- Если бы у меня было сейчас столько сил, - сказал он, - я ушел бы в море матросом. Но у меня никогда не было столько сил, Мария. Когда тридцать пять лет назад я подавал адмиралу Галичу, он положил на мой поднос червонец и сказал: "Купи своей красотке хороший подарок". Я не имел в то время красотки и вежливо ответил: "Покорно благодарю вас, адмирал, но мне некому преподносить подарки, и прошу пана, Станислав Пашецкий слишком горд, чтобы брать подачки…"
Марина перегнулась через стойку, поправила на Пашецком галстук, спросила:
- Он обиделся?
- Он не обиделся. Он сказал: "Ты был бы хорошим матросом, Станислав Пашецкий. Но ты слаб телом, для моря ты не годишься". И я тоже не обиделся на адмирала Галича, потому что он был прав. Да, он был прав, Мария. Я всегда был слаб телом…
- Вы очень хороший человек, Станислав Станиславович, - искренне проговорила Марина. - И я вас очень уважаю.
- Спасибо, Мария, - растрогался старик. - Я вас тоже очень уважаю, хотя мне и не все в вас понятно. Мне хотелось бы лучше вас узнать…
- Для чего это, Станислав Станиславович? - улыбнулась Марина. - Разве вам не все равно, какая я есть?
Старик покачал головой:
- Нет, Мария. Мне даже не все равно, какой есть Константин Любушкин. Потому что он тоже советский человек, как ия, В нем много плохого, а мне хотелось бы, чтобы плохого в нем было меньше…
Улыбка сползла с ее лица, она посмотрела на Пашецкого так, будто старик коснулся такого, о чем Марина не хотела вспоминать. Она сказала:
- В каждом из нас много плохого… Только не всем это видно…
- Нет, нет, Мария! - Пашецкий предостерегающе поднял руку, не соглашаясь. - Разве можно сказать о вас, что…
- Не надо! Обо мне не надо! - не грубо, но резко бросила Марина. - О себе я не люблю…
Старика несколько удивила такая перемена в ее настроении, но он промолчал. Поставил на свой поднос графинчик и рюмки, пригладил ладонью редкие седые волосы и пошел от стойки. Марина видела, как он медленно обходит столики, стараясь выпрямить сутулую спину, как он слегка кланяется знакомым (не так, как это делает Любушкин - подобострастно-заискивающе, как настоящий холуй, а с достоинством и просто, даже не кланяется, а чуть кивает головой), видела его тощую сморщенную шею, и непонятная жалость к нему охватывала ее все больше и больше. Она и сама не знала, откуда у нее это чувство жалости. Никто старика не обижал, да он бы и не позволил себя обидеть. Обиду скорее проглотит Любушкин, чем Пашецкий, - в этом Марина была уверена…
Как-то Костя хотел подсмеяться над Пашецким. Все знали, что старик не переносит спиртного, и, когда после закрытия ресторана все садились ужинать, он наливал себе бокал минеральной воды и, подражая заправским пьяницам, осушал его в два глотка. Притом громко щелкал пальцами и говорил: "Хороша, чертовски хороша!"
В тот вечер старик на минуту запоздал к столу, и Костя втайне от всех поставил возле него нарзанную бутылку, наполненную водкой. Пашецкий ничего не заметил. Налил полный бокал, приподнял его, кивнул Марине и так же, как всегда пил минеральную, выпил водку почти до дна. Но сейчас он не щелкнул пальцами и ничего не сказал. На несколько мгновений закрыл руками лицо, а когда отнял их, все увидели, как по его лицу разлилась меловая бледность. Старик не проронил ни одного слова. Долго сидел молча, точно прислушиваясь к наступившей тишине. И вдруг раздался Костин голос:
- Чертовски хороша?
Старик поднялся из-за стола, подошел к Любушкину, спросил:
- Ты?
Костя нагло засмеялся.
- Ну, предположим… А дальше?
- Встань! - сказал Пашецкий. Сказал совсем тихо, но твердо.
И Костя встал.
Пашецкий чуть откинулся назад и влепил ему пощечину. Потом наотмашь, тыльной стороной руки, ударил его по другой щеке.
