- А здесь комната Мори. Он помогал мне ее обставить. Большой ведь мальчик уже… Он принял этот переезд очень близко к сердцу. - Анна любовно оглядывала солдатиков-шотландцев, разбросанные по полу вагончики, флаг у стены, между окон: "За Бога, Отечество и Йель".
- А это что? - спросила Руфь.
- Ну, просто мне нравится. И я хочу, чтобы он учился в Йеле.
- Мои сыновья учатся в Нью-Йоркском университете, и, на наш взгляд, этого вполне достаточно.
Ох, Руфь так обидчива. Ей, наверно, кажется, что Анна кичится успехами семьи.
- Разумеется, достаточно. Какая разница, где учиться, - поспешно сказала Анна. И робко добавила: - Мистер Маркс, адвокат Джозефа, посоветовал нам отдать Мори в школу, где учатся его дети.
- В частную?
- Понимаешь, мне бы и в голову не пришло, но Джозеф встречается с разными людьми, строителями, архитекторами и вечно приходит домой с такими идеями!.. Что с ним поделаешь? В конце концов, это его деньги, пусть тратит, на что хочет.
- В частную школу… - повторила Руфь.
- Да. И Айрис с осени пойдет в садик при этой школе. Удобнее все-таки, чтобы они были в одном месте, правда? - Анна чувствовала, будто извиняется за что-то, и сама на себя рассердилась. За что, собственно, извиняться? Руфь, конечно, немного завидует, но это вполне естественно.
- Ой, и радио у вас есть! У нас пока нет. Ну как, нравится тебе?
- Да я не успеваю послушать: то Мори хватает наушники, то Джозеф. Но вообще это самое настоящее чудо!
- Я читала, что в будущем году выпустят новую модель без наушников, вся семья сможет слушать радио одновременно. Джозеф наверняка купит. Он, как я погляжу, денег не жалеет.
- Руфь, ты помнишь, где мы жили, с чего начинали? Ты никогда не задаешь себе вопроса: как это случилось? Мне иногда кажется, я нашей нынешней жизни не заслужила.
- Как это случилось? Да мы работали оба как ишаки, как волы, и Солли, и я. За все отбатрачили, за все, что имеем… До вас нам, конечно, далеко, - тут же добавила Руфь, - но дела идут неплохо. У Солли очень умный компаньон и перспективы хорошие.
- А мне порой, кажется, будто все это сон, - медленно проговорила Анна.
- Явь, самая настоящая явь. Скоро убедишься, когда начнешь подметать эту громадину. По-моему, одной тебе с такой квартиркой не справиться, придется хоть раз в неделю вызывать уборщицу.
- Мне будут помогать две девушки, Джозеф уже звонил в агентство. Они придут завтра…
- Целых две? Сколько раз в неделю?
- Ну, ведь за кухней есть еще две комнаты. Так что девушки будут жить у нас. Они очень милые, - без остановки говорила Анна, боясь многозначительного молчания Руфи. - Две сестры, ирландки. Элен и Маргарита.
- Подумать только! - воскликнула наконец Руфь. - Ведь ты сама когда-то была прислугой!
"Ей не удастся меня разозлить, - подумала Анна. - Зря старается".
- Да, была, - спокойно сказала она. - И ступила на эту землю с узелком и двумя подсвечниками! Кстати, о подсвечниках - распакую-ка я их, пока кто-нибудь не наступил ненароком.
Она отыскала среди не разобранных еще коробок, стоявших возле двери в столовую, ту самую, нужную, и извлекла оттуда тяжелые вычурные серебряные подсвечники старинной работы. Стерла пыль и бережно поставила на стол.
Чего только не повидали на своем веку эти подсвечники! Анна глядела на них задумчиво и долго, потом перевела взгляд на английский фарфор, французский хрусталь, на все дорогостоящие, хрупкие, блестящие и сверкающие предметы, что принадлежат ей теперь. И, несмотря на торжество и радость, где-то подспудно в душе родилась уверенность - тревожная, виноватая, горькая. И твердая. Уверенность, что это ненадолго.
