Дашенька не слышала пронзительного свистка милиционера, не слышала она и отчаянного сигнала машины, прямо на нее мчащейся. А когда совсем рядом с ней взвизгнули тормоза, Дашенька оцепенела, не зная, куда бежать. Ей показалось, что машины наползают на нее сразу со всех сторон и в каком бы направлении она ни двинулась - везде ее ожидает одно и то же.
- Ну и пусть! - крикнула Дашенька, закрывая лицо руками. - Пусть!
Она даже хотела упасть на мостовую, под самые колеса машины, чтобы все скорее кончилось. Но кто-то не дал ей этого сделать. Кто-то рванул ее на себя так резко, что Дашенька вскрикнула от боли. И тут же почувствовала, как струя тугого ветра скользнула по ее лицу: машина промчалась в десяти - пятнадцати сантиметрах от ее ног. И перепуганный насмерть шофер крикнул что-то обидное и злое.
- Уй дура-то какая! - сказали над самым ее ухом. - Шибко надо тебе на тот свет ходить, да? И меня, поди, тоже увела бы туда, если б совсем маленько опоздал. Айда скорее отсюда, пока оба живы!
Дашенька, еще не взглянув в лицо того, кто держал ее за руки, узнала Степу Ваненгу по голосу. Она хорошо знала его голос. Прошлой зимой, во время большой пурги, Дашенька ездила на станцию Тина разгружать вагоны с лесом. Там и познакомилась со Степой случайно. Ваненга работал на большом кране. Он чуть не замерз тогда. И как раз Дашеньку посылали с термосом за чаем на станцию… Степа такой маленький, смешной и очень добрый. Дашеньке он надолго запомнился.
Степа тоже узнал Дашеньку. Его насторожил ее вид. Он взял ее за руку, и они вместе пошли по улице, потом машинально повернули к реке.
Остановились на берегу, и тогда Степа сказал:
- Мы зачем сюда пришли? Тебе небось по делам надо?
- Не знаю.
Дашенька продолжала держаться за его руку, словно боясь, что Степа сейчас уйдет и она останется одна. А оставаться одной ей не хотелось.
- Как не знаешь? - удивился Степа. - Ты куда бежала по улице? Или забыла от страха?
Дашенька не ответила. Украдкой взглянув на нее, Степа увидел, что она широко открытыми глазами смотрит на какой-то катер, привязанный тросом к железному кольцу, ввинченному в каменную стенку набережной. Смотрит так, будто и боится чего-то, и в то же время не может оторвать от него глаз. "Может, ей теперь катер машиной чудится, - подумал Степа. - Напугалась она шибко, ей теперь все страшно…"
Дашенька вдруг сказала:
- Это тот катер. Я вспомнила. Он тогда варил на нем трещину. Илья Семеныч, понимаешь?
- Ничего не понимаю, - сказал Степа. - Ты путано говоришь. По-другому не можешь? Илья Семеныч - это какой? Беседин?
- Беседин.
- Ну? Говори дальше. Не путано говори.
Она осторожно высвободила свою руку из его руки, ладонью провела по лицу. А когда снова посмотрела на Степу, он увидел, что Дашенька плачет. И лицо у нее совсем бледное, ни кровинки в нем. Будто умерла уже. Только глаза еще живут. "Умные глаза у нее, - подумал Степа. - А горя в них столько, что на всю тундру хватит… Не Беседин ли виноват?"
Он тихо спросил:
- Ты почему плачешь? Какое у тебя горе есть?
Но она не ответила. И уже не смотрела на Степу. Смотрела на реку, где глубокая воронка втягивала плывущие по воде щепки, черную кору от бревен и грязную маслянистую пену. Дашеньку словно притягивала эта воронка. Закрыть бы глаза, стиснуть зубы и шагнуть туда, чтобы больше ничего не было…
Степа снова взял ее за руку, сказал:
- Идем, пожалуй.
Она даже не спросила, куда он хочет ее вести. Молча пошла за ним, опустив голову.
Он провел ее в доки, усадил на доски, сказал:
- Посиди тут.
А сам отправился разыскивать Людмилу. Он еще не знал, что ей скажет, но почему-то был уверен: с Дашенькой что-то неладно, и никто в этом не разберется так, как Людка Хрисанова. Людка разберется, однако. Людка поможет.