Костя ногой отшвырнул стул, вплотную приблизился к старику, зашипел в самое лицо:
- Ты, старая развалина, на кого руку поднимаешь? Да я!.. Да я одним ударом дух из тебя вышибу! Начисто! И пшика от тебя не останется…
Пашецкий взял со стола салфетку, вытер руку и спокойно проговорил:
- Ты и пальцем меня не тронешь, мерзавец. Во-первых, потому, что за драку тебя вышвырнут из ресторана, а ты больше ни на что не способен, как протягивать лапу за чаевыми. И во-вторых, потому, что знаешь, - Пашецкий понизил голос почти до шепота, но всем были слышны его слова, - если ты, негодяй Любушкин, посмеешь прикоснуться ко мне, я убью тебя.
И, чуть пошатываясь, старик медленно вышел из зала…
Нет, Пашецкий был не из тех, кого могли обидеть и кого надо было жалеть. И все же Марина, глядя ему вслед, не могла избавиться от этого чувства. Даже в его желании высоко держать седую голову было, как казалось Марине, что-то жалкое. Хотелось подойти к старику и хоть чем-нибудь помочь ему. Но Марина не знала, как это сделать…
2
Марина взглянула на часы - шел восьмой час вечера. Официанты уже суетились вовсю, посетителей с каждой минутой становилось все больше.
На маленькую ресторанную эстраду взошли музыканты. Скрипач Федор Алексеев, или, как его называли, Федюша, хилый молодой человек, взмахнул смычком - и оркестранты заиграли бодрый марш.
В это время Марина увидела Беседина.
Илья вошел в зал, остановился неподалеку от двери и долго стоял, отыскивая глазами знакомых. На сварщике ладно сидел черный костюм. Белый воротник нейлоновой рубашки красиво оттенял сильную шею, из-под рукавов пиджака выглядывали белоснежные манжеты.
Илья улыбался. Его улыбка никому не предназначалась - просто у Беседина было отличное настроение, и он не думал это скрывать. Илья знал, что он чертовски красив, все говорили, что ему всегда сопутствует удача, он был на диво здоров, никогда никакая беда не подставляла Беседину ножку, и он смело шагал по жизни, счастливый и всем довольный. И ему хотелось, чтобы все это видели. Видели и завидовали ему. Без этого счастье его было бы неполным…
На полшага позади Беседина стоял Харитон Езерский. Тоже в черном костюме, белой нейлоновой рубашке и в таких же лакированных туфлях, какие были на его бригадире. Но в позе, во всей фигуре Харитона не было и следа бесединской блистательности. Только тень бригадира - ни больше, ни меньше.
Не увидав никого из знакомых, Илья направился меж столиков поближе к эстраде. Езерский - шаг в шаг за ним. Проходя мимо буфета, Илья задержался, мягко сказал:
- Добрый вечер, Мариночка.
Марина коротко взглянула на него, ответила:
- Ты только сейчас меня заметил? - и отвернулась, делая вид, что занята.
- Организуй столик, - бросил Илья Езерскому.
Харитон ушел. Беседин несколько помедлил, потом позвал:
- Марийка!
Она не спеша подошла поближе, облокотилась о стойку. Молчала.
- Марийка… - Беседин тоже облокотился о стойку, улыбнулся. - Марийка, я пришел помириться с тобой. Не могу без тебя, понимаешь? Не могу. Тоска… Все эти три дня - сам не свой. Веришь?
- Нет, - Марина смотрела на него отчужденно. - Нет, Илья, не верю. Тоска - это не для тебя. Тоска - для других. А ты не из того теста замешен, чтобы кручиниться.
- Раньше тебе это нравилось, - усмехнулся Беседин. - Помнишь, ты всегда говорила: "Люблю тебя, Илья, за твою бесшабашность". Помнишь?
- Помню. То было раньше.
- А теперь? Что-нибудь переменилось?
- Нет. Почти ничего…
- Почти?.. Ты недоговариваешь?
- Придет время - все договорю! - сказала она. - Только поймешь ли?
- Опять загадки… - Беседин взял стоявшую рядом бутылку с коньяком, налил рюмку, выпил. - Я буду сидеть здесь, пока ты закончишь работу. Потом пойдем к тебе, ладно?