13
Она не спит, а родителям и невдомек. Думают: сделала уроки - в четвертом классе задают не так уж много - и легла спать. Они не знают, как трудно она засыпает. Иногда вылезает из постели и подолгу стоит у окна. Окно выходит на угол, и видно из него далеко: и на запад, где за рекой моргают сигнальные огни на гребне Палисадов, и на юго-восток - вдоль Вест-Энд-авеню, по которой бесшумно проносятся редкие в этот поздний час машины. Она смотрит на все это и мечтает, чтобы поскорее наступила пятница и можно было целых два дня не ходить в школу; мечтает, чтобы суббота выдалась дождливой и мама не отправила ее дышать свежим воздухом, а оставила среди книг, в уюте и покое комнаты; мечтает, чтобы в воскресенье дождя, наоборот, не было и они с папой не пропустили непременную утреннюю прогулку вокруг водохранилища.
На этой прогулке папа принадлежит только ей. Мама по воскресеньям встает попозже, Мори тоже, если, конечно, не сговорился идти с друзьями на каток или еще куда-нибудь. А папа никогда не спит дольше обычного.
"Привычка, наработанная годами, - говорит он. - Всю жизнь я вставал в пять утра. Это теперь я роскошествую и встаю в шесть".
В половине девятого они уже в Центральном парке. По другую сторону водохранилища громоздятся утесы Пятой авеню. Ветер гонит по воде мелкую рябь. Мимо них, отдуваясь, трусят бегуны в серых, облегающих свитерах. Иногда они перегоняют папу с Айрис дважды, хотя те идут довольно быстро.
"Я люблю гулять с моей девочкой", - говорит папа.
Айрис тоже любит быть с ним. И часто думает: хорошо бы мама с Мори куда-нибудь делись. Умерли? Неужели она смеет так думать? Но тогда за столом по вечерам будут только она и папа, и в библиотеке после ужина они будут разговаривать вдвоем. Ей стыдно за такие мысли. Об этом нельзя думать, нельзя.
Она выглядывает в коридор. Из-под двери напротив выбивается полоска света: Мори всегда занимается допоздна. Что ж поделаешь, он ведь учит латынь и алгебру! Чтобы попасть в Йель, надо очень хорошо учиться. Айрис тоже получает хорошие отметки, но для нее это не так важно. Девушке, женщине - по словам папы - получить образование надо, а применять его не надо. Разумеется, папа очень рад, что она изучает разные науки, умеет размышлять. Значит, она станет хорошей женой, хорошей матерью, достойным человеком. Но делать ей ничего не придется, ведь только мальчики кончают школу и колледж для того, чтобы поступить на службу. Мама как-то сказала, что настанут другие времена и женщины будут работать наравне с мужчинами. Но папа поднял ее на смех. Вот еще выдумала - работать! Он же прекрасно может содержать семью!
Сна ни в одном глазу. Она озябла. Надела теплый халат и босиком - ворсинки ковра так приятно щекочут ступни - прокралась по коридору в укромный уголок возле прихожей. Из библиотеки, где сидят родители, ее не видно. Зато тут слышны их голоса. Эти голоса успокаивают, ей непременно надо их слышать, особенно когда на душе тревожно. А тревожится Айрис часто, больше всего - из-за зловредной придиры-математички. Математика - единственный предмет, который дается Айрис с трудом, она и в школу поэтому боится ходить.
Иногда родители не разговаривают вовсе. Мама, как водится, что-то изучает. Штудирует Шекспира или курс по истории искусств, который ей прислали из музея.
Папа просматривает рулоны голубовато-сиреневой бумаги, называется она - синька. Он разворачивает рулоны на столе между окнами. Что-то произносит - конечно, о своей работе. А мама, в ответ, что взяла абонемент в Филармонию на дневные концерты, будет ходить с миссис Давидсон каждую пятницу. Папа говорит, что это очень хорошо, он знает, как она любит музыку, и жаль, что сам он музыки не понимает и не чувствует. Но лучше уж не прикидываться, а честно в этом признаться.
Порой они говорят об интересном. У миссис Малоун выкидыш; мама считает, что это плохо, но семеро детей, в конце концов, вполне достаточно. У мамы скоро будет норковая шуба, папа непременно хочет купить ей шубу и даже присмотрел уже - у меховщика, что живет этажом ниже Солли. А Мори получит на день рождения новый велосипед. То-то он опять удивится, что Айрис все узнает заранее.