3
Беседину казалось, что время совсем остановилось. В двенадцать Климов сказал, чтобы он шел домой и готовился: "Все отутюжь, начистись и в половине седьмого приходи".
Илья взял у соседей большое зеркало и целый час крутился перед ним, как невеста. Подбирал галстуки к рубашкам, рубашки - к костюму, чистил туфли, наводил стрелки на брюках. Одевшись, придирчиво оглядел себя и остался доволен: все как надо. Потом опять снял костюм, аккуратно повесил, чтобы не измять, и прилег на диван.
Надо было собраться с мыслями. И кое-что обдумать. Обдумать по-настоящему, чтобы случайно не стать в тупик перед неожиданностью. Неожиданность должна быть исключена.
Илья закурил и выпустил изо рта целое облако дыма. Из облака появился Климов. Постучал карандашом по графину и обратился в зал:
- Вопросы к нашему кандидату в депутаты имеются?
- Имеются.
Это, конечно, Игнат Михайлов. Калека. Калеки злы на весь мир, для них сделать человеку гадость - одно удовольствие.
- Прошу, - недовольно морщась, сказал Климов.
- Вопросик следующего характера: за что нашего уважаемого кандидата в депутаты вышибли из доков?
Спокойнее, Илья Семеныч, не горячись. Улыбайся.
- Вас кто-то ввел в заблуждение, товарищ Михайлов. Я ушел из доков по собственному желанию. На это есть соответствующий документ. Почему ушел? В доках много квалифицированных сварщиков, таких, например, как Талалин, Езерский, Хрисанова, Думин… Все они работают не хуже меня. Мастера высшего класса. Скажите, много ли было мастеров в вашей артели?.. - Пауза. Пусть минуту подумают. - Я пришел к вам по просьбе вашего председателя. Помочь. Я знал, что вам трудно. Разве я совершил какое-нибудь преступление?
Общее оживление в зале.
- Брось, Игнат! Негоже упрекать человека за то, что он сделал доброе дело!
Климов:
- Могу дать справочку. До прихода товарища Беседина в артель цех, которым он сейчас руководит, выполнял план на семьдесят процентов, теперь - на сто тридцать. Еще есть вопросы?
- Есть. Какие отношения у кандидата в депутаты с нашей уборщицей Дашенькой? Ходят слухи, что…
Я отвечу:
- Здесь собрание, а не базар. Это на базаре можно говорить: "Ходят слухи…"
Нет, не так…
- Какие отношения у меня с Дашенькой? Странный вопрос. Я отношусь к Дашеньке не хуже и не лучше, чем все остальные. Правда, она привязалась ко мне, как к брату, но разве в этом есть что-нибудь плохое? Я очень уважаю Дашеньку, поэтому никогда не позволил бы себе ее обидеть.
"А вообще-то, как я мог?! Как мог дойти до такого? И надо было мне звать ее, хотел ведь пожалеть… И вот!..
А вдруг она придет на собрание? Вдруг сдуру что-нибудь ляпнет? Может, попробовать уговорить ее, пообещать, что я не оставлю ее в беде. Она поверит.
Конечно же, надо немедленно разыскать ее, пока еще не поздно. Она, наверное, сейчас дома. Где ей еще быть?"
Илья помчался к Дашеньке. "Только бы застать ее, - думал он. - Только бы поговорить с ней…"
Но Дашеньки дома не оказалось. "Ушла куда-то, - сказала ее мать. - А когда вернется, не знаю".
Она не плакала.
Говорила так, словно речь шла не о ней самой, а совсем о постороннем человеке.
И не жаловалась.
Просто рассказывала, не испытывая при этом ни чувства облегчения, ни какого-либо другого чувства, от которого бы стало тяжелее. Тяжелее ей теперь быть не может. Легче - тоже… Или она ошибается?
- У меня изредка еще бывают приступы. Это - последствие тяжелого заболевания. Со временем это пройдет… Во время приступов на меня что-то находит, я становлюсь рассеянной и не могу думать так ясно и легко, как думают здоровые люди. Потом это проходит. Совсем проходит! Я начинаю все понимать. Вот как сейчас. И тогда мне очень тяжело. Раньше, до Ильи Семеныча, было легче. Живу себе - и ладно. А теперь… Что я буду делать теперь?.. Ребенок… Что я буду делать с ребенком?.. Илья Семеныч сказал: "А чем ты докажешь?" Разве я стану доказывать? Кому? Зачем?