Марина пожала плечами.
- Как хочешь. Но к себе я тебя не поведу.
Илья удивился:
- Почему?
- Так просто… Погуляем где-нибудь…
Жонглируя подносом, к буфету бежал Костя Любушкин. Он еще издали начал улыбаться Беседину, но Илья видел: глаза у него настороженные. Он не спускает их ни с Марины, ни с него. И все же улыбался.
- Привет передовому сварщику! - Любушкин бросил поднос на стойку, поправил галстук-бабочку. - Илья Семеныч решил развлечься?
- Знай подавай, а кто что решил - не твоего умишка дело! - отрезал Илья, неизвестно почему раздражаясь. - И не крутись под ногами, а то случайно наступлю.
Любушкин хихикнул:
- Обожаю веселых парней! Прошу, Илья Семеныч, за мой столик. Обслужу - шик-модерн.
- Ладно. - Беседин обеими руками взял Любушкина за плечи, повернул его и бесцеремонно подтолкнул: - Иди, рыцарь салфетки, к Харитону, он закажет. Скажи ему - швартуемся надолго.
Любушкин ушел. Илья закурил, повертел в руке зажигалку и только потом взглянул на Марину.
- Значит, договорились, Маринка? Я буду здесь до конца…
Когда он подошел к столику, Езерский угодливо сообщил:
- Заказал "Ереван", семгу, кетовой. Мясного заказать, Илья Семеныч?
Беседин не ответил. Он, кажется, и не слышал Езерского. Он смотрел на Марину. И думал сейчас только о ней. Почти год, как они знакомы, а Илья до сих пор не мог сказать, что он хорошо ее знает. Иногда ему казалось: Марина готова за него в огонь и воду, готова на все, лишь бы с ним быть. Но проходило какое-то время - и Марину будто подменяли. Она неделями не хотела его видеть, при встречах холодно кивала ему, а когда он пытался выяснить, что произошло, Марина отвечала резко, с непонятной для него злостью в голосе:
- Надоело все, Илья. Противен ты мне, и сама себе я противна. Ни тебя не хочу видеть, ни себя. Уходи.
Он не спорил. Уходил, пожимая плечами, бросая на прощание:
- С огнем играешь, голубка. Опомнишься - поздно будет. Я-то себе найду - свистнуть только. А ты…
Потом они снова мирились, и снова все шло по-старому.
- Выпьем, Илья Семеныч! - Харитон подвинул Беседину рюмку, до краев наполненную коньяком.
Илья кивнул:
- Давай выпьем, Харитон. - И неожиданно спросил: - А за что?
- За дружбу! - оживился Езерский. - За крепкую дружбу, Илья Семеныч.
Беседин поднял рюмку, прищурился, глядя на нее, но тут же снова поставил на стол.
- За крепкую дружбу? - переспросил он. - А есть она на белом свете, крепкая дружба? И что это за штука такая, а, Харитон? Муть одна. Фикция. Сказка для сопливых мальчишек и девчонок, понял?!
- Это так, Илья Семеныч… Сказка для сопливых мальчишек. И девчонок… Настоящие мужчины…
- Помолчи ты, настоящий мужчина. Я вот четверть века уже прожил, а друга, хоть паршивенького, не имел. Не было у меня друга. Ты, скажешь, мне друг? Тебе, Харитон, по-честному, авторитет мой нужен. И слава моя. Не обижаешься?.. Потому что авторитет и слава - это вот что. - Беседин потер палец о палец, засмеялся. - Деньги ты шибко любишь, парень, вот и вертишься возле меня… Ну, не криви морду - не ты один такой, все мы одинаковые… А дружба… Не было такой штуки, нету и не будет. Ясно?
- Ясно, Илья Семеныч. Как день.
- Ну и ладно. Давай теперь ахнем по первой, а там видно будет.
Они чокнулись, выпили.
- По второй? - сразу же спросил Езерский.
- Давай по второй. Хорош "ереванчик"… Я тебе сказал, что не было у меня друга. А сейчас вот поразмыслил и решил: есть! Думаешь, кто?
Харитон изобразил на лице застенчивость и глазами указал в сторону буфетной стойки:
- Она…
Илья рассмеялся.
