду. Не буду больше работать.
- Не будешь? Это ж почему? Не нравимся мы тебе?
- Что вы! Я привыкла к вам. А вот… Я не могу сказать, дядя Игнат, не спрашивайте. Хорошо?
- Ну что ж, не буду. А ты почему об Илье Семеныче так говоришь? Я-то думал, ты уважаешь его. Думал даже, что дружите вы с ним.
- Дружу?
Игнат заметил, как потемнело ее лицо. И глаза потемнели. Будто он неожиданно обидел ее и она не может этого скрыть. "Ой, чует мое сердце, насолил ей этот мерзавец Беседин, - подумал Игнат. - Когда это было, чтобы Дашенька о ком-нибудь слово плохое сказала? Муху девушка без нужды не обидит, а человека - и подавно! Не сыграл ли "кандидат в депутаты" с ней плохую шутку? Голову тогда открутить тебе за это мало, подлец!.."
Но как спросить об этом девушку, не обидев ее? Вон какая буря бушует в ее душе - простым глазом видно. Все обострилось в ней, все натянулось. Одно неосторожное слово - и что-то оборвется, и что-то больно ударит…
Как ни хотелось Игнату узнать побольше о Беседине, как он ни был уверен, что тот обидел Дашеньку, расспрашивать ее об этом он не стал. Боялся сделать девушке еще больнее: ей и так не по себе.
Сказал серьезно, без улыбки, чтобы она не подумала, будто он шутит:
- А уходить от нас не надо, Дашенька. Мы все любим тебя и… в обиду не дадим. - Помолчал немного, подумал и добавил: - Тебе отдохнуть бы надо. Поехать в санаторий… Я вот займусь этим…
Беседин стоял у окна в кабинете Климова и смотрел во двор. Увидев около объявления группу людей, спросил не оборачиваясь:
- Знают, кого выдвигать будут?
- Шила в мешке не утаишь, - засмеялся Андрей Никитич. - А ты что - не уверен в себе?
Илья пожал плечами.
- Совесть моя чиста, Андрей Никитич. Работаю я тоже вроде не хуже других… Чего ж мне бояться? Может, конечно, какой-нибудь тип из зависти гадость устроить, так от этого не оградишься.
Вдруг Илья увидел Дашеньку, которую куда-то вел Игнат Михайлов. Вот они остановились в сторонке от всех остальных, стали о чем-то говорить.
"О чем?.. Что она может рассказать Игнату? Неужели все выболтает? Будет тогда дело! Зря я все-таки с ней так обошелся, - подумал Илья. - По-другому как-то надо было…"
Он нервно прошелся по комнате. Хотел что-то сказать Климову, но тот был занят бумагами.
Илья опять подошел к окну. Игната уже не было. А Дашенька продолжала стоять все на том же месте. Потом она направилась к скамье, села, положив руки на колени. "Меня, что ли, поджидает?" - подумал Илья. Но Дашенька, посидев всего минуту-другую, встала и медленно, будто о чем-то раздумывая, пошла к калитке. Илья облегченно вздохнул: "Наверное, у нее еще не кончился бюллетень и она заглянула в артель просто так, от нечего делать. Может, проваляется еще недельку?"
А Дашенька решила сходить в поликлинику, оформить больничный листок. Правда, это надо было сделать еще вчера, но она надеялась, что Климов ругаться не станет. Он никогда ее не ругал, и Дашенька была ему благодарна за это.
Да разве она благодарна только Андрею Никитичу? Вот и дядя Игнат говорит: "Мы все любим тебя и в обиду не дадим". Рассказать бы все дяде Игнату. Он хороший, он посоветовал бы, что ей делать теперь. А сама она ничего не придумает. То ей кажется, что лучше всего - это уехать. В тундре, говорят, теперь много разных строек, работу там найти очень просто. И никто там ни о чем не будет знать.
Дашенька совсем уже останавливалась на этом решении, но потом вдруг к ней приходила страшная мысль: а ребенок? У нее ведь спросят: чей он? Кто его отец?
"Куда же ехать? - думала Дашенька. - Разве где-нибудь скроешься от людей?.. Самое лучшее - это наложить на себя руки. Тогда сразу все кончится. Сразу. И тогда никто не станет смеяться, а все будут ее жалеть, и говорить, что не она в этом виновата, а Беседин, потому что он - негодяй… И никто его не простит…"
От этой мысли Дашенька холодела, но в то же время у нее сладко замирало сердце. Вот ведь как она хорошо придумала! Все ее мучения кончатся, а Беседин будет терзаться. "Смотрите, - скажут люди, показывая на него пальцами, - это и есть Илья Семеныч, тот самый негодяй, из-за которого умерла Дашенька! А ведь ее все любили. Если не верите, спросите у Игната Михайлова…"
Дашенька остановилась на перекрестке. Она вдруг забыла, куда идет, и теперь силилась это вспомнить. Домой? Или в контору? Но контора в другой стороне, зачем же она ушла от нее так далеко?.. Вот беда!