Ее, конечно, могут застукать, но она не слишком боится. Папа не рассердится. Он никогда на нее не сердится. Мама в общем-то тоже, но она наверняка встанет и скажет твердо: "Маленьким девочкам в это время положено спать. К тому же хорошие люди чужих разговоров не подслушивают. Пойдем, Айрис". И уложит ее в постель. Да, папа и мама все-таки очень разные…
Сегодня вечером они говорят о ней. Она стоит, затаив дыхание, слышит их голоса и стук собственного сердца.
- Я хочу, чтобы она поехала в этот лагерь, в штат Мэн. Ей пойдет на пользу: и воздух свежий, и столько детей вокруг.
- Джозеф, она не выдержит!
- Но Мори так любит лагерь. Ждет не дождется, чтобы лето поскорей настало.
- Ну, Мори - это Мори, ему все нипочем. Айрис там будет плохо.
Мама права. Все, что Айрис слышала о лагере, подтверждает: там будет плохо. Привычное так далеко: родной дом, книги, комната, а ты в палате с пятью девчонками, от которых пощады не жди… Ни за что!
В прошлом году у нее была подруга, Эми, маленькая тихая девочка, вроде самой Айрис. Они ходили друг к дружке в гости "с ночевкой" - с субботы на воскресенье. Писали вместе стихи. Подруги - водой не разольешь. Летом Эми уехала в лагерь, а Айрис - на Лонг-Бич, с родителями. Как же ждала она встречи с Эми!
"Я за лето написала много новых стихов", - поделилась она с Эми в первый учебный день.
"Глупости все это, - презрительно и громко, чтобы все слышали, сказала Эми. - Я это стихоплетство давно переросла".
И обиженная, оскорбленная до глубины души Айрис вдруг поняла, что Эми переменилась, стала, как "те", как все. На переменках она теперь проходит мимо Айрис не здороваясь. И дружит с Марси. У Марси длинные косы, мальчишки очень любят их дергать. Эми и Марси специально смеются погромче, чтобы они подошли и спросили: "Чего веселитесь?" Эти тупицы всегда ловятся на удочку, не понимают, что девчонки просто хотят привлечь их внимание.
- Странно, - говорит меж тем папа. - Двое детей, и такие разные! Одно воспитание, одни родители, и такие разные дети!
Да, верно. Мори заседает в совете школы, играет в баскетбол. Пока в младшей группе, но скоро, уже на следующий год, его возьмут в сборную, которая будет отстаивать честь школы на соревнованиях с другими частными школами. Все всегда удивляются, узнав, что Айрис доводится Мори сестрой. Только взрослые умело скрывают удивление, а ребята в школе - нет.
"Не может быть! Ты - сестра Мори Фридмана?!" - говорят они.
Однажды девочка из ее класса подошла к Мори после баскетбольной игры и спросила в лоб: "Ты правда ее брат? Она не врет?"
"Правда. - Мори был очень удивлен. - Конечно, брат, кто же еще?"
- Мори похож на моих братьев, - говорит мама. - Особенно на Эли. Очень, очень похож.
У мамы на туалетном столике стоят увеличенные фотокарточки ее родных, которые живут в Европе. Дядя Дан с круглолицей женой, вокруг полдюжины ребятишек. Дядя Эли с женой стоят на лыжах около какого-то домика в горах, с крыши свисают сосульки. Рядом их дочка, тоже на лыжах. Ее зовут Лизл. Они с Айрис одногодки. У Лизл длинные белокурые волосы - такие светлые, даже не верится, что настоящие. От Лизл и ее родителей исходят сияние и радость, точно от солнца. Айрис любит сравнивать людей с разными предметами. В ее голове вечно роятся сравнения. Вот, например, Элен и Маргарита похожи на кукурузные початки: длинные, тощие, с большими желтыми зубами.
Интересно, у других бывают такие мысли? И вообще, есть на земле кто-нибудь, кто думает и чувствует, как я?
Голоса родителей становятся тише. Она вытягивает шею: не пропустить бы важное.