- Дурачок ты, Харитон. Вот кто мой друг! - Беседин несколько раз похлопал ладонью по своей груди. - Понял? Самый надежный. Самый верный.
- Вот это здорово сказано! - искренне восхитился сварщик. - Сам за себя всегда постоишь. Сам себя никогда не обидишь. Здорово, Илья Семеныч? Выпьем за себя.
3
Он был не то что сильно пьян, но сейчас ему казалось все доступным, все будто предназначалось только для него. У Беседина вообще неразрешимых проблем не было почти никогда. Кто-то там что-то усложняет, кто-то копается в своей душе, чего-то ищет, а он, Илья Беседин, не дурак. Только глупцы проходят мимо того, что им нужно. Он не пройдет, он возьмет.
Сейчас ему нужна была Марина. Илья не знал, надолго ли, он об этом не думал. Как не думал о тех девушках, которые у него были до Марины. Правда, Марину Илья редко сравнивал с теми, другими, она, пожалуй, лучше, но это для него вовсе не означало, что он должен был строить планы на будущее и для себя, и для нее. Будущее за горами, за морями, заглядывать в него Беседин не имел никакого желания: сегодня хорошо, а завтра видно будет… Самое главное, чтобы хорошо было сегодня. Для этого человек и живет. Каждый человек. Беседин ни на йоту не сомневался, что каждый. Есть, конечно, такие, кто загадывает на сто лет вперед, но эти в счет не идут: мало ли ненормальных людей на этой грешной земле!
Взять хотя бы Харитона Езерского. Парень не дурак и деньгу любит по-настоящему, но как живет! Грошик по грошику в кубышку складывает, копит, копит, а спроси - зачем? Я, говорит, имею цель в жизни: к полсотни годам - собственный домик на берегу речушки, собственный садик, собственная машина. Старость, говорит, должна быть благородной… Вот уж лопух: в двадцать пять лет о старости думать! Построй с такими коммунизм - он ведь ни черта и не верит, что при коммунизме все будет по потребности.
Нет. Илья - человек современный. Ему подавай сейчас, все подавай! Через два десятка лет что будет? У каждого - все! Все, что надо. Попробуй выделить тогда из общей кучи. Сейчас он - персона. Потому что не каждый умеет вкалывать так, как Илья Беседин, а посему и результат: кто-то там замолотит семь-восемь десяток - и доволен, а он, лучший бригадир сварщиков Илья Семенович Беседин, уже и забыл, когда меньше двух сотен получал. Он умеет! И работать красиво умеет, и жить красиво. Чтоб всегда - на виду. Небось к этому липовому морячку, Саньке Кердышу, Марина не побежит, знает, что в кармане у него один бом-дилинь-бом, а тут…
Беседин вытащил из кармана кожаный бумажник, крикнул Любушкину:
- Расчет!
Костя подбежал на полусогнутых, заулыбался.
- Ну и крепкий же вы человек, Илья Семеныч! Столько пропустить - и хоть бы хны… Завидую! Завидую этому обстоятельству…
- Ты не только этому обстоятельству завидуешь, Любушкин, - без улыбки ответил Беседин. - Всему ты завидуешь. Такая уж у тебя натура. Сколько с нас?
Он открыл бумажник, Но Харитон проговорил:
- Я сам, Илья Семеныч. Я сегодня угощаю.
Беседин махнул рукой:
- Брось. Заплатишь - потом три ночи от тоски спать не будешь, и живот у тебя от этого разболится. Знаю я тебя, жмота.
Харитон не обиделся: уж кто-кто, а бригадир любит соленую шутку.
Ресторан закрывался. Марина оделась, хотела было подкрасить губы, но тут же забыла: она сегодня, как никогда, была рассеянна и, пожалуй, безразлична. К всему безразлична. Ничего не хотелось делать, никого не хотелось видеть.
- Пойдем, Марийка!
Беседин подошел к ней в ту минуту, когда Марина, отыскав взглядом Пашецкого, подняла в знак прощания руку.
- Кому это ты ручкой?.. - спросил Илья. - Этому старому холую?
Марина, сдержав вспыхнувшее раздражение, сказала:
- Никакой он не холуй. Обыкновенный человек. Хороший человек.