Она смотрела на Людмилу глазами, в которых, кроме отрешенности, ничего не было. Отрешенности от жизни. Будто Дашенька уже переступила ту черту, где осталось все ее прошлое. А в будущее не верила. И не хотела, чтобы оно было.
Людмила подумала: "Быть может, она и рассказывает, ничего не скрывая, лишь потому, что переступила эту черту? Теперь, мол, все равно…
Какие же найти слова, чтобы заставить ее забыть свое горе? И заставить не думать обо всем этом".
Людмила не знала таких слов. И понимала: сколько бы она ни думала, ей все равно не удастся их найти. Потому что они должны быть не просто словами, а чем-то значительно большим.
Она напрямик спросила:
- И что же ты решила? Убить себя?
- Разве это так страшно? - Дашенька слабо улыбнулась. - Мне не страшно.
- И ты решила убить своего ребенка?
- Своего ребенка? - Она не думала об этом. И растерялась. - Но его еще нет.
- Все равно ты уже мать. Он уже не может без тебя. Как ты когда-то не могла без своей матери.
- Его еще нет! - упрямо, будто ища защиты у самой себя, повторила Дашенька. - Нет, слышишь?! Зачем ты хочешь взвалить на меня еще и это?
- Он уже живет, ты об этом знаешь лучше меня! - сказала Людмила. И посмотрела на Дашеньку.
В охватившем ее смятении Дашенька и сама была, как ребенок, испуганная, растерянная, жалкая. Обнять бы ее, еще больше разжалобить, чтобы она заплакала. И поплакать, поголосить по-бабьи вместе с ней - со слезами ведь легче.
Но Людмила поняла: она, кажется, нашла ниточку, за которую Дашенька должна ухватиться. Ниточка эта непрочная, но потом она может окрепнуть. Главное сейчас - дать Дашеньке что-то такое, за что она могла бы держаться.
Людмила сказала:
- Настанет время, когда Беседин сам придет к тебе и попросит: "Дашенька, отдай мне сына, я не могу без него.
Отец же я ему или кто?" А ты скажешь: "Это мой сын. Только мой. Уходи!" И он уползет, как побитая собака. Уползет в свою конуру, где никогда не будет ни тепла, ни уюта. Такие всегда живут собачьей жизнью…
Дашенька молчала. Глядела на Людмилу, но видела не ее, а что-то совсем другое. Может быть, понуро бредущего Беседина? Плечи его опущены, руки безвольно болтаются вдоль тела, и весь он какой-то взлохмаченный, немытый, опустившийся и жалкий… "Негодяй! Собака! Даже если бы ты подыхал, я ни за что тебя не простила бы. Ты отнял у меня все самое дорогое".
Тихо, будто разговаривая сама с собой, Людмила между тем говорила:
- Придет и другое время… Сын вырастет, станет хорошим парнем, честным человеком. И однажды встретится с Бесединым. "Ты -? мой сын, - скажет Беседин. - Ты знаешь меня?" А парень ответит: "Я знаю тебя. Но не хочу, чтобы ты называл меня сыном. Ты - трус и подлец, ты оскорбил мою мать. И я презираю тебя…"
Улыбка мелькнула на губах Дашеньки. Жесткая, злая улыбка. "…И я презираю тебя…" - вот так он ему и скажет. Потом повернется к нему спиной и уйдет, а тот будет стоять и… Что он будет делать? Плакать? Задыхаться от бешенства? Раскаиваться? Что бы он ни делал, ему не уйти от мук, о которых он сейчас Совсем и не думает.
Людмила спросила:
- Ты хочешь уйти из артели?
Дашенька кивнула.
"А куда же я денусь, - подумала она. - Мать не решится уехать из своего дома, а бросить ее я не могу. В артели меня знают, там я ко всем привыкла. Значит, опять - в артель? Каждый день встречаться с ним, смотреть на него? "…Ты это брось! На крючок поймать хочешь?""
- Не могу я туда! - в отчаянии крикнула Дашенька. - Не могу! А больше некуда!