- Считается, что он первоклассный детский врач. Он смотрел ее очень внимательно.
- Ну и что он сказал?
- Ничего особенного. Вполне здорова. Бледненькая, худенькая, но ничем не больна. Слишком нервная, но это мы и без врача знаем.
- Она такая впечатлительная! Представляешь, что она спросила меня в прошлое воскресенье, когда мы гуляли? "Папа, - говорит, - ты когда-нибудь задумывался, что весь ты сделан из праха других людей, которые умерли сотни лет назад? Как ты считаешь, ты бы им понравился?" Анна, представляешь? Девятилетний ребенок!
- Да, она думающая девочка. Необычная.
- Знаешь, когда ей было несколько недель от роду, я то и дело заходил взглянуть на нее. Тянуло, понимаешь? Она была такая беспомощная… Мори таким не был. Он был крепкий, здоровый, есть требовал. А она!.. Я, бывало, постою, пойду к двери и - не могу уйти, возвращаюсь к кроватке. Я, помнится, еще тогда думал, что жить этой девочке будет нелегко.
Мама молчит. Во всяком случае, Айрис ее голоса не слышит.
И снова папин голос:
- Анна! Я так ее люблю, больше жизни! Но почему она не похожа на тебя? Будь она, как ты, люди бы к ней потянулись, потеплели.
- Руфь на днях сказала, что Айрис из тех гадких утят, что выправляются с годами. По-моему, она права.
- Она и вправду некрасива?
- Ну, о своем ребенке судить трудно. Но красавицей ее, безусловно, не назовешь.
Некрасива. Некрасива. Все равно что: ты неизлечимо больна. Ты никогда не встанешь с постели. Все равно что: тебе осталось жить месяц. Ты скоро умрешь. Вот, значит, в чем дело. Вот что думают обо мне люди.
Папа вдруг встрепенулся:
- Анна! Умерла миссис Вернер! Тут объявление в газете! "О безвременной потере скорбят муж Хорас, сын Пол и дочь Эвелин Джонас, проживающая в Кливленде".
- Я не знала.
- Надо проглядывать некрологи. Ей было всего шестьдесят! Рановато… Чем, интересно, она болела?
- Понятия не имею.
Вернер. У Айрис прекрасная память на имена и фамилии - раз услышав, она их не забывает. Этих Вернеров они с мамой встретили совсем недавно, на прошлой неделе, когда ездили покупать Айрис плащ. И седая дама, миссис Вернер, сказала маме, что тяжело больна! Почему же мама говорит неправду?
Они как раз выходили из магазина, и эта дама остановила маму: "Простите, ведь вы - Анна?" - "Да, я Анна. Здравствуйте, миссис Вернер". - "Пол, ты, разумеется, помнишь Анну?" - спросила дама.
Мужчина, очень высокий и очень похожий на даму - сразу видно, что сын, - чуть наклонил голову, произнес: "Разумеется", но больше не сказал ни слова.
Айрис очень понравилась дама, особенно - как она похвалила маму: "Вы всегда были красивы, а сейчас еще больше похорошели".
У мамы на щеках вдруг выступили красные пятна - такого Айрис прежде не видела. И повела мама себя не очень-то вежливо. Ее, Айрис, она учит благодарить за комплименты, а сама промолчала.
Потом миссис Вернер спросила: "Это ваша дочь?"
"Да, это Айрис", - сказала мама.
Айрис поздоровалась со всеми за руку и дважды сказала: "Очень приятно". Дама улыбнулась, а мужчина нет, только посмотрел на нее долго и пристально.
"Я вижу, жизнь ваша сложилась удачно, вы разбогатели". - Дама сказала это тихо и очень по-доброму.
"Да", - коротко ответила мама. Айрис опять удивилась. Обычно мама, встретив кого-нибудь на улице, говорит часами, не остановишь.
У дамы были очень красивые седые волосы, почти серебряные. И шуба, как у мамы. Глаза очень темные, почти черные, и круги под глазами черные. Она была явно нездорова.
"Мы переехали, сняли квартиру. У меня сердце пошаливает, совсем не могу ходить по лестницам. Но вы, Анна, чудесно выглядите и нисколько не постарели".