Беседин засмеялся.
- Тут нехолуев нету. Все как один лапу протягивают: дай… Работа такая… Да ты не сердись, я ведь понимаю, что без этого у вас нельзя.
- Да? - зло спросила Марина. - Да я Пашецкого с тобой и рядом не поставлю. Нет холуйской работы, есть плохие люди. Думаешь, что если ты в доках работаешь, так ты и человек непременно передовой?
- Хо, сравнила! Мы - рабочий класс. Вот этими руками, - он протянул ладони к самому лицу Марины, - грошики себе добываем. Честненько…
- Грошики… - Марина скривила губы в улыбке. - Ты только о грошиках и думаешь, Илья. Будто в них - вся жизнь. Хоть раз о чем-нибудь другом…
- Можно и о другом. - Илья взял ее под руку, повел к выходу. И когда за ними закрылась дверь, он крепче прижал к себе ее локоть и повторил: - Можно и о другом. Вот придем сейчас к тебе… Весь вечер об этом мечтал…
- О чем? О постели?
Марина будто не нарочно высвободила свою руку, сунула ее в карман пальто.
- Ты что-то сегодня колешься, Марийка, - сказал Илья. - Я к тебе по-хорошему, а ты - как еж. Или не нужен стал, а?
"Или не нужен стал?.." А был ли он ей когда-нибудь нужен? Ведь она ни разу не испытала к нему ничего похожего на настоящее чувство.
…В тот день, когда Илья впервые пришел к ней домой, у нее на душе было особенно тяжело. Утром, включив радио, она услышала, как диктор говорил о сварщиках. Она подсела к приемнику, усилила звук. "Бригада Людмилы Хрисановой выполнила месячную программу на семь дней раньше срока…" Людмила Хрисанова… Марина не раз уже слышала это имя. Докеры называли ее королевой голубого огня. Что-то, наверно, было особенное в ней, в этой сварщице, если о ней говорили с нескрываемым восхищением. Что - Марина не знала. Ей только однажды удалось увидеть девушку, когда та шла на работу со своими подругами. Марина стояла в это время с Ильей, и он насмешливо бросил:
- Гляди, идет сварщица Людка Хрисанова. Королева!
Взглянув на девушку, Марина сказала:
- Красивая!
А сама почувствовала, как что-то похожее на зависть шевельнулось в ее душе. Нет, не красоте ее она позавидовала в ту минуту, а тому, что и сама ведь могла вот так же идти окруженной подругами и радоваться жизни, как радуются они. Им хорошо, у них все ясно и просто, они-то уж знают свое место в жизни…
"Беседуя с нашим корреспондентом, - продолжал диктор, - Людмила Хрисанова поделилась своими планами…"
Марина резко выключила приемник, швырнула сумочку на стол (она собиралась идти в город) и, подойдя к дивану, упала лицом в подушку. Но уже через минуту вскочила, выбежала на улицу. И помчалась к набережной, в контору судоремонтных мастерских. Бежала и думала: "К черту! Если жить, то только так, как эта Хрисанова, как Марк! Только так!"
Контора была далеко, Марина не могла добежать одним духом. И постепенно шаг ее замедлялся, порыв остывал, мысли принимали совсем другой оборот…
"А что я могу? - думала она теперь. - На что я способна? Разнежилась, от работы отвыкла, забыла, как держать электрод… Приду на стапель - станут смеяться: это тебе не буфетная стойка, это тебе не коньяк в графинчики разливать…"
Почти у самой конторы Марина остановилась, медленно повернула обратно и пошла домой.
А дома снова не могла найти места, кляня себя на чем свет стоит. Ничтожество! Даже Костя Любушкин лучше тебя в миллион раз! Он хоть ни о чем не мечтает, он доволен своей жизнью. А ты… А ты… Все врешь, что не сможешь работать. Просто не хочешь, барынькой стала, холеные ручки боишься замарать…
И в это время пришел Беседин. Будто знал, что он сейчас тут нужен, что его не попросят закрыть дверь с другой стороны…
Она и вправду была сейчас рада его приходу. Рассказать ему, что ее гнетет? Марина была уверена, что станет легче.
Она рассказала.