- Найдем место. Попросим Смайдова, он устроит…
4
Обычно, когда выбирали президиум какого-нибудь собрания, фамилия Беседина называлась первой. Он уже привык к этому, как привык и к тому, что во время голосования несколько человек поднимали руку против его кандидатуры. Илья даже не сердился. Наоборот, глядя на тех, кто отказывал ему в своем доверии, он посмеивался: "Не тянет ваша? Мощи маловато? То-то! Против Беседина трудно, братцы, тянуть…"
Сейчас тоже его фамилию назвали в числе первых. И когда председатель месткома, открывший собрание, спросил: "Возражений нет?", Илья насторожился. Не приготовил ли Игнат Михайлов какую-нибудь свинью? Ему ведь нетрудно уговорить два-три десятка человек поднять нгум и продвинуть в президиум кого-то другого.
Но как раз Игнат Михайлов сказал:
- Возражений нет.
Беседин сразу приободрился. Оказывается, Игнат не такой уж дурак, чтобы совать палки в колеса без пяти минут депутату городского Совета. Силен мужик! С вашего стола, дескать, и мне кусочек перепадет… Перепаде-ет, Игнат, от бублика дырка! В долгу не останусь.
В центре сел Климов, слева от него - Беседин. Игнат, которого тоже выбрали в президиум, затерялся где-то позади. Илья оглянулся, нашел его глазами, сказал:
- Давай ближе, Игнат.
Но тот отшутился:
- Мне в, случае пожара на костылях ближе к выходу надо…
Илья дружески улыбнулся и посмотрел в зал. Теперь он искал Дашеньку. Она всегда сидела около окна, недалеко от сцены - это было ее любимое место.
Сейчас Дашеньки в зале не было, но место ее никто не занимал. Ждали, наверное, что придет. А Беседин молил бога: пускай у нее хоть на пару часов затрещит голова, да так, чтобы и дорогу не нашла. Не очень уж он и боялся ее, но все же без Дашеньки на душе было спокойнее и чувствовал он себя куда увереннее.
Наклонившись к председателю артели, Беседин сказал:
- Пора, пожалуй, начинать, все уже в сборе.
Климов встал, многозначительно помолчал и начал:
- Дорогие товарищи! Наша артель в следующем году будет отмечать двадцатипятилетие своего существования. Но ни разу за четверть века нам не выпадала такая честь, как сегодня. Сегодня, дорогие товарищи, нам выпала честь выдвинуть кандидата в депутаты городского Совета. Выдвинуть нашего товарища, и мы должны отнестись к этому вопросу с чувством великой ответственности. Мы решили назвать своим кандидатом в депутаты Илью Семеныча Беседина. Стоит ли говорить о том, как проявил себя товарищ Беседин в нашем коллективе за тот недолгий срок, что он у нас работает. Я думаю, не стоит. Илья Семеныч - это один из честнейших, справедливейших работников, это чуткий и отзывчивый товарищ, и я уверен, что он оправдает наше доверие…
И вдруг Илья увидел Дашеньку. Увидел совсем случайно, бросив беглый взгляд в зал. Дашенька сидела рядом с Нефедовым (Илья готов был поклясться, что три минуты назад ее там не было! Когда же она явилась?), а возле нее… Кто же это возле нее? Глаза протереть, что ли? Это ведь Людка Хрисанова! Уставилась прямо на него и не то улыбается, не то просто скривила морду, будто хочет показать, что ей весело. Вот чучело!
Илья потянулся к галстуку, хотел сорвать его, чтобы не было так душно, но вовремя остановился. "Какого черта запаниковал? - подумал он. - Ну Дашенька, ну Людка, так что?.."
Илья очнулся от своих мыслей в ту минуту, когда Климов говорил:
- …кроме всего прочего, товарищи, Илья Семеныч Беседин - великолепный организатор и, скажу честно, настоящий патриот нашей артели. Он искренне болеет за наши дела и, будучи депутатом, приложит все силы к тому, чтобы через органы местной власти помочь нам решить те вопросы, которые мы не в силах сами разрешить. Вы знаете, каким он пользуется авторитетом в городе. Поэтому, товарищи, я предлагаю поддержать кандидатуру Ильи Семеныча. И думаю, что мое предложение поддержат все присутствующие. Если ни у кого нет возражений, давайте перейдем к голосованию.