"Что вы… - отозвалась мама. - Постарела. На целую вечность!"
"Ну, по вашему лицу, во всяком случае, не скажешь. Анна, заходите как-нибудь в гости, я буду рада. Мы живем на углу Семьдесят восьмой улицы и Пятой авеню. И сын неподалеку от нас, через два квартала, очень удобно".
Когда они распрощались, мама произнесла - не для Айрис, а так, себе под нос: "Пятая авеню! Еще бы! Вест-Сайд теперь уже не для них".
Айрис все прекрасно запомнила.
- Похороны в среду, в одиннадцать, - продолжает папа. - Я постараюсь пойти с тобой. Ну а если не смогу, пойдешь одна.
- Я никуда не пойду, - говорит мама очень спокойно.
Айрис слышит шелест газеты.
- Не пойдешь? Ты шутишь?
- Вовсе нет. Я не виделась с этой женщиной много лет. Я для нее была никто и ничто, зачем мне идти на похороны?
- Зачем вообще люди ходят на похороны? Как иначе выразить уважение к покойному? Я тебе поражаюсь!
Мама молчит.
- Кстати, - продолжает папа, - они в свое время были очень добры и оказали нам немалую услугу. Может, ты забыла? Существует же, в конце концов, человеческая благодарность?
- Благодарность? Ты берешь заем в банке, возвращаешь его с процентами и обязан вдобавок испытывать благодарность? - По голосу слышно, что мама рассердилась.
- Анна! Но люди - это не банк! Я тебя не понимаю.
- А где написано, что ты должен все понимать?
Совсем не похоже на маму! Она же всегда твердит:
"Мужчина - глава семьи; помни об этом, когда выйдешь замуж; не спорь и не перечь!" Или: "В браке равенства нет, женщина всегда должна уступать, тогда в доме будут лад и согласие".
Дверь в комнату Мори со стуком распахивается, он вылетает в коридор.
- Ах ты, поганка! - кричит он и с размаху бьет ее по спине кулаком.
На шум выбегают родители.
- Что случилось? Что ты делаешь?
- Эта поганка стояла тут, подслушивала! Не вздумай и мои разговоры подслушивать! А то от тебя мокрого места не останется, паразитка!
- Мори, что за слова! - говорит папа. - Айрис, иди-ка сюда. Что происходит? Ты что же, и впрямь подслушивала?
- Нет, я случайно. Я шла в кухню за яблоком.
- Верьте больше! - снова взрывается Мори.
Мама укоризненно качает головой:
- Мори, иди, пожалуйста, к себе, мы сами разберемся. Айрис, я хочу знать, что именно ты услышала?
Ее так и подмывает выпалить: "Я услышала, что я некрасива. И сказала об этом ты! А тетя Руфь сказала, что с годами я выправлюсь! Она всегда лезет не в свое дело. И я вас ненавижу - и ее, и тебя!" Но Айрис гордячка, она ни за что так не скажет.
Мама встревоженно хмурится. И Айрис вдруг понимает, что именно надо сейчас сказать. Искусно, с умыслом подбирает слова:
- Ты сказала папе, будто не видела эту даму много лет. А ты видела!
- Ты о ком? - спрашивает папа.
- О миссис Вернер. Мы ее видели в городе на прошлой неделе. Вместе с сыном.
- Анна, это правда?
- Да, мы столкнулись с ними на Пятой авеню, - говорит мама со вздохом. - Мимолетная встреча, я не придала ей значения.
- Легче скрыть, чем рассказать?! Не понимаю почему?
- Джозеф! Сейчас не время… - Айрис знает, что она имеет в виду: "Не при ребенке".
- Что ж… - говорит папа. - Айрис, пора спать. Иди ложись. Мама тебе сейчас принесет теплого молока.
- Нет, папа! Ты принеси, - требует Айрис.
Папа держит стакан, Айрис отпивает горячее молоко по глоточку.
- Как, девочка, лучше? Я вижу: тебя что-то расстроило. Ну, скажи папе, что с тобой?
Ее глаза наполняются слезами. Она шепчет:
- У меня нет друзей. Ребята меня не любят.