- Если разрешите, я хотел бы кое-что добавить, - услышал Илья за своей спиной.
Это говорил Игнат Михайлов. Спокойно говорил, доброжелательно. "За меня он, - подумал Беседин. - А почему он должен быть против? Я ему дорогу не переходил… Пускай добавляет…"
Климов, полуобернувшись, кивнул:
- Давай, Михайлов. Только покороче, ведь и так все ясно.
Медленно переставляя костыли, Игнат направился к трибуне. И пока он шел, ему все время дружно аплодировали. Илья почувствовал зависть, но все же и сам, улыбаясь, аплодировал. И ему очень хотелось, чтобы Игнат это увидел. И чтобы он увидел, какая дружеская улыбка у него на лице.
Прислонив один костыль к трибуне, Игнат облокотился о нее рукой, чуть подавшись вперед, к залу. И сразу же утихло, замерло. Глуховатый старик сторож Федосьев приложил согнутую трубкой ладонь к уху.
- Не привык я кривить душой, - негромко начал Игнат. - И моя жизнь, и моя партия научили меня говорить только правду, какой бы горькой она ни была. Поэтому и сейчас я буду говорить только правду… Не по душе мне, товарищи, все то, что здесь происходит. Председатель артели сказал: "Мы должны отнестись к этому вопросу с чувством великой ответственности…" То есть к вопросу выдвижения кандидата в депутаты. Правильно сказал. Мы согласны: ответственность великая. Вот и давайте вместе решать: оправдает ли Илья Семеныч Беседин наше доверие, будет ли он настоящим представителем народа в органах Советской власти или нет? Климов в своем выступлении сказал: "Беседин - один из справедливейших, честнейших работников, чуткий и отзывчивый товарищ". Скажите, товарищ Климов, вы сами верите в то, о чем говорите? А насчет того, что он один из честнейших и справедливейших?..
Побагровевший, злой как черт Климов схватил со стола толстый карандаш и забарабанил им по графину:
- Товарищ Михайлов, прошу вас вести себя как подобает. Вы на собрании, а не на ярмарке! Ясно? И давайте соблюдать регламент! Развели тут антимонию, любуетесь своим красноречием. Вы против кандидатуры Беседина? Пожалуйста! Никто вас силой не заставляет быть за Беседина. Голосование покажет, ясно?
- Все ясно, Андрей Никитич, - сказал, не глядя на Климова, Игнат. - Как на ладони. Я прошу разрешить мне высказать свои мысли до конца. Еще пять минут.
- Нет уж, довольно. Все вас поняли отлично. Заканчивайте.
Илья взглянул на Игната. Игнат, кажется, улыбался, но Беседин видел, чувствовал, что все в нем кипит, как в котле. У него даже рука, которой он держал костыль, побелела от внутреннего напряжения. "Вот бы он сейчас Климова этим костылем, - подумал Илья. - Тогда бы его, гада, быстренько в укромное местечко…"
- Прошу… поставить… мою… просьбу… на голосование. - Игнат словно выдавливал из себя слова, они звучали, как одиночные выстрелы. - Пусть… собрание… решит.
Климов сказал, обращаясь в зал:
- Товарищи, я считаю, что мы должны придерживаться какого-то порядка. Зачем мы будем толочь воду в ступе? Правильно, товарищи?
Нефедов крикнул с места:
- Правильно! Не будем толочь! И не будем мешать людям, которые говорят дело. Пусть Игнат продолжает.
- Давай, Игнат!.. Пусть продолжает!.. Дать еще пять минут! - кричали почти все. Настойчиво, с каким-то яростным азартом.
"Будто взбесились", - зло подумал Илья.
Игнат сказал:
- Я согласен: у Ильи Семеныча крепкие руки. Умеет человек работать. Но какая у него душа? Гнилая у него душа. Душа хапуги! Помните случай с оградой? Правильно, Беседин поставил эту ограду задаром. Но когда? Когда ему пригрозили, что возьмут за ушко и вытащат на солнышко. А до этого он мурыжил старушку не один день, на лапу требовал. Да разве дело в одной старушке? И разве наш председатель артели ничего не знает о проделках Беседина? Все знает! И почему-то это его устраивает. Почему?..
Климов крикнул:
- Осторожнее со словами, товарищ Михайлов. За слова отвечать